Он вздохнул при воспоминании о недавнем очень неприятном разговоре.

Барон встал с кресла.

—Я тотчас напишу приглашение, — сказал он. — А потом, полагаю, вам следует поспешить на вокзал.

Карл посмотрел на часы.

— Вы правы, — согласился он. — Я очень рад, что нам удалось поговорить. Теперь я чувствую себя более уверенно, чем прежде.

Барон сел к письменному столу и стал быстро писать что-то на гравированной его титулом бумаге.

Он вложил письмо в конверт и прижал перстень с печаткой к сургучу.

— Надеюсь, достопочтенному маркизу будет трудно найти тактичный способ отказаться от моего приглашения, — сказал барон, вручая письмо Карлу. — На самом деле я уверен, что он примет его. Когда он планирует приехать?

— Перед отъездом из Англии я узнал, что поездка запланирована на начало следующей недели, на двадцать второе или двадцать третье.

—Я буду готов принять гостя, — сказал барон. — И конечно же, тотчас свяжусь с Зиваной.

—Я возвращаюсь в Англию с ощущением того, что тучи развеялись. Вы буквально подвели меня к лестнице, поднимающейся в небеса! — с чувством произнес Карл. — Посол, который чуть не плакал из-за претензий к нему императора, теперь тоже преисполнится надежды.

—А теперь, Карл, — сказал барон, следуя к выходу из кабинета, — нам нужно соблюдать особую осторожность...

Дверь за ними закрылась.

Симона вздрогнула. Ей показалось, что в течение всего их разговора она не могла дышать.

Девушка медленно открыла дверцу паланкина, понимая, что должна немедленно покинуть это «святилище».

Барон, несомненно, вернется сюда после того, как проводит Карла.

Закрыв дверцу паланкина, Симона побежала к двери и осторожно приоткрыла ее, на случай если эти двое все еще были в коридоре.

Но там было пусто.

Им понадобится некоторое время, чтобы дойти до главного входа, где стоят лакеи, и попрощаться.

Симона покинула кабинет, тихо притворила за собой дверь и быстро направилась в одну из ближайших комнат, где побывала прежде. Если кто-нибудь увидит ее здесь, то решит, что она просто осматривает дом и любуется картинами.

Она пересекла комнату, подошла к окну и уставилась в сад невидящим взглядом.

Неужели все, что она услышала, — правда? Она с трудом верила собственным ушам.

Барон, отец Каролины, который показался ей таким приятным и добрым человеком, удерживает в плену какого-то англичанина!

Он пытается силой выпытать государственную тайну, секрет английской пушки, которую разрабатывают по поручению принца Уэльского.

Карл, вероятно, агент секретной службы и, если она ничего не путает, занимает какой-то пост в германском посольстве в Лондоне.

Они хотят выведать у англичанина по имени Уотсон секрет этого орудия и собираются использовать для этого некую женщину.

— Я должна что-то сделать! — сказала себе Симона.

Как же ей хотелось посоветоваться с отцом! Но времени на это у нее уже не было.

Маркиз Мидхерст должен приехать в Берлин через несколько дней.

В доме барона он может попасть в ловушку, и у Симоны нет времени спрашивать совета у отца.

— Единственное, что я могу сделать, — проговорила Симона, — это предупредить маркиза, когда он приедет.

Она задумалась. Если она все расскажет маркизу, он вряд ли ей поверит.

— Он решит, что я начиталась романов, — вслух размышляла Симона, — или что у меня больное воображение.

Казалось, эту проблему ей не решить, и в то же время она не могла допустить, чтобы ее соотечественник по неведению попал в сети, расставленные немецкими «друзьями».

Если им не удается выпытать эту тайну, значит, она слишком важна для Англии, чтобы делиться ею с другой страной.

Симона слышала, как отец говорил с кем-то об усилившейся враждебности между принцем Уэльским и новым кайзером Германии.

Королева Виктория, самый могущественный монарх в мире, выдала свою дочь Вики за кронпринца Германии.

Принц Уэльский регулярно навещал Вики и, как все отмечали, был очень привязан к своему зятю Фрицу.

Размышляя об этом, Симона припомнила, как ее мать рассказывала о том, что принцессе не очень нравилась жизнь в Германии.

Она считала, что люди здесь слишком провинциальны в своих привычках, что им недостает вкуса. А еще они обедают в пять часов.

—Тем не менее, — возразил отец, — я слышал, что Ее Королевское Высочество чрезвычайно предана своей новой стране и никому не позволяет говорить о немцах плохо.

Многие англичане надеялись, что рано или поздно их принцесса взойдет на немецкий трон.

Но в 1887 году кронпринц пожаловался на боль в горле, и с тех пор мысли его супруги Вики были полны тревог и дурных предчувствий.

Именно тогда в Англии стали говорить о старшем сыне кронпринца Вильяме, который очень враждебно относился к матери, обожавшей его, несмотря ни на что. Их отношения постоянно обсуждались при дворе Виндзоров и стали темой разговоров хозяек самых модных салонов, а затем и широкой публики.

Симона вспомнила, как однажды на званом обеде отец заметил кому-то из приглашенных пэров:

— Бисмарк вовсю укрепляет мощь Германии. Быстро же он воспользовался сложившейся ситуацией.

— Каким образом? — спросил собеседник.

— Он отлучает юного Вильяма от родителей, внушая мальчику воспринимать отца как безвольного мечтателя, — ответил лорд Белгрейв.

—Я тоже об этом слышал, — подтвердил пэр.

— Более того, — продолжал лорд Белгрейв, — Вильям смотрит на свою мать как на неразумную англичанку, которая не понимает, какая великая и славная роль уготована Германии.

Симона заинтересовалась всей этой историей только после того, как подружилась с Каролиной.

Она искренне огорчилась, узнав, что кронпринц умер спустя сто дней после вступления на трон Германии.

Конечно, в Англии смерть члена королевской семьи вызвала множество разговоров, тем более что коснулась она непосредственно королевы Виктории.

Вскоре стало известно, что молодой Вильям ведет себя невыносимо бессердечно по отношению к своей матери.

Посольство в Берлине предоставило полный отчет о его поведении, что, разумеется, не порадовало королеву Викторию, которая всегда любила принца Вильяма.

Будучи подростком, он неоднократно приезжал в Осборн и в Балморал. К своему дерзкому и импульсивному внуку королева всегда относилась с удивительной снисходительностью. К тому же она никогда не забывала, что принц-консорт обожал его в младенчестве.

Лорд Белгрейв, как и все придворные, полагал, что принц Вильям искренне привязан к своей бабушке, чего нельзя было сказать о его дяде Берти, который, как ни странно, вызывал в молодом человеке явную неприязнь. Вильяму казалось несправедливым, что принц Уэльский унаследует империю, мощь которой уже признана во всем мире, а его вынуждают еще доказывать, что набирающую силу и значимость Германию есть за что уважать. Леди Белгрейв всегда сочувственно относилась к принцу Вильяму. Симона слышала, как она, говоря с мужем, пыталась оправдать нарочитую элегантность принца.

— Это результат того, что его левая рука изуродована, — у Вики были очень трудные роды. Ему так и не смогли исправить нанесенную травму. — Думайте, как вам угодно, — отвечал лорд Белгрейв, — но лично я полагаю, что он вел бы себя также, даже если бы родился с руками, ровными, как шомпол!

Было непросто найти объяснение поведению Вильяма.

Спустя всего несколько месяцев после коронации он пренебрег традиционными ограничениями, связанными с трауром, и стал появляться на придворных балах России и Австрии.

В Англии все знали, что королева Виктория упрекала его в столь неподобающей поспешности, но он едва снизошел до ответа, что, дескать, опасности подстерегают монархов по всему земному шару.

— Мы, императоры, должны держаться вместе, — гордо провозгласил он.

Лорд Белгрейв, докладывая во дворце о дошедших до него сведениях, трактовал их следующим образом:

— Новый кайзер готов принять свою бабушку, королеву Викторию, но намерен избегать встреч с дядей Берти, ибо тот — всего лишь принц Уэльский.