3. За недозволенное хранение оружия пражский военно-полевой суд приговорил Ладислава Кумзака и Вацлава Франце из Праги к смертной казни.

Приговоры приведены в исполнение (через расстрел). Прошу вас сообщить об этом фюреру. Гейдрих».

Первое, второе, третье...

Телетайп выстукивает арифметические выкладки Гейдриха. Они только начинаются. Каждый день будут добавляться новые и новые имена. Перед многими из них в списках будет пометка «коммунисты». Отто Сынек, Франтишек Кржижек, Ян Крейчи, Вацлав Кржен, Вратислав Шантрох, Франтишек Тауссиг, Власта Гакен, Карел Эльсниц, Леопольд Каниок, Ян Янковскы, Йозеф Покорны, Курт Конрад...

Три года назад, 28 сентября 1938 г., телетайп выстукивал депешу-молнию с приказом из Праги в Вышков, где находилось главное командование отмобилизованной чехословацкой армии:

«Господину министру стало известно, что солдатам, особенно на линии укреплений, раздаются коммунистические листовки, призывающие войска не отступать ни в коем случае, потому что их поддерживает народ. Господин министр предлагает всем командирам принять меры и не допускать распространения в армии подобных листовок».

Тогда составляли эту депешу, читали и руководствовались ею многие из тех, чьи имена, уже без званий и чинов, теперь, спустя три года, стоят в кровавых списках рядом с именами коммунистов, тщетно предупреждавших их в свое время.

Арифметические выкладки генерала СС Гейдриха продолжаются, он так торопится, будто ему не хватает времени, чтобы выполнить свою задачу.

Но разве его задача только в том, чтобы дирижировать казнями?

Ведь многие казни — не просто карательная акция, они направлены, они метят куда дальше — против многих политических деятелей внутри страны и за ее пределами, против определенной политической концепции. Пусть же поймут, наконец, представители коллаборационистской чешской буржуазии, что нацистский Берлин не намерен впредь делить с ними экономическую и политическую власть в этой стране. Он будет хозяйничать здесь сам, по своему усмотрению и только в своих интересах. Да и эмигрантской части чешской буржуазии в Лондоне пора уже понять, что ее попытки сохранить свое влияние в стране безнадежны, — им теперь будет положен конец.

Таков смысл ареста Элиаша и других буржуазных деятелей Сопротивления, о связи которых с Бенешем, впрочем весьма слабо законспирированной, давно уже было известно нацистской контрразведке. По этому поводу Гейдрих сам скажет через несколько дней:

«Если бы мы хотели задержать всех, кто знал о связях с Лондоном, нам пришлось бы арестовать значительно больше людей. Но я выбрал только тех, кто занимал ключевые позиции, а всех остальных, кто знал что-либо, оставил в покое и делал вид, будто нам ничего не известно. Я не считал целесообразным полностью опустошать эту территорию, иначе кто бы здесь работал».

Итак, коллаборационисты во главе с президентом и правительством нам все же потребуются, но им не место у нашего стола, разве что на самом его краешке, или, еще лучше, пусть прислуживают у стола безропотно и покорно.

Нет, конечно, задача Гейдриха не только в том, чтобы дирижировать казнями. С этим отлично справился бы и Франк. Что же еще таит в себе назначение в Прагу верного преторианца Гитлера?

На этот вопрос даст ответ он сам. Очень скоро и весьма характерным способом.

Место действия — монументальный дворец с колоннадой, который построил в конце XVII века в пражских Градчанах аристократ Чернин, поклонник итальянского искусства еще с той поры, когда он подвизался в качестве императорского посла в Венеции.

В годы оккупации этот дворец стал мрачной резиденцией статс-секретаря и шефа полиции Чехии и Моравии группенфюрера СС, Франка.

Утро 2 октября 1941 г. Зал заседаний Чернинского дворца пестрит черно-коричнево-зелеными фашистскими мундирами. Без десяти девять предложено занять места.

На лестнице стоит мажордом. Он скрестил на груди руки, на костлявом лице резко вырисовываются стиснутые челюсти. Бывший книготорговец из Карловых Вар. Бывший депутат чехословацкого Национального собрания от судето-немецкой партии Генлейна. Один из бывших главарей судетской вооруженной организации «Фрайкорпс». Если бы с помощью рентгена можно было установить, о чем мечтает Франк, то стало бы ясно: высокий пост имперского протектора, считает он, должен принадлежать ему и только ему, Франку.

Да, да. Но эта мечта еще не осуществлена. Пока же он прикрывается преданнейшей улыбкой. И сейчас, когда он приветствует входящего Гейдриха, она сияет на его лице.

— Партайгеноссен, — начинает между тем, повысив голос, заместитель статс-секретаря бригаденфюрер СС фон Бургсдорф, — прежде чем выступит имперский протектор, мне поручено предупредить вас самым серьезным образом: все, что скажет обергруппенфюрер, касается секретных государственных дел чрезвычайной важности. Вам надлежит рассматривать это как государственную тайну, в соответствии с 80-м параграфом имперского уголовного кодекса. Любое разглашение сведений о сегодняшнем заседании будет караться смертью или лишением свободы, как измена родине. Убедительно прошу вас не считать это предупреждение пустой формальностью. От имени имперского протектора предупреждаю, чтобы за стены этого зала не проникло ни одного слова. За это несут личную ответственность все без исключения. По окончании заседания, прежде чем покинуть этот зал, каждый из присутствующих должен подтвердить принятое на себя обязательство подписью на протоколе. Не буду напоминать вам, что всякие письменные заметки запрещены.

Вот это уже имеет прямое отношение к эсэсовской дотошности.

И тем не менее, несмотря на это, все, что тут скажет Гейдрих, будет зафиксировано. Совершенно точно и дословно. Стенографической записью. Кто нарушил запрет? Личная стенографистка Гейдриха. По чьему приказу? Разумеется, по приказу Гейдриха. Поместить стенографистку в зале так, чтобы никто об этом не знал, — тоже проявление дотошной аккуратности шефа службы безопасности. Никто из всего черно-коричнево-зеленого роя (и меньше всего тот, кто с девятым ударом часов вступает на трибуну) не подозревает, что в один прекрасный день — примерно через 20 лет — стенографический отчет сможет заговорить. Правда, не перед этой публикой, которая пожирает глазами своего тридцативосьмилетнего шефа.

— Господа! По приказу фюрера я принял на себя три дня назад обязанности имперского протектора, так как министр Нейрат серьезно заболел.

Первая фраза и первая ложь.

Фон Нейрат не менее здоров, чем Гейдрих, хотя последний на тридцать лет моложе. Причина, по которой Гитлер «не мог отклонить» его просьбу о «продлении отпуска в целях поправки его расшатанного здоровья», вовсе не вызвана советами врачей. Но об этом речь еще впереди. А сейчас слово имеет Гейдрих.

После нескольких вводных фраз Гейдрих переходит прямо к делу:

— ... Директива фюрера гласит: «Надо со всей определенностью и решительностью обеспечить полное понимание чешским населением своей подчиненности империи и необходимости покоряться ей. Немцы, со своей стороны, должны знать, что эта территория составляет часть империи и что они пользуются тут всеми правами и играют руководящую роль. Они должны ее играть как это подобает немцам, но должны выполнять также соответствующие этим правам обязанности — вести себя и действовать как подобает немцам. В политическом отношении то, что мне сказал фюрер, означает признание линии, которую до сих пор проводил статс-секретарь Франк. Это создаст естественную, реальную основу для дружеского сотрудничества между мной и группенфюрером Франком».

Взгляд шефа с трибуны, нацеленный в первый ряд, обращен к К. Г. Франку, который скромно склонил голову. Затем взгляд Гейдриха скользнул по остальным рядам переполненного зала.

У Гейдриха высокий голос, говорит он отрывисто и в нос. Ораторское искусство не принадлежит к его сильным сторонам. Отрывочность речи, заметная по стенограмме, свидетельствует о том, что шеф службы безопасности предпочитает подыскивать слова в последнюю минуту, хотя, конечно, смысл и цель речи давно продуманы.