— Можно и здесь построить мастерскую или переоборудовать гараж. Можно прорубить окно в крыше.

У Даны перехватило дыхание. Неужели мама не заметила, что даже в галерее Дана не могла заставить себя взглянуть на собственные картины? Они ее только раздражали. Все думали, что это ее последние работы, а на самом деле она достала из кладовки то, что было, так как нового ничего не написала. После смерти Лили Дана не могла заставить себя подойти к мольберту.

— Не в помещении дело, — сказала она.

— Значит, в твоей натурщице. Честно признаться, я так и не поняла, зачем она тебе. Мне Лили рассказывала, что ты наняла какую-то азиатскую девушку...

— Моник... — машинально сказала Дана. — Она вьетнамка.

У Даны плохо получались фигуры. И, решив писать русалок, она попросила девушку ей попозировать. Моник, изящная и миниатюрная, была идеальной моделью.

— С натурщицей был просто эксперимент. Из него ничего не вышло.

Мать ее реакция огорчила. Она надеялась, что разговоры о мастерской, об окне в крыше заинтересуют Дану.

— Бедная ты моя, — устало вздохнула она.

— Тетя Дана! — крикнула, сбегая с холма, Элли. — Тебя к телефону какой-то Сэм Тревор.

— Кто это? — спросила Марта.

— Один старинный знакомый, — сказала Дана.

И, опустив голову, чтобы не видеть грустных глаз матери, вышла из гаража.

Дана долго не брала трубку, и Сэм решил, что она уже не подойдет. Он стоял в кухне дома на Файерфлай-Хилл, а Огаста Ренвик сидела в кресле-качалке на веранде, оттуда разговора не слышно. Когда Джо женился на Каролине, Ренвики сказали Сэму, что он может считать этот дом своим и приезжать, когда пожелает. Он чувствовал себя немного виноватым — работы в Йеле было по горло, и часто наведываться в Блэк-Холл не получалось, но Сэм решил — раз уж Дана приехала — навестить заодно и тещу брата.

— Чему я обязана удовольствием тебя лицезреть? — спросила Огаста и, взяв под руку, повела его в дом.

Несмотря на возраст — сколько ей, под восемьдесят или побольше, Сэм точно не знал, — Огаста оставалась настоящей красавицей. Седые, распущенные по плечам волосы придавали ей загадочный и чарующий вид. Взглянешь на нее, и сразу понятно, почему великий художник Хью Ренвик влюбился в нее до беспамятства.

— Сюда меня привело желание повидаться с вами, Огаста, — ответил Сэм.

— Ах, дитя мое, — рассмеялась она серебристым смехом, — слышать это мне чрезвычайно приятно, но мы оба знаем, что это — чистое вранье.

— Прошу прощения? — покраснел Сэм.

— Ты разве забыл, что я тоже была в галерее? И видела цветы, которые ты преподнес Дане Андерхилл. Иди позвони ей. Телефон сам знаешь где.

И он пошел. Трубку сняла девочка — скорее всего, младшая племянница Даны — и побежала звать тетю.

— Алло! — наконец ответила Дана.

Сердце Сэма бешено заколотилось.

— Привет, Дана! — сказал он. — Это Сэм.

— Сэм, привет! Как твои дела?

— Я оказался здесь неподалеку и решил тебе позвонить. Хотел узнать, как ты.

— Ну... — начала она и запнулась — словно вопрос оказался слишком сложным.

— Я хотел спросить, — продолжал Сэм, — не согласишься ли ты перед отъездом во Францию со мной поужинать.

— Поужинать? — изумилась она так, будто услышала это слово впервые.

— Я сейчас как раз в Блэк-Холле. Скорее всего, здесь и переночую. Я мог бы за тобой заехать.

Она молчала. Он не хотел ее торопить. Ей сейчас, должно быть, очень нелегко.

— Ой, Сэм, — выдохнула она, и в ее голосе ему послышались странные нотки. Грусть? Боль? — Очень мило, что ты меня приглашаешь, но у меня столько дел... Ведь мы улетаем уже в четверг.

— Я надеялся увидеть тебя до отъезда. Хотел попрощаться.

Она снова помолчала — обдумывала ответ.

— Вы так много для меня значите, — сказал он хриплым от волнения голосом. — И ты, и Лили. Ты не думай, я очень хорошо понимаю, каково тебе сейчас.

— Этого никто понять не может, — тихо сказала она и повесила трубку.

Огаста Ренвик услышала, как звякнул телефон, и прикусила губу. Пальцы сами собой потянулись к шее, к нитке черного жемчуга, и стали перебирать бусины одну за другой. Сэм вышел на веранду.

— Что она сказала? — спросила Огаста.

— Сказала, что сегодня поужинать со мной не может. Наверное, у нее уже есть планы на вечер, — усмехнулся Сэм.

— Слишком уж вы добродушны, юноша, — покачала головой Огаста. — Вечно вы всех оправдываете.

— А как мне надо было себя вести? Заявить, что я все равно приеду?

— Хью именно так бы и поступил, — сказала она. — И твой брат Джо тоже.

Сэму было нечего возразить. Он опустился в соседнее кресло, и они с Огастой так и сидели, молча покачиваясь. Ей очень хотелось, чтобы он не упустил свой шанс.

— Тебе она нравится? — спросила Огаста.

— Да, — просто ответил он. — Я никогда о ней не забывал.

Огаста заметила, что он смотрит на восток, в сторону Хаббардз-Пойнта.

— Сэм, пошел бы ты прогулялся.

— Вы имеете в виду Хаббардз-Пойнт?

Огаста кивнула:

— Поговоришь ты с ней сегодня вечером или нет, значения не имеет. Оставь свои следы на песке, быть может, это к чему-нибудь да приведет.

В открытые окна гостиной дул прибрежный бриз, лучи заходящего солнца бросали на воды пролива серебристые и красно-бурые отблески. Дана сидела в кресле с альбомом на коленях и смотрела на берег.

Какие-то люди отправились на вечернее купание. Мороженщик пристроился на парковке в ожидании тех, кто решит прогуляться после ужина. Несколько рыбачьих лодок собирали улов. Дана вспомнила, как они с Лили занялись ловлей омаров. Одолжили у отца плоскодонку, купили лицензию на пятнадцать корзин и стали заправскими рыбачками.

И перед ее мысленным взором предстала Лили: вот она стоит, держит в каждой руке по омару и, заливисто хохоча, говорит, что омары — посланники от русалок.

Дана заметила, что кто-то идет по тропинке от Литл-Бич, но кто это, она издали разобрать не могла. Взяв бинокль, Дана настроила окуляры. Синие джинсы, футболка — одет он был попроще, чем вчера в галерее. Руки загорелые, мускулистые.

Сэм Тревор вырос в настоящего красавца мужчину. В лучах заходящего солнца его волосы отливали золотом — как трава, что растет на болотах. О чем он, интересно, думает? Неужели пришел пешком от самого Файерфлая?

Он остановился и посмотрел прямо на ее дом. Дана отпрянула от окна, но увидела, как Сэм наклонился, подобрал с земли палку и стал рисовать на песке. Начинался отлив, и песок на пляже был плотным и ровным. Присмотревшись повнимательнее, Дана поняла, что Сэм вовсе не рисует. Он написал только одну букву «Д».

А затем пустился в обратный путь. Дана глядела на его широкую спину, и у нее даже мелькнула мысль: если она побежит быстро, сумеет ли его догнать? А если догонит, что скажет ему?

У Марты Андерхилл, уроженки Коннектикута и настоящей янки, вкусы были довольно простые. Ездила она на «форде». Любимой едой были похлебка из крабов и картофель фри. Она прожила в браке с Джимом Андерхиллом, единственной любовью всей ее жизни, тридцать два года, пока он не скончался от инсульта. Они с Джимом любили друг друга с детства. Поженились, когда им было по двадцать два, и решили, что с детьми тянуть не будут. Но Марта никак не могла забеременеть.

Потом Джим ушел на войну. Он был штурманом бомбардировщика, и всю войну она прожила, ожидая самого страшного. Когда он вернулся, они снова пытались завести детей, но прошло полгода, и в Марте что-то изменилось. Ну, не получается родить, зато они с Джимом есть друг у друга. Джим кровельщик, она ведет дом, а в свободное время собирает на берегу камушки, ракушки, обточенные морем деревяшки.

Иногда она что-то из них делала. Это было скорее хобби, и она смущалась называть свое занятие искусством. Но Джим всячески ее поощрял, и, когда они получили в наследство от семейства Марты дом в Хаббардз-Пойнте, она стала продавать свои статуэтки на местных ярмарках. И к ее искреннему изумлению, Марту стали называть художницей.