— Похоже, так, — ответил Ричард.

Сколько раз в последующие годы он будет с горечью вспоминать этот разговор.

Пустота исчезла, и на ее месте явился дом. Среди «прелести лугов», как выразился Ричард Вестон, теперь стоял один из самых красивых замков Англии. Да Тревизи использовал лепные украшения из алебастра и розовый кирпич для наружного оформления, так что при утреннем солнце строение в Саттоне сохраняло чарующие краски рассвета. Несомненно, итальянец сдержал слово — он создал архитектурный шедевр, которым станут восхищаться потомки.

Сидя верхом на конях, в четверти мили от замка — на идеальном расстоянии, чтобы увидеть все сооружение и оценить проект в целом, собрались Ричард Вестон, Генри Норрис и сам да Тревизи. Архитектор, в честь приезда своего патрона специально приодевшийся в темно-фиолетовый бархатный костюм, с нескрываемым восторгом слушал их высказывания. Поместье Саттон возбуждало в нем непонятную радость в течение этих двух лет, с тех пор как он впервые поднес перо к бумаге и сделал первоначальные наброски квадратного господского дома без оборонительного рва с водой. Сочетание его итальянского романтизма и основательного подхода английских строителей рождало нечто необыкновенное. Он испытывал уверенность, что его запомнят именно благодаря этому творению. Он отбросил неприятную мысль о том, что когда-нибудь этот дом станет более знаменитым, чем его создатель. Но про себя отметил, что надо убедиться в том, указал ли сэр Ричард имя зодчего в необходимых документах. По крайней мере, его беспокоила мысль о том, что в будущем люди не будут точно знать имя архитектора замка Саттон.

— Настоящий шедевр, — произнес Норрис. — Да Тревизи, вы превзошли самого себя.

Итальянец развел своими маленькими руками и поклонился.

— Я бы сказал, что вы оказываете мне слишком много чести, сеньор, но в данном случае, мне следует согласиться. Я уверен, что пока поместье Саттон — самое прекрасное мое творение!

Ричард Вестон одарил его улыбкой, которую редко можно было увидеть на этом лице. Он был доволен. Замок воплощал все его надежды, сочетая в себе основательную прочность с определенным изяществом и красотой мысли; нечто неуловимое отличало его от всех других строений. Жена назвала его воздушным замком, а дочь Кэтрин — сказочным дворцом. Фрэнсис сказал:

— Он подходит тебе. У него благородный вид. Теперь не хватало только подходящего статуса, и в те дни это стало проблемой. С момента возвращения после неудачного похода во Францию в декабре 1523 года — почти восемнадцать месяцев назад — не было никакого продвижения по службе. Он усердно трудился на различных своих должностях, оставался в самых дружеских и сердечных отношениях с королем и кардиналом — но тщетно. В марте он прослышал, что в июне ожидается церемония пожалования титулов, на которой Генри Фитцроя, незаконнорожденного сына короля и Элизабет Тейлебуа, должны были провозгласить герцогом Ричмонда. Ричард знал, что и кое-кому еще собирались присвоить благородные звания, но никаких упоминаний его имени не долетало до его внимательно прислушивающихся ушей. Неужели он напрасно построил замок, подходящий для человека высокого звания?

Да Тревизи обратился к ним:

— Сэр Ричард, сэр Генри, позвольте показать вам кое-что еще. — И все трое направили коней к Привратной башне.

Мастера-резчики создали изумительные творения из резного камня и лепных украшений. Фантазия итальянца разгулялась: изобилие фруктов и цветов поражало воображение, а над аркой на семидесятифутовой Привратной башне красовалась группа обнаженных и улыбающихся крылатых купидонов, держащих венки из роз. Сначала, увидев их, Норрис был поражен. Это показалось ему верхом вульгарности, но при ближайшем рассмотрении он изменил свое мнение — в маленьких фигурках сквозила чарующая невинность. Сэр Ричард желал оригинального и получил то, что хотел.

К тому времени, когда он пересек внутренний квадратный дворик и приблизился к массивной двери, ведущей в Большой зал, Норрис уже откровенно улыбался. Кроме безнравственных амурчиков в лепных украшениях над дверью красовались инициалы «Р.В.» над рисунком бочки. Хитрый старый лис явно желал, чтобы все знали, кто владел этим изумительным произведением Ренессанса — даже опустившись до каламбура над собственным именем. Wes-tan! Он покачал головой и засмеялся.

— В чем дело? — Сэр Ричард посмотрел на него.

— Крайне оригинально, Ричард. Р.В. и бочка. Должен признаться, что никогда не видел ничего подобного.

— А замок?

— Великолепен!

И Гарри был искренен. Его нередко приглашали восхищаться и более скромными строениями, а здесь он созерцал истинно художественное творение зодческой мысли Ренессанса.

Норрис, как он сам признавался, был не слишком решительным человеком, частично от природы, а отчасти своим положением при дворе поощряемый к тому. И, хотя хотел бы быть свободнее духом, отважнее и решительнее в своих высказываниях, он понимал, что именно своим простодушием и уклончивостью он заработал один из самых престижных постов в королевстве. Ибо ему — и только ему — было дозволено входить в спальню короля. И не просто входить: он и спал в той же комнате; его кровать находилась между постелью монарха и дверью. Можно сказать, он был телохранителем короля и, по древней традиции, скорей бы умер, чем позволил бы нападающим потревожить почивающего Генриха VIII. Но это была просто старая традиция. На самом деле ему надлежало быть самым доверительным слушателем, наблюдателем, который видел все и ничего; восприимчивым человеком, который мог с точностью определить момент, когда ему следует сделать отсутствующий вид, чтобы король мог свободно делать все, что захочет.

В четырнадцать лет Норрис поступил на службу к королю в качестве камер-пажа. Всегда тихий юноша, он трудился усердно и добросовестно, действительно не думая о продвижении по службе. И, когда оно последовало, он крайне удивился.

— Почему я? — спросил он Уильяма Карея, приятеля из личной свиты короля.

— Думаю, Гарри, потому что ты можешь держать язык за зубами лучше, чем кто-либо другой, — ответил Уильям.

Ни он, ни Норрис не могли тогда предугадать, что однажды Гарри придется практиковаться в своем благоразумии в отношении жены Карея, Мэри.

Гарри предполагал, что более непостоянному человеку его должность доставляла бы огромные трудности, но он просто привык к ней и не слишком-то задумывался. Генрих часто менял любовниц, хотя, честно говоря, только с Элизабет Тейлебуа — матерью Генри Фитцроя — и с Мэри Карей у него были серьезные любовные романы. Но недавние события слегка выбивали из колеи. Все эти поездки в Гевер «на охоту». Да, король действительно охотился, но явно не на оленей. Если он правильно понимает все признаки, то добычей должна была стать маленькая темноволосая девочка, которая украсила своим присутствием дом Тома Болейна, — его младшая дочь Анна. Анна, со своей будоражащей веселостью, с миллионом чарующих взглядов; Анна, проникающая в сны мужчин, как полночная фея.

«Боже, — думал Гарри, — этот путь ведет к безумству. Однажды король предложит ей что-нибудь, от чего она не сможет отказаться, и мне придется удалиться. Господи, помоги мне».

Широко распахнув дверь, сэр Ричард приглашал его войти в замок. Переступив порог и очутившись в великолепии Большого зала, Норрис почувствовал, будто входит в церковь. Над ним взмывалась сводчатая крыша; окна с цветными витражами — на двух стекольщики еще устанавливали стеклянные панели — мерцали, как призма в водопаде, а над камином полыхал цвет граната. Над камином Ричард Вестон приказал вылепить и окрасить эмблему королевы Екатерины.

По мере продолжения осмотра замка Саттон — теперь да Тревизи вновь присоединился к ним, обращая их внимание на изящную резьбу и терракотовую лепку — Норрис изумлялся все больше и больше. Он не сомневался, что видит человеческую мечту, воплощенную в реальность: ему казалось, что на да Тревизи снизошло божественное вдохновение.