— В такую ночь здорово смотреть на звезды, — сказал он, подходя к ступенькам крыльца. — Я оказался тут неподалеку и подумал, что хорошо бы зайти к вам и одолжить немного сахару.

Сказав все это, он исчерпал весь набор извинений за столь неожиданное появление.

Она даже не улыбнулась, она выглядела испуганно. Настолько испуганно, что он подумал — лучше бы пойти домой, не причиняя ей никакого беспокойства. Однако что-то заставило его подойти поближе.

— Простите, что напугал, — спокойно сказал он. — Я вышел прогуляться и дошел до середины вон того поля. Ну, и… и подумал, что неплохо бы зайти проведать вас.

— У меня все нормально, — сказала она. И это действительно могло быть так, если бы только сердце не отбивало торопливую чечетку — как, впрочем, сердце любой женщины, оказавшейся наедине с красивым мужчиной, глаза которого задают вопросы и сами находят ответы на них.

По правде сказать, она могла бы прожить еще несколько жизней без того, чтобы видеть его. Она совсем не собиралась убеждать себя, что эта трясучка овладевает ею потому, что он незнакомец. После долгих размышлений она поняла, что ее к нему тянет — иначе почему она рассматривает старые фотографии, ждет их приездов и наблюдает за ним каждый день; смотрит, как он ходит, слушает, как звучит его голос. Все это ей нравилось, и он казался очень привлекательным. Однако симпатия к мужчине — это совсем не то, что ей нужно сейчас.

— Эти поля выросли с тех пор, как я был ребенком. Раньше я бегал по ним взад-вперед и не уставал. А сегодня выдохся. Можно, я присяду на минутку? Передохну?

— Конечно.

Она не сделает ничего, что могло бы облегчить ему жизнь. Поэтому — никаких предложений воды или кружечки пива. Она просто постоит рядышком. А он усаживается, похоже, надолго.

— Кажется, наконец-то весна, — сказал он, разглядывая приближение нового времени года в теплоте ночи. Он чувствовал, что она наблюдает за ним.

— Кажется, — ответила она, когда его взгляд вернулся к ней. Он явно ожидал какого-то продолжения. — Зима и так затянулась.

Ну вот, погоду обсудили. Говорить о политике или религии — для этого они слишком мало знакомы. Наступило неловкое молчание. Оба прекрасно осознавали присутствие друг друга, расположение на крыльце, каждое малейшее движение или его отсутствие, дыхание. Дори опасалась, что он слышит биение ее сердца.

— Много времени я провел на этом крыльце, — заметил он, просто чтобы нарушить молчание. Голос его, казалось, разносился на многие километры вокруг.

— С Бет?

Он резко обернулся. Она замерла от неловкости. И откуда взялся этот вопрос?

— Вы знаете о Бет? — спросил он, удивленно, но не обижаясь.

— По фотографиям. Тем, что в доме, — пробормотала она, чувствуя себя полной идиоткой. — Там есть фотографии с выпускного бала.

Он кивнул.

Они, наверно, забрали с собой свадебные фотографии.

— А где они? Я хочу сказать — Авербэки. Они оставили в доме столько вещей, как будто скоро вернутся. Словно они уехали в отпуск.

— Майк и Генри после колледжа уехали в Вичиту, а потом… когда умерла Бет, старики Гэри и Жанис тоже перебрались к ним, чтобы быть поближе к внукам. Они приезжают сюда раза три-четыре в год, но обычно останавливаются у нас, — сказал он. — По-моему, здесь для них просто слишком много такого, о чем они хотят забыть.

Дори обняла колени, пододвинулась поближе к нему и тихо спросила:

— А Бет умерла здесь?

Он кивнул.

— Как грустно, — сказала она, прислоняясь спиной к двери. Ей вдруг стало по-настоящему жаль бедных Авербэков.

Когда она училась, у них был специальный практический курс, как относиться и помогать больным переносить боль утраты близких, как не винить самого себя, если ты как врач мог что-то изменить. Авербэков она совсем не знала, даже не видела. И все же смерть Бэт как будто произошла прямо здесь и сейчас — настолько близкой она казалась Дори.

Может быть, то новое восприятие смерти, которому она научилась из-за несчастного случая с ней самой, обостряло ощущения и лишало объективного взгляда на вещи.

— Она была совсем молодой?

— Слишком молодой, чтобы умереть. Хотя в самом конце казалось, что смерть — лучший выход, — ответил он, глядя куда-то в темноту, и голос его звучал как будто издалека. — Иногда даже трудно вспомнить то хорошее, что было. Все годы, пока она не заболела.

У нее замерзли ноги. Она подтянула их повыше и завернула в полу халата, напрягая при этом мышцы левой ноги так, что все тело пронзила острая боль.

— Значит, после того выпускного бала вы двое оставались близкими друзьями. — Это был, конечно, вопрос, а не утверждение, но Гил почему-то нахмурился, обернувшись к ней лицом.

Губы его медленно раздвинулись в тонкую ироничную улыбку, брови приподнялись, и он кивнул.

— Да, — сказал он, почти усмехаясь. — Думаю, можно сказать, что мы оставались близкими друзьями после того выпускного бала. Даже Флетчера сделали вместе.

У Дори перехватило дыхание. Она будто ступила на минное поле и боялась сделать следующий шаг.

— Извините, я не знала.

Он пожал плечами.

— Я думал, что знаете. Что, может быть, Флетчер вам рассказал.

— Нет, он… Нет. Об этом он не говорил.

— Все это было уже давным-давно. Потом я еще раз женился. Родился Бакстер. Знаете, иногда мне кажется, что это было как во сне, — сказал он. Потом задумался и тихо добавил, так тихо, как шепчется в поле ветер: — Как в кошмарном сне.

— Здесь у вас хорошая ферма, — сказала она, резко поднимаясь и меняя тему разговора. Ногу вдруг пронзила острая боль, и на глаза навернулись слезы. Дори закусила нижнюю губу, ожидая, пока боль пройдет и вернется нормальное зрение. Из-за света, льющегося из окон, она не видела ничего, кроме теней и темного неба. Но заставила себя подойти к перилам и стала смотреть в темноту, отстраняясь и физически, и эмоционально.

Ни к чему ей знать про его кошмары. Да и про его боль. Ей бы разобраться с собственными муками. Залечить собственные раны.

— Как вы полагаете, Авербэки еще вернутся сюда? — спросила она, вдыхая чистый свежий запах больших равнин и поражаясь их беспредельности и тому, насколько безразличны они в жизни людей, которые их обрабатывают.

— Думаю, что нет, — сказал он, прислоняясь к двери и вытягивая руки вверх. Взгляд его медленно скользил снизу вверх по спине Дори, скрытой махровым халатом. Она была высокая и разве что чуть-чуть худенькая. Темные волосы, обращенные к нему длинной стороной, отражали приглушенный свет из окон и становились сверкающими потоками темно-рыжих волн. Лицо ее, подрисованное лучами света и тенями, казалось прекрасным и утонченным. На нем ярко выделялись огромные выразительные глаза и высокие тонкие скулы. Он понимал, что когда-то она была очень красива. Да, пожалуй, Флетчер немного недооценил ее, сказав, что сейчас «на нее уже вполне можно смотреть».

— Если Флетчер решит остаться здесь, они, наверно, оставят дом ему, — помолчав, добавил он.

Она наблюдала за семейством Хаулеттов уже больше месяца, и, если отбросить в сторону почти что постоянные, ежедневные споры и ворчание насчет вождения машины, у нее сложилось впечатление, что отношения между отцом и сыном просто замечательные.

— А почему он может решить не оставаться? — спросила она.

— Канзасский экспорт. — Она обернулась и посмотрела на него. Он продолжал: — Похоже, никому нет дела, что мы всегда на первом или втором месте по производству пшеницы. Что каждый год мы производим столько говядины, что можно прокормить половину страны. Что наш штат обеспечивает себя энергией больше чем на сто процентов. Или что наша аэрокосмическая промышленность — Цессна, Бич, Лерджет, Боинг — все это здесь относительно слабо развитые отрасли, хотя, конечно, именно в Вичите строят почти все частные и государственные самолеты. Канзас славится экспортом. Своими детьми. Мы рожаем президентов и ученых, а они потом разлетаются по всему миру.