— Так это все-таки вы! Мне показалось, я узнал походку.

На ее губах мелькнула удивленная, немного растерянная улыбка.

— Я только что с работы. Как поживаете, мистер Бранвелл?

— Вот, вышел выпить чашку чаю… где-нибудь поблизости. Не составите компанию?

— Благодарю. Но я хочу успеть на электричку до часа пик.

— Он уже начался. Смотрите, что делается. Какие-нибудь полчаса ничего не изменят.

Она как будто собиралась возразить, но вдруг передумала, и я повел ее через Пиккадилли в маленькое кафе на другой стороне. На ней были красное, цвета бургундского вина пальто с широкими рукавами и маленькая круглая шляпка в тон, со сверкающей черной булавкой. Благодаря этому она казалась старше и загадочнее.

Когда мы уселись за столик, я не удержался:

— По правде говоря, я нарочно поджидал вас перед зданием фирмы.

Сара поставила сумочку, сняла и аккуратно сложила перчатки и принялась просматривать меню.

— Смешно, правда? — не унимался я.

— Почему? — она слегка покраснела, но не подняла головы.

Тут как раз подошла официантка, и я попросил поджаренные ячменные лепешки. Оказалось, их нет, а есть только тосты и бутерброды с маслом. После ухода официантки я извинился:

— Не нужно было сюда приходить. Откровенно говоря, я замышлял поход в ”Беркли”, но увидел вас — и все вылетело из головы.

— Это вы вчера звонили?

— Да.

— Я частенько захожу сюда на ленч. А в ”Беркли”, наверное, уже лет пять не была — никак не меньше.

Теперь, оставшись с ней наедине, я чувствовал себя страшно неуверенно.

— Вы давно работаете на ”Делахей”?

— Полтора года.

— Неплохое хобби.

— Это больше, чем хобби. Нам нужны эти деньги.

— На карманные расходы?

— Силы небесные, конечно же, нет. Вы имеете представление, во что это влетает — жить в Ловис-Мейноре?

— Извините, что лезу не в свое дело.

— Это никакой не секрет. Отец Трейси умер в сороковом году. Все их сбережения съел налог на наследство. Налоги растут как на дрожжах.

— А как же балет? Кажется, вы собирались посвятить себя танцу?

— Война положила этому конец. Впрочем, скорее всего, из этого все равно бы ничего не вышло. Я слишком поздно начала. Папа поощрял меня — по принципу ”чем бы дитя ни тешилось…”.

Официантка принесла чай, со стуком поставила фаянсовые чашки на стол, потом обнаружила, что забыла сахар, и пошла за ним. Я наблюдал, как Сара наливает чай из чайника.

— А ваш отец?

— Он продал наш дом и поселился в Лондоне.

— Возможно, вам следовало бы поступить так же?

— Продать Ловис-Мейнор? Вы бы смогли?

— Возможно… Не знаю. Может быть, и нет…

Мы молча пили чай. Что-то изменилось к лучшему — не знаю, что. Во всяком случае, я уже не обливался потом и перестал чувствовать себя не в своей тарелке.

Внезапно Сара заговорила:

— Скажите… зачем все-таки вы хотели меня видеть?

Между нами снова разверзлась пропасть.

— Не знаю… Просто захотелось. По-вашему, это не уважительная причина?

— Ради этого не стоило ждать на улице.

— Я так не считаю.

Она ничего не сказала, и я продолжил:

— Когда я впервые встретил вас, вы были существом из другого мира. А теперь мы говорим почти на одном и том же языке. Это приятное чувство — после прошлой боли… Вы давно замужем?

— С тысяча девятьсот сорокового. Трейси командовал эскадроном.

— Кажется, он намного старше?

— Да.

— А потом?

Она порылась в сумочке, нашла крохотный платочек и промокнула губы.

— Потом? Да, собственно, нечего рассказывать. А вы?..

— Хотите еще тостов?

— Нет, спасибо.

Я достал сигареты и предложил ей. На мгновение ее лицо приблизилось. Я чиркнул спичкой, и ее глаза показались мне цвета черного янтаря.

— А вы? — повторила она.

— Живу потихоньку… сам по себе.

— Расскажите, как вышло, что вы так переменились?

— По-вашему, я сильно изменился?

— Да… О, да! Во всяком случае, я запомнила вас ершистым, даже ожесточенным… этаким бунтарем… но довольно-таки симпатичным. Правда-правда.

— А сейчас?

Следующая фраза вырвалась у нее непроизвольно — прежде чем она успела ее удержать:

— По-моему, вы лаете страшней, чем кусаете.

Этого я не ожидал.

— Разве я на вас когда-нибудь лаял?

— На меня — нет. Пока…

Я совсем растерялся.

— Просто не знаю, что сказать. Вам известно, как я тогда смотрел на вещи. Это не изменилось. Но произошла цепь случайностей. После нашего отступления от Эль-Алии мне присвоили офицерское звание. Я долго не мог к этому привыкнуть. Как будто изменил себе, чему-то такому, во что верил. Странно, не правда ли? Потом, после окончания войны, Майкл Аберкромби предложил мне эту работу.

— Кто это?

— Майкл — мой босс и мой друг.

— Он хороший человек?

— Да, очень. У него есть все те достоинства, которых не хватает мне самому.

— Например?

Я улыбнулся, встретившись с ней взглядом.

— Культуры. Шарма. Чуткости. Доброты…

— Наверное, трудно работать, не обладая всеми этими качествами?

— Не очень. Я просто добросовестно выполняю свои обязанности.

— Волк в овечьей шкуре?

— Или овца, прикинувшаяся волком? С тех пор, как я согласился на эту работу, я не устаю задавать себе этот вопрос.

Сара посерьезнела.

— Скорее всего, не существует ни овец, ни волков. Просто люди.

Мы немного помолчали.

— Мне пора, Оливер, — это имя нечаянно сорвалось у нее с губ.

У меня потеплело на душе.

— Вас подвезти?

— Нет, спасибо. Трейси будет ждать на станции.

— Как вы думаете… если я приглашу вас пообедать со мной… вас обоих?..

— Спасибо.

— Как поживает Клайв Фишер?

— Хорошо. Мы редко видимся. Это он устроил меня в ”Делахей”.

Я расплатился и подождал, пока она загасит сигарету и наденет тонкие замшевые перчатки. Меня переполняли чувства, каких я не испытывал ни к одной женщине на свете. Догадывается ли она об этом? У женщин особое чутье…

Шансы были ничтожны. Но от меня уже ничего не зависело.

Той зимой и весной я несколько раз виделся с Сарой: иногда в городе, но чаще — в Ловис-Мейноре. Обычно меня приглашал Трейси. Я не мог понять природу его симпатии: мы были слишком разными людьми. Но, сколько бы я ни сопротивлялся этому ощущению, мне льстила его дружба, хотя и было неуютно при мысли, что по отношению к нему я нарушаю десятую заповедь. Впрочем, мои домогательства были надежно закамуфлированы. Я также проникся симпатией к старой миссис Мортон, которая была неизменно добра и приветлива.

В конце весны я стал младшим партнером в фирме ”Аберкромби энд Компани”. Они явно поспешили — Майкл и его отец, — но все мои возражения оказались напрасными. Они ссылались на то, что я и сам знал: дела фирмы шли в гору; зачастую после того, как я проворачивал сделку, меня специально приглашали в следующий раз. Успех, конечно, радовал. Но ведь я всего лишь делал то, за что мне платили деньги. Решающую роль сыграло великодушие отца и сына Аберкромби.

В марте, расследуя заковыристое дело о мошенничестве, я познакомился с адвокатом Генри Дэйном. Он как раз специализировался на подобных случаях и перед войной блестяще разоблачил группу мошенников, долго водивших за нос страховые компании. В результате его авторитет значительно вырос.

Как часто бывает, мы встретились как конкуренты, но вскоре прониклись обоюдным уважением и стали друзьями. Это был незаурядный человек, с характером твердым, как алмаз (это нас сближало), на вид лет сорока пяти (на самом деле ему было на десять лет больше). Он с одинаковым мрачноватым усердием брался за любое дело, будь то очередное расследование или игра в гольф. Я познакомился с его женой Гвинет, привлекательной женщиной намного моложе его и с такой же кипучей энергией.

Через пару недель после того, как я стал совладельцем фирмы, я столкнулся на улице с Роем Маршаллом, ненадолго приехавшим в Англию. Оказалось, вакансия в Новой Зеландии до сих пор свободна. В другое время это заставило бы меня задуматься, но теперь уже было поздно. Я внушал себе, что дело в моем новом статусе — тогда как на самом деле все упиралось в Сару.