Потом он стал тщательно отмерять воду, а я смотрела на него и думала, какой же он еще ребенок. Как только это ребячество могло сочетаться с такой решимостью. И каким характером нужно обладать, чтобы довести до конца решение покончить с собой.

Неожиданно он повернул голову и, поймав мой взгляд, смущенно засмеялся.

— Ладно. Не смотри на меня как на дурачка. Это один турок научил меня так готовить кофе.

Вот увидишь, как здорово получится.

Он поставил джезву на огонь и стал внимательно смотреть в нее.

— Ну, и что там такого особенного ты делаешь, что мне нельзя было доверить? — не выдержала я.

— Сейчас увидишь. Вода не должна кипеть. Нужно внимательно смотреть, и когда она вот-вот будет готова закипеть, нужно быстро выключить, немного подождать и снова включить. И так три раза.

— Ничего себе, и ты каждый раз вот так дурью маешься? — удивилась я.

— Ага, — машинально ответил он, но тут же спохватился и грозно посмотрел на меня.

— Женщина, молчи, — потом сам не выдержал и засмеялся. — Ладно, я вижу тебя все равно ничему не научишь, лучше открой холодильник и достань пирожные. Мама напекла перед уходом.

Я открыла холодильник. Там стояло целое блюдо очаровательных маленьких эклеров, часть из которых была посыпана сахарной пудрой, а часть покрыта шоколадной глазурью.

— Ой, красота какая, — вырвалось у меня. — так у тебя все время были эти пирожные, а ты собрался умереть, — хотела сказать я, но в последний момент поняла, что лучше больше сегодня не говорить об этом, и тут же переменила окончание предложения.

…а ты мне даже и не предлагал, — удалось мне продолжить без малейшей запинки.

— Я боролся с собой, — гордо сказал он не отводя глаз от кофе, — и видишь, наконец-то…

— …сумел оторвать их от сердца, — подсказала я.

— Точно, — засмеялся он. — Все, можно выключать окончательно.

— А сахар ты разве сыпишь не в джезву, а в чашку? — наивно поинтересовалась я на свою голову, и вызвала опять бурю возмущения.

— Да кто же пьет такой кофе с сахаром? Сахар не просто изменяет вкус кофе, он забивает его, он, если хочешь знать, просто уничтожает его.

— Так ведь без сахара он же горький как хинин, — попробовала защищаться я.

— А ты сначала попробуй, а потом будешь говорить, — мой любимый был неумолим. — Сейчас я добавлю немного соли и через минуту можно будет разливать.

— Чего ты добавишь? — не поверила я своим ушам.

— Соли. Это для того, чтобы гуща быстрее осела, — объяснил он, действительно добавляя соль. — Кстати, чего ты сидишь? Можешь уже достать чашки и блюдца.

— Я, между прочим, здесь гость, — возмутилась я.

— Ну, хорошо, хорошо, я сам.

Он достал маленькие чашечки, налил в них кофе, потом уселся напротив меня и очень довольный сказал:

— Ну, давай, пробуй.

Я с опаской поднесла ложечку к губам. Кроме того, что кофе был очень горячий, еще и горечь была несусветная.

— Ну, как? — явно рассчитывая на мой восторг, спросил он.

— Ужасно, — честно ответила я. — То есть, запах, конечно, чудесный, но уж очень горько. Можно хоть одну ложечку сахара добавить?

— Ой, ну ладно, на, бери свой сахар.

Очень расстроенный, он поднялся, вытащил сахарницу и демонстративно поставил ее возле меня.

— Зря я так старался для тебя. В следующий раз, когда придешь, будешь пить ячменный напиток «Дружба», вместо кофе.

В следующий раз, отметила я про себя. Если он говорит о следующем разе, значит, мои дела идут неплохо.

— Я принесу с собой свою банку с кофе.

— Ага, сорта «Кофе молотый». И добавишь в него семь ложек сахара.

— Пять, — поправила я. — Я всегда кладу пять.

Он только с обидой взглянул на меня и промолчал. У меня защемило сердце, так стало его жалко. Действительно, что же это я? Мальчик так старался произвести на меня впечатление, а я?

— Я пошутила, — смиренно сказала я. — Конечно, я не буду добавлять сахар в такой кофе.

— Умница, — обрадовался он. — Это только сначала кажется горько, но постепенно ты привыкнешь. Вот увидишь, ты потом сама не захочешь класть сахар.

— Ну, хорошо, хорошо, только не расстраивайся, ребенок, — засмеялась я.

— Хм, значит, я, по-твоему, ребенок?

С минуту он загадочно и серьезно смотрел на меня, а потом вдруг встал, взял свой стул и поставил ближе ко мне. Я с удивлением смотрела на него, не понимая, что он собирается делать. Он уселся на стул лицом ко мне, наклонился и, взяв мою голову в руки, прижался своими губами к моим в долгом поцелуе.

Хотя я ни с кем никогда долго не встречалась и ничего серьезного не допускала, целоваться мне уж точно приходилось, и неоднократно. И надо сказать, что ничего приятного я в поцелуях не находила: в лучшем случае они оставляли меня равнодушной, в худшем было просто противно чувствовать на своем лице чужие слюнявые губы. Но с ним все было по-другому. Его губы были теплыми и нежными, и мне хотелось, чтобы этот поцелуй продолжался вечно. Но потом вдруг зародилось какое-то неясное чувство обиды. Почему он меня целует? Потому что та, любимая, далеко, а я под рукой? Сейчас скажу ему это.

Но когда он оторвался от моих губ, то прошептал:

— Какие у тебя нежные губы.

И снова стал целовать меня. Я обняла его, чувствуя себя самой счастливой. Но привычка к самокопанию взяла верх, и я снова засомневалась, не покажусь ли я ему слишком легкой добычей. Он оказался необычно чутким. Сразу почувствовал мое отчуждение и, перестав целовать, тревожно заглянул мне в лицо.

— Ты обиделась? Я что-то сделал не так?

— Нет, просто…, — я запнулась, не зная, что сказать дальше.

— У тебя есть кто-то? Жених? Парень?

— Я отрицательно покачала головой.

— Правда? — обрадовался он. — Странно, ты ведь очень красивая. Ты, наверное, многим нравишься.

— Ну, так ведь нужно, чтобы и мне кто-то нравился.

В его глазах отразилась неуверенность.

— Интересно, что же нужно, чтобы тебе понравиться? — деланно небрежным тоном спросил он.

— Тебе, например, нужно всего лишь быть живым, — серьезно сказала я ему.

— Ну, так я и живой, — обрадовался он.

— Но ты ведь любишь Лену, — полуутвердительно-полувопросительно сказала я.

— А, это, — он погрустнел и задумался. — Понимаешь, я и сам толком не знаю. Когда были вместе, казалось, что любил, но, скорее, просто привык к ней. Все-таки два года вместе. Потом, когда она меня бросила, вдруг образовалась такая пустота. Понимаешь, с родителями у меня вообще нет общего языка. Они считают, что если человек накормлен, одет более или менее прилично, есть где жить, значит, он просто обязан быть счастливым. А всякая психология, чувства, переживания, это все ерунда и баловство. А в последнее время мы с ними вообще только ругались. Я в училище почти не ходил этот месяц, запустил все, ну, они и начали меня упрекать, что я не учусь, у них на шее сижу, а все свои деньги на нее потратил. И правильно она сделала, что меня бросила, все равно из меня толку не будет. В училище, понятно, тоже одни неприятности. Мне на него вообще плевать, но без этого диплома в консерваторию даже документы не принимают. В общем, со всех сторон ничего хорошего, ну я и решил, что лучше возьму и со всем сразу покончу. По крайней мере, моим родителям на одного кормить меньше будет.

— Ну, что ты говоришь, твои родители тебя любят.

— Да? Странная какая-то любовь у них. Видят, что человеку и так плохо, но норовят еще и нож в ране повернуть. Нет, я думаю, плакать по мне особо некому.

— Между прочим, еще есть я, — напомнила я ему.

— А ты не исчезнешь?

— В каком смысле?

— Ну, уйдешь, и я больше тебя не увижу. Знаешь, ты все-таки скажи, где тебя искать, а то я тебя и найти не смогу.

Он старался говорить шутливым тоном, но глаза были тревожными.

— Я преподаю английский в 6-й школе. Английской.

— А где ты английский выучила?

— Я университет закончила.

— А газета? Ты это придумала про интервью?