— Ангел замолчал и точно потух, — продолжал Новосельцев, — а я бросился к холсту, и с натуры, верите ли, с натуры стал зачерчивать излом его бровей и губ, поворот его головы, его фигуры, позу, форму меча. А после, — вы об этом слышали в намеках? — я два месяца пролежал в клинике для нервнобольных… попросту, сумасшедших. Вы слышали?

Художник замолчал, устало опустился в кресло, немощно согнулся, как старик, и из его глаз медленно выползли две слезы.

Однако мы еще целый час любовались его картиной, затем с благодарностью пожали благодатную руку художника и тихо, как храм, покинули его мастерскую.

Эти странные записки попали в мои руки случайно. Откуда, как, — не все ли это равно? Вот эти записки.

…Мне 1900 лет. 1900 лет! 1900 лет позора, ужасов, тьмы. И только одно светлое, бесконечно чистое видение за все 1900 лет! 1900 лет — сколько воспоминаний… О, моя голова разрывается под их ужасным прибоем! Вы слышите свирепый вой урагана? Это мои воспоминания.

Кто это поет? Это поют мои воспоминания. Ага, вы меня узнали! Вы узнали священные буквы «S.P.Q.R.»[4] на моем значке? Да! Я римский легионер. Я копье мира.

Но вы зовете меня жалким безумцем. За что? Почему? Впрочем, я не оспариваю вас. Я был таким же человеком, как и вы, и не сидел, как сижу теперь, в этой проклятой келье. У меня были дети, жена, мать. Но в ту минуту, как я внезапно вспомнил все ужасы прожитых мною 1900 лет, — в ту минуту, быть может, мой мозг затмился. И это мешает ясности моих воспоминаний. Но все же самые ужасные моменты вырисовываются в моей памяти с удивительной выпуклостью! Хотите, я расскажу вам кое-что? Но кто же такой я? Чем я был до того момента, в который я возродился, под наплывом воспоминаний, в римского легионера? Слушайте, слушайте!

По происхождению, со стороны отца, я — русский. Но моя бабушка со стороны матери принадлежала к древнейшей итальянской фамилии, впрочем, совершенно обрусевшей. Мы все знали об этом. И мы все знали о том, что среди многочисленных членов этой древней фамилии иные были рождены с красным пятном на горле, несколько ниже и левее кадыка. Клеймились этим ужасным клеймом цвета запекшейся крови только мальчики, и притом один из каждого поколения. И судьба всех этих клейменных всегда была совершенно одинакова. Они кончали су-ма-сше-стви-ем.

Религиозным сумасшествием. Почему сумасшествием? Почему религиозным? Может быть, и их мозг не выдерживал свирепого прибоя воспоминаний?

Я родился с таким же точно пятном на горле. Можете себе представить, как чувствовала себя моя мать, увидев проклятое клеймо на моей тоненькой шейке? А моя жена? А я? Когда мы случайно узнали об этом, читая вместе дневник бабушки?

Я был всегда несколько нервозен, угрюм, нелюдим, а прочитав ужасные строки дневника, я совершенно замкнулся в самого себя. Так улитка запирается в свою скорлупу, чувствуя приближение врага. Весь образ моей жизни изменился.

Почему сумасшествием? Почему религиозным? Эти два вопроса вечно ходили за мной по пятам, как два выходца с того света, длинные, длинные, упираясь головою в небо. А по ночам они стояли у моей постели, как часовые!

A-а, что это были за муки!

Часто, расстегнув перед зеркалом ворот, я стоял неподвижно по несколько часов сряду, разглядывая мое клеймо. Я пытался разгадать загадку. Я думал. На что оно похоже? Откуда оно? И вот однажды, когда я стоял вот именно в такой позе перед зеркалом, меня внезапно точно что кольнуло. Я сообразил. Это пятно — не пятно. Это рана, смертельная рана. Это удар копья! Какого копья? Зачем? Я чуть не вскрикнул. Завеса упала с моих глаз. Воспоминания хлынули в мою голову, как волны, разрушившие плотину.

Стены дома с треском взметнулись вверх, и меня ослепил свет. Я понял все.

Это не пятно. Это удар копья. Я ударил себя копьем сам. А перед этим я сломил о мое колено его древко, как ненужное. Да! А раньше, что было раньше? Раньше я бежал и кричал. Да, да, да! Я это хорошо помню! Что кричал? Внезапно я со всех ног бросился туда, вниз, в комнаты жены, и громко кричал, как тогда:

— Он воскрес! Он воскрес!

И за это меня привели сюда. Они не поверили мне. Они не поверили, что я видел Воскресшего, Его — рожденного в яслях. А я видел Его, я видел чистейшую слезу, перед которой все 1900 лет всемирной истории — позор и ужас. Отчего же вы не хотите верить мне? Я видел Его, видел, видел! И я уже тогда предчувствовал, что мне не увидать вовеки более Чистейшего Источника, более святейшей слезы, хоть бы мне было предназначено прожить миллиарды лет. И поэтому я заколол себя в ту ночь. И, может быть, мне воистину предназначено прожить миллиарды лет, чтоб время от времени громко свидетельствовать миру:

— Более Чистейшего Источника нет и не было, и не будет!

Впрочем, как произошло все это? Когда я увидел Его впервые? Где? Я был римским легионером. Это так. А потом? Позвольте, позвольте! Дайте мне несколько сосредоточиться. Вот так. Слушайте же меня!

Мы шли глубокой долиной Кедрона. Было жарко, солнце низвергало на нас целые потоки зноя, и, беседуя по дороге, мы старались попадать в тень маслин. Задумчиво я глядел вперед. Ворота города были уже недалеко, и золотые плиты храма резко сверкали в наши глаза. Мы беседовали. Бронзовый от загара фракиец говорил мне о Нем, рожденном в яслях. Фракиец говорил, что Он пришел исторгнуть копье из рук мира. Он описывал мне Его наружность и утверждал, что с Его лица льется свет святой скорби и кротости. Он называл Его — Истиной. Я и прежде слышал о Нем и о Его чудесах, и теперь мое сердце охватывало непонятное волнение. Я думал. Каким образом Он вырвет копье из рук мира? Ужели Он сильнее цезаря? Как можно победить зло кротостью? Ведь это невозможно, невозможно! Кротость жертвы всегда лишь удесятеряет ярость борца. Как воин, я хорошо знал об этом. И я бодро нес теперь мой значок, сознавая исполинскую силу этого оружия. Я верил только в его ужасную силу. И вдруг фракиец толкнул меня в плечо. Кажется, он прошептал мне: «Он!» Я всколыхнулся. Из ворот города, навстречу к нам, быстро подвигались люди. Я взглянул туда. И я сразу признал среди них Его — Царя Кротости. Он шел, точно не касаясь земли, и что-то говорил окружавшим Его, и те жадно глядели на ступни Его ног. Он был в длинной рубахе без швов, в коротком коричневом плаще. Волны Его волос, цвета ореха, были покрыты у темени белой шапочкой. Я глядел на Него в смятении. И внезапно мое сердце наполнила злоба. Можно ли покорить силу бессилием? Я гордо поднял мой значок с изображением орла и священных букв «S.P.Q.R» как символ действительной силы, и притом мне хотелось оскорбить этого пророка, как иудея. Злая улыбка дергала мои губы. Он прошел мимо меня и мельком оглядел и меня, и мой значок; Он точно принял вызов. Лучи святой скорби и кротости облили меня с головы до ног. Моя рука заколебалась. Я выронил мой значок. Но я не дал, однако, священным буквам коснуться праха и подхватил мой значок на пол-локтя от земли. Между тем, Он удалялся. Фракиец с вспыхнувшим лицом в диком восторге глядел Ему вслед, и, бешено потрясая копьем, громко кричал:

— Здравствуй, Царь истины!

Он не оборачивался. Кто же Он, однако, если один мимолетный взгляд Его глаз повергает орды цезаря?

Я стоял, потрясенный.

Была ночь. Я знал, что Его схватят, чтобы предать суду. Но позволит ли Он? Вот вопрос. Ведь Он силен, этот чудотворец, исцеливший дочь сотника Иаира. Я ждал в эту ночь чудес и бродил по узким улицам темного города в странном смятении.