— Вы пессимист, дорогой сэр, никаких крупных недоразумений нет и не предвидится…
— О! — протянул англичанин. — Однако вопрос о ключе от ворот Вифлеемского храма до сих пор служит яблоком раздора между вами и Францией.
При этих словах Сеймура губы графа Нессельроде искривились в неприятную улыбку. Знаменитый спор из-за ключа всегда приводил графа в отчаяние. Граф Нессельроде был, правда, одним из деятелей эпохи Священного союза[5]. Он любил повторять, что подпись его красовалась рядом с подписями Гарденберга, Меттерниха и Веллингтона[6]. Но, с другой стороны, граф был по религии англиканского вероисповедания, по убеждениям — вольнодумец и человек в полном смысле слова светский. Священный союз был, с его точки зрения, лишь удачной дипломатической комбинацией. Граф решительно не понимал, каким образом в XIX веке, в эпоху телеграфа и паровой машины, мог быть возбужден между двумя державами спор из-за каких-то пилигримов, как он называл православных богомольцев. Ссориться с Францией в угоду нескольким греческим попам и монахам! "Да мы возвращаемся к эпохе крестовых походов", — говаривал граф, приписывая всю эту историю интригам "старой русской партии". Но когда граф Нессельроде впервые узнал, что Наполеон III в свою очередь поддерживает претензии католических монахов, добивавшихся получить ключ от больших врат Вифлеемского храма, он был изумлен до такой степени, что первоначально не понял, в чем дело. Граф долго ломал голову, размышляя: что бы это значило? Наконец, не спросясь государя, отправил в Париж депешу, в которой писал нашему послу: "Постарайтесь узнать, идет ли речь о ключе в смысле инструмента, которым принято отворять двери, или же здесь подразумевается какой-нибудь особый ключ, например какая-нибудь эмблема!"
Но изумлению графа не было пределов, когда его уведомили, что речь идет о настоящем ключе, то есть о таком, которым принято отворять двери…
— Вы, конечно, понимаете, дорогой сэр, — продолжал граф, — что этот смешной спор между латинскими и греческими монахами уладится чисто дипломатическим путем…
— Правительство ее величества королевы только и желает этого, — сухо ответил Сеймур.
В это время к ним подошел французский посол Кастельбажак, человек уже старый, из военных, иногда бестактный и невоздержанный на язык. В первый же день своего прибытия в Петербург он на параде предложил такие неуместные вопросы, что навсегда уронил себя в мнении императора. По вступлении на престол Наполеона Кастельбажак постоянно повторял слова своего повелителя: "Империя — это мир".
Француз подошел к графу Нессельроде, а британский посол, пользуясь этим, отошел в сторону.
— Как поживаете, граф? — спросил француз, пожимая руку канцлера. Перестаньте думать о политике… Скучная материя, уверяю вас. Лучше обратите внимание на эту очаровательную блондинку. Какой роскошный бюст!
Кастельбажак был так же стар, как Нессельроде, и такой же любитель женских прелестей.
— Вы неисправимы, мой дорогой, — сказал с улыбкой Нессельроде. — Вас, кажется, более всего в мире интересуют женщины.
— Прибавьте: красивые и молодые… Уродливых и старых, вроде ваших приезжих из Москвы княгинь, я не люблю… О чем вы беседуете с Сеймуром? Он, кажется, по-прежнему сердится на вас. Право, не стоит обращать на него внимания. Недавно я сказал вашему государю: "Ваше величество, серьезный тон сэра Сеймура — это простая причуда упрямого англичанина". Государь милостиво улыбнулся и сказал мне: "Это самое мне постоянно твердит Нессельроде".
— Разумеется, — поспешно подхватил граф. — Я весьма счастлив, что мои доводы не остались без влияния на государя… Скажу вам по секрету, что у нас никто не верит в возможность англо-французского союза.
— Конечно, этот союз — чистый вздор, — заметил Кастельбажак.
Между тем император Николай Павлович приблизился к группе немецких дипломатов. Черные фраки и мундиры со звездами нервно зашевелились. Все наперебой старались обратить на себя внимание государя и ловили каждый его взгляд. Но император, минуя разных саксен-кобург-готских коммерции-советников, подошел прямо к стоявшему одиноко сэру Гамильтону Сеймуру, дружески пожал ему руку и увлек за собою в одну из соседних зал дворца.
Сэр Сеймур резко выделялся среди товарищей-дипломатов непринужденностью обращения, которую он сумел соединить с должной долей почтительности.
В то время как в главных залах дворца гремела музыка, слышалось бряцанье шпор, шуршание шелка и бархата, в отдельной зале, где лишь изредка появлялись фигуры гостей, исчезая при внушительном взгляде императора, велась беседа между британским послом и государем.
Император говорил с жаром, делая энергические жесты, отрывистыми фразами, как бы размеренными по тактам. Британец почти все время слушал и как бы мысленно стенографировал слова Николая, видя в них важный материал для донесения в Лондон.
— Вы знаете, — говорил император, — мое отношение к Англии. То, что я вам говорил раньше, повторяю теперь. Я искренне желаю, чтобы оба государства были связаны узами теснейшей дружбы. Я уверен в том, что это возможно. Прошу вас, передайте мои слова лорду Джону Росселю[7]. Если мы будем заодно, для меня несущественно, что думают другие. Теперь я прощусь с вами.
Император снова пожал руку Сеймура, давая ему понять, что разговор окончен. Но Сеймур, почти все время молчавший, вдруг сказал:
— Государь, с вашего позволения, я осмелюсь несколько продолжить нашу беседу.
— А что такое? — спросил государь. — Говорите, я слушаю со вниманием.
— С тем условием, государь, что вы позволите мне высказать совершенно свободно мои мысли, внушенные мне вашими последними словами.
— Разумеется. Говорите со мной вполне откровенно.
— Я был бы рад, — сказал Сеймур, — если бы ваше величество присовокупили несколько успокоительных слов насчет Турции.
Император сдвинул брови. На мгновение показалось, что слова Сеймура неприятно поразили его. После некоторого колебания он сказал твердо, по дружески:
— Вы сами знаете, что дела Турции находятся в самом дурном состоянии. Турция близка к полному распаду. Ее гибель была бы, однако, несчастьем для всей Европы. Необходимо, чтобы Англия и Россия пришли к вполне сердечному соглашению по этому вопросу и не предпринимали ничего втайне друг от друга.
— Я уверен, что британское правительство вполне разделяет этот ваш взгляд, государь, — сказал Сеймур.
— Видите ли, в чем дело, — сказал Николай. — На нашем попечении находится больной человек. Я говорю вам откровенно, что для нас было бы несчастьем, если бы этот больной человек умер, ускользнув из наших рук.
— Если я правильно понял слова вашего величества, — сказал Сеймур, — вы считаете расчленение Турции делом весьма возможным.
— Совсем напротив, — поспешно возразил император. — Я знаю, что мне приписывают какие-то завоевательные стремления. Я не разделял и не разделяю идей моей бабки императрицы Екатерины. Мое государство так обширно, что приращение территории само по себе заключает опасность. Целость Турции нимало не угрожает моим интересам. Есть другая сторона вопроса. В Турции есть несколько миллионов христиан. Есть чувства и обязанности, которых никогда нельзя терять из виду: Россия получила свет христианской веры с Востока и это налагает на нее известный долг. Я уже сказал вам: Турция больной человек. Лучше нам предупредить ее падение, нежели ждать катастрофы. Вот пункт, по которому я желал бы иметь содействие вашего правительства.
— Но, ваше величество, мне настолько известны намерения моего правительства, что я могу наперед поручиться в одном: Англия, во всяком случае, не станет предупреждать событий и ввиду одной возможности падения Турции не решится располагать судьбою своего старинного друга и союзника.
5
Священный союз был заключен в 1815 году, после изгнания Наполеона I, между Австрией, Россией и Пруссией с целью противодействия революционному движению в Европе.
6
Гарденберг Карл Август (1750–1822) — прусский государственный деятель. Меттерних Клеменс (1773–1859) — австрийский государственный деятель и дипломат, крайний реакционер. Веллингтон (правильнее Уэллингтон) Артур Уэсли (1769–1852) — английский военный и государственный деятель.
7
Россель Уильям Гоуард — английский государственный деятель.