специальной литературы – научно-технической и медицинской… Так вот, кроме сказок и

детских книжек повадился я в шесть-семь лет читать энциклопедию. И особенно меня

интересовали почему-то древние греки. Помню, был период, когда я выискивал именно

их, читал о них и наполнялся каким-то чувством, которое сейчас можно обозначить, как

нечто мистическое, сюрреалистичное, манящее и пугающее. Я читал про Гераклита,

Демокрита, Пифагора, а они были изображены не в виде портретов, как, например,

знаменитые деятели более поздних эпох, а в виде скульптурных бюстов с пустыми

глазницами, - от них веяло какой-то магией времени, древности, вечности. Тем более, что

и в статьях про них говорилось о взглядах на устройство мира, пространства, времени…

Это влекло, как что-то грандиозное и непостижимое, но одновременно и страшило.

Через эти вещи я впервые стал задумываться об устройстве мира в самом широком

смысле, стал пытаться проникнуть в такие категории, как Время, Вечность, Смерть…

Сейчас я могу сказать, что это были стихийные попытки медитативно войти в эти

категории. Я очень часто, буквально по несколько раз на дню, делал попытки постигнуть,

охватить эти невероятные понятия. Я не мог успокоиться, - так сильно волновали меня эти

темы. И, опять же, каждый раз, через несколько минут сосредоточения на этих вещах,

меня охватывало ощущение чего-то столь грандиозного, чего-то такого, что мое сознание

никак не могло вместить, и возникал острый, леденящий страх, - я покрывался холодным

потом. Тем не менее, я снова и снова возвращался к попыткам осознать эти категории и

вместить их в себя, хоть это так и не удавалось…

Особенно сильный интерес и страх вызывала тема смерти. Помню эпизод, когда я

впервые понял, что когда-нибудь умру, и еще не осознавая глубины этого понимания –

мне было четыре года, - забрался под стол и долго горько и безнадежно плакал…

В тот же период впервые возникли вопросы и попытки понять, что такое «я». Что это

за «я», где оно размещается, как это так вообще – «я»? Почему именно я родился и вот

5

сейчас живу? Я не в смысле что - Владик или там тело мое, а что-то неназываемое,

неуловимое…

Все эти вопросы: о времени, о смерти, о бесконечности, о «я», были и остаются для

меня ключевыми до сих пор. Ключевыми и открытыми, хотя ежедневно, - в детстве

стихийно, а сейчас сознательно я стараюсь проникнуть в их природу, - не построить

теорию, а именно проникнуть в самую суть, в глубину чувственного постижения. Это

являлось и является и источником страха и, одновременно, источником благоговейного

трепета перед Неведомым, желания его постичь.

И так уж получилось, что страх привлек меня к познанию себя через психологию и

психотерапию, а интерес и благоговейный трепет – к мистическому пути познания.

Страх, который был поначалу абстрактным и возникал только в моменты

размышлений над понятиями бесконечности и смерти, воплотился в одиннадцать лет в

сильное невротическое состояние. Стали возникать необъяснимые ощущения в теле,

которых я панически боялся. Возникли совершенно неописуемые состояния и ощущения.

Первый такой невротический период был у меня с одиннадцати до двенадцати лет, а

второй, более мощный, уже с семнадцати до двадцати трех. И вот, с семнадцати лет начал

я изучать и теоретически, и практически психологию и психотерапию. Сначала с чисто

прагматической целью – избавиться от мучавших психофизических состояний. Потом

уже подключился исследовательский интерес. Опять же, я прочитал все, что мог достать

по психологии и психотерапии, - а это происходило в самом начале восьмидесятых, и книг

было не так уж много. Уже тогда просачивались какие-то перепечатки по отдельным

йогическим техникам, которыми я постепенно начал заниматься, сначала эпизодически, а

потом регулярно. Года четыре я занимался по какой-то перепечатке, где излагались идеи

нидра-йоги, то есть методике релаксации и погружения в образные миры на грани сна и

бодрствования. За время этих занятий я научился достаточно хорошо расслабляться,

концентрировать внимание на предлагаемых в программке специальных образах, типа

звездного неба, огня, природных ландшафтов, некоторых архетипических символах…

Хорошо также получалось свободное путешествие сознания по мирам спонтанно

возникающих образов на грани сна и яви.

Начиная с семнадцати лет я погрузился в мир подпольной советской психологии, куда

просочился психоанализ и другие иноземные направления. Злые, напряженные пульсы в

самых разных частях тела, упорно подогревали нетерпеливое желание разобраться во всех

терзавших меня вопросах и недугах, обрести Правду и гармонию. И вот, наконец, желание

это сформировалось и стало настолько сильным и однонаправленным, что в орбиту моей

жизни стали попадать один за другим люди все более и более уникальные и самобытные

(или это я стал попадать в орбиты их жизней, – смотря с какой позиции смотреть).

Каждый из них был по-своему замечателен, каждый все более и более разжигал мой

интерес к самопознанию, так что я позволю себе потратить некоторое время на небольшие

истории про этих людей.

Жора Бурковский был подпольным психоаналитиком (шел 1984-85 год), на квартире у

которого в течение года, по два раза в неделю, я погружался в мир своих снов и фантазий,

анальных фиксаций, эдипова комплекса и еще очень многого. Воспоминания детства, все

что казалось, уже навсегда стерто и забыто, - нахлынули так стремительно, что я чуть не

утонул в этом заново раскрывшемся для меня мире. Бурковский пробудил во мне

буквально страсть к исследованию внутреннего мира, его лабиринтов и тончайших

взаимосвязей. В перерывах между нашими встречами я исписал несколько пухлых

тетрадей воспоминаниями и попытками установить между ними связь; большое

количество бумаги было изведено на картинки с изображениями снов, в обилии

посещавших меня в тот период.

Это не был классический психоанализ. Я не лежал на кушетке, – мы сидели на диване,

было только условие, чтобы я не поворачивался к Жоре и не смотрел на него. О, сколько

было тогда тупиков, преодолений и маленьких побед! Мне нужно было говорить все: и то,

6

что хотелось, и то, что казалось совсем невозможно произнести вслух, – буря самых

противоречивых чувств разливалась в те дни по маленькой комнате. Сколько раз я давал

себе зарок, что больше ноги моей не будет у Георгия Васильевича, но каждый раз,

угрюмый и мрачный, заставлял я себя тащиться через силу к назначенному времени. Мне

казалось, что Бурковский раздевал меня всякий раз донага, доставал из меня все

возможные и невозможные грехи и грешки и тихонько себе потешался над бедным

пациентом. Но Жора был поистине безупречен. Я не знаю, где он учился, слышал только,

что несколько месяцев он стажировался в Венгрии. Он был первым, в ком я увидел

пример Созерцающего Свидетеля. Не знаю и не берусь судить, что происходило у него

внутри, но внешне он всегда, во все время нашего общения был безупречно спокоен и, как

мне кажется, не просто отстранен, как учат психоаналитические трактаты, а постоянно и

ровно позитивен.

Это был, слава Богу, не классический психоанализ с игрой в интерпретации, переносы

и тому подобное, – все эти формы, конечно, присутствовали, но за ними стояло главное,

то главное, что теряют обычные психоаналитики, закопавшиеся по уши в бессмысленной

(на мой взгляд) игре в символы и схемы. Это главное – уроки мотивации; уроки

отношения к жизни, как к удивительному путешествию, где не самым важным является

то, комфортно тебе или не очень; уроки, позволившие отойти от позиции «сделайте со