Энн положила расческу на стол и открыла ящик стола, чтобы найти свежий платок. На какое-то время она не могла довериться своему голосу: вот он уже хочет изменить ее, сделать похожей на Вивьен.

«Почему, — в тысячный раз спрашивала она себя, — почему он женился на мне?»

Когда в дверь постучали, Энн, неподвижно сидевшая у окна, виновато вскочила, потом, потуже запахнув халат, пригласила:

— Войдите.

Вошла горничная — пожилая женщина, седые волосы которой, зачесанные назад, были аккуратно забраны под белый чепчик.

— Я пришла помочь вам одеться, миледи.

— Нет, нет, спасибо, — быстро сказал Энн, но, не желая, чтобы это было воспринято как недовольство, добавила: — Я привыкла управляться сама.

— Ее светлость распорядилась, чтобы я состояла при вас, миледи. Если вам что-то понадобится, вы можете вызвать меня звонком — он рядом с кроватью.

— Спасибо.

После некоторого колебания горничная сказала:

— Я нашла только одно вечернее платье, когда раскладывала ваши вещи, миледи.

— Других и не было, — ответила Энн с улыбкой, но, уловив что-то в выражении лица женщины, спросила: — Вы считаете, оно не подходит для сегодняшнего вечера?

— О, я бы так не сказала, миледи. Я уверена, что это очень милое платье. Только ее светлость и мисс Вивьен будут в более торжественных нарядах. Видите ли, к обеду приглашены гости, а арендаторы и штат собираются прийти после обеда поздравить сэра Джона и познакомиться с вами, миледи.

— Понятно. — Энн почувствовала, как в ней нарастает протест. Гости к обеду, после этого формальное представление, леди Мелтон и Вивьен в прекрасных платьях, соответствующих случаю, а она… Испытывая почти истерическое желание остаться одной, она сказала: — Ну что ж. Полагаю, с этим ничего не поделаешь. Вы и сами видели, когда распаковывали чемодан, у меня с собой всего одно платье.

— Конечно, миледи. Надеюсь, вы не в претензии ко мне за то, что я сказала.

— Нет, нет, разумеется нет. Я позвоню, если вы мне понадобитесь, спасибо.

Дверь за горничной закрылась, и Энн медленно подошла к креслу, на котором было разложено ее единственное платье. Она помнила каждый его шов, знала все недостатки, несоответствия, каждую мелочь и все же вновь осмотрела его. Осмотрела и убедилась, что оно совершенно не подходит для этого вечера из вечеров, когда она будет — почему не употребить настоящего названия? — будет выступать в шоу в качестве жены Джона.

Это платье было единственным парадным одеянием Энн уже больше трех лет, но она никогда не любила его, даже когда платье было новым. Она хорошо помнила, как получила отрез темно-серого шелка. «Ты в нем будешь выглядеть как боевой корабль», — посмеялась Майра, когда Энн принесла отрез домой.

Но это был дар любви, преподнесенный от полноты сердца и в знак благодарности.

В Литтл Копл жила старая женщина, которая оставалась пациенткой отца Энн на протяжении почти двадцати пяти лет. Она была очень старой и практически прикованной к постели, а ее сестра, которая ухаживала за ней, была немногим моложе. Бедные, больные, не имея других родственников и имея немногих друзей, они тем не менее казались двумя самыми счастливыми людьми из всех, кого когда-либо знала Энн: вера, упование на Божье милосердие светились в глазах этих хрупких, стареющих женщин.

Нельзя было общаться с ними и не впитать частицу той чистой внутренней радости, которую им давала вера в Бога, всепрощающего, охраняющего их под своей отеческой рукой.

Они старели, и обитатели деревни стали потешаться над ними. Конечно, они говорили странные вещи о видениях, посещавших их ночью, об ангельских голосах, предупреждавших о грядущих бедах… Когда мисс Дженни, младшая из сестер, начала слабеть, доктор Шеффорд надеялся, что соседи сплотятся и сообща помогут им, потому что старушки отчаянно боялись, что им придется покинуть их тесный домик и отправиться в богадельню. Однако соседи или боялись их, или были слишком эгоистичны, чтобы подумать о ближнем. Поэтому решение проблемы взяла на себя Энн. К счастью, дом старушек был недалеко. Она прибегала к ним три-четыре раза в день, мыла их, убирала постели, готовила еду или у них, или у себя. Каждый вечер перед сном она закрывала их, убедившись, что лампы погашены, а огонь в очаге не грозит пожаром.

Старшая сестра умерла первой, через неделю за ней последовала мисс Дженни, которая умерла, как сказал доктор Шеффорд, из-за разбитого сердца, потому что не стало ради кого жить.

Но перед смертью она попросила Энн порыться в верхнем отделении старомодного шкафа, всегда стоявшего в спальне ее сестры. Там девушка нашла пакет, завернутый в бесчисленные слои оберточной бумаги.

— Принесите его мне, — попросила мисс Дженни. Сидя в постели, она дрожащими от волнения руками медленно, с трудом развернула пакет и достала из него отрез на платье темно-серого шелка. — Сестра хотела, чтобы вы взяли это, дорогая, — сказала она Энн. — Это должно было стать ее свадебным платьем. — Слабый надтреснутый голос оборвался.

— Свадебное платье! — воскликнула Энн. — И она не вышла замуж?

Мисс Дженни покачала головой:

— Он утонул, милая, утонул на обратном пути из Индии. Его корабль пошел ко дну.

Неприкрашенные, простые слова, но Энн знала — за ними стоит трагедия целой жизни. Наконец она поняла, почему с годами сестра мисс Дженни все чаще бредила морем, а однажды, уже умирая, она произнесла совершенно ясно:

— Он зовет… он зовет меня. Но волны заглушают его голос. Я не слышу… не слышу…

Энн смотрела на серый шелк, сохраненный как сокровище все эти долгие, долгие годы сердцем, полным веры и неугасшей любви.

— Она хотела, чтобы вы взяли его, дорогая, — прошептала мисс Дженни. — Может, он принесет вам счастье, которого у нее самой не было.

Энн поблагодарила старушку и поцеловала ее в морщинистую щеку.

Но, придя домой, она разглядывала подарок с некоторым унынием. Шелк был превосходного качества, недостижимого для современных тканей, но она знала, что этот цвет не пойдет ей: он не гармонировал с ее темными волосами и очень белой кожей. Энн вообще не нравился серый цвет, он казался ей безжизненным и скучным. Но когда она сказала Майре: «Мы не можем заглядывать дареному коню в зубы», та ответила: «В любом случае мне этот шелк не нужен».

— И прекрасно, — отозвалась Энн, — потому что я намерена сшить себе вечернее платье. Ткани достаточно, чтобы сделать длинную юбку и пышные рукава.

— Что бы ты ни сшила из этого шелка, — сказала Майра с насмешкой, — все равно ты будешь похожа на призрак прабабушки.

— В конце концов надо же что-нибудь носить, — решила Энн, вспомнив о потертом бархатном платье, которое уже много лет служило ей обеденным костюмом и фактически давно было за пределами приличия.

Энн скроила и сшила платье и носила его, но никогда не любила. Она пыталась украсить его цветной полоской по вороту и на талии, но странным образом это придавало платью вид более уродливый и вульгарный, и оно осталось без украшений.

Собираясь уезжать на медовый месяц, она уложила в чемодан и это платье, поскольку другого не было. «Какое значение это может иметь?» — сказала себе Энн тогда. Но теперь знала, какое значение это имеет, — огромное!

Она стояла над платьем, не отрывая от него глаз, и вдруг закрыла лицо руками.

— Зачем я приехала сюда? — вслух спросила она.

И внезапно в ней поднялась волна раздражения против Джона. Он дал Майре деньги на платья, но не подумал о том, что жена может почувствовать себя униженной и пристыженной величием и роскошью этого дома. «Король и пастушка — вот что это такое», — подумала она и горько улыбнулась.

Часы на каминной полке пробили чистым серебряным звоном. Энн взглянула на них и заторопилась. Она не должна опоздать. Джон может зайти за ней в любую минуту. Интересно, о чем он думает там, по ту сторону двери?