— Следовало оговорить, что мне позволено хорошенько отшлепать вас, — сказал сэр Джон. — Вы этого заслуживаете.

Энн засмеялась, хотя ее щеки зарумянились, а глаза смотрели застенчиво.

— Слишком поздно, — сказала она. — Соглашение подписано.

Из коридора донесся звонок телефона.

— Звонят! — воскликнула Энн. — Я отвечу, в доме больше никого нет.

Она прошла в кухонную дверь и побежала по коридору, как будто была рада тому, что их прервали. Сэр Джон медленно двинулся следом. Телефон был в холле, и он невольно слышал разговор.

— Что?.. Кто говорит?.. Да, это Энн Шеффорд… Что?.. Что вы имеете в виду?.. Да… Да, доктор Шеффорд… но я не понимаю… Кто это сказал?.. Что? Да, у него это было и раньше… Да, доктор Эштон, я иду. Сию минуту, конечно. Я приду сама… Да, да, немедленно.

Сэр Джон дошел до середины холла, когда Энн положила трубку. Она стояла мгновение ошеломленная, с побелевшим лицом. Он подумал даже, что сейчас она потеряет сознание. Затем с видимым усилием девушка взяла себя в руки.

— В чем дело? Что случилось?

Она повернулась, чтобы ответить, и у сэра Джона возникло впечатление, что она не понимает, кто он, и едва ли видит его.

— Это папа, — сказала она тупо, голос был еле слышен. — У него был сердечный приступ, и они думают, что он… умер.

Доктор Эштон проглотил последний кусок пудинга, который сохраняли для него в горячем виде в течение полутора часов, отчего он превратился в сухой, жесткий и совершенно несъедобный корм. Отодвинув кресло от стола, он встал и быстро глянул на часы: в его бесконечном состязании со временем неизменно выигрывало время. Заторопившись, доктор вышел из столовой прямо в темный холл, отделанный дубовыми панелями.

— Я пошел, Эвелин! — крикнул он.

— Хорошо, дорогой. Постарайся не задерживаться.

Это напутствие он слышал ежедневно уже более двадцати лет и машинально отвечал всегда одно и то же:

— Сделаю все, что смогу.

С бокового столика он взял шляпу и черный саквояж, стоявший наготове, и повернулся к двери. Как раз в этот момент у дома остановился автомобиль, и доктор выругался про себя — если это пациент, сегодня он опоздает больше обычного. Он распахнул дверь.

Из большого серого «роллс-ройса» медленно и неловко, с помощью шофера, выходил мужчина с тростью в руке.

Когда наконец он ступил на тротуар и поднял голову, доктор Эштон узнал неожиданного посетителя и сбежал по ступенькам крыльца ему навстречу.

— Добрый день, сэр Джон.

Сэр Джон Мелтон протянул руку:

— Добрый день, доктор. Вы не могли бы уделить мне минутку?

— Разумеется.

Доктор Эштон с облегчением отбросил мысли о назначениях, которые и без того уже наползали одно на другое, и успокоил свою совесть соображением, что нельзя же уклониться от встречи с таким человеком, как сэр Джон Мелтон.

— Входите, сэр Джон, — говорил он, провожая посетителя и отметив про себя, что его гость идет довольно уверенно.

— Как ваши дела? — поинтересовался он, когда они достигли холла.

— Нога практически здорова, спасибо, — ответил сэр Джон, — если не считать, что слегка коченеет, когда я долго веду машину или сижу без движения. Но на ходу это быстро проходит.

— Не перетруждайте ногу чрезмерно еще с недельку или около того, — посоветовал доктор, открывая дверь в кабинет.

Сэр Джон проследовал в комнату.

— Мне повезло, что застал вас. Я понял, что вы собирались уходить.

— Обычный послеобеденный обход, — сказал доктор Эштон. — Никто из моих пациентов не болен настолько серьезно, чтобы не подождать полчаса. Кроме того, ваш визит большая честь для меня.

— Я хотел посоветоваться с вами насчет Шеффордов, — объяснил сэр Джон.

— Семья Шеффорда. Я так и подумал, что в этом причина вашего приезда в наши края. Печальная история.

— Вы хорошо знали доктора Шеффорда?

— Очень хорошо. Он был старше меня, так что в университете мы учились в разное время, но мы подружились с тех пор, как начали практиковать. Мы никогда отсюда не уезжали, и он часто помогал мне в разных обстоятельствах. Думаю, могу сказать, что и я, со своей стороны, имел возможность помогать ему. Для меня, как и для многих его друзей, смерть Шеффорда была большим потрясением.

— Полагаю, он страдал болезнью сердца уже некоторое время?

— Годы. Он знал об этом и знал о риске, которому себя подвергает. Мы все предостерегали его. Не далее как три месяца назад я показал его сэру Гилберту Хьюлетту — лучшему специалисту-сердечнику, — и сэр Гилберт сказал ему прямо: если он не уменьшит свою нагрузку и не будет вести более щадящий образ жизни, он убьет себя. Однако, как большинство людей, он не соблюдал предписаний, и результат вам известен.

— Да. Я все еще был здесь, когда он умер.

— Энн говорила мне. И с вашей стороны, я считаю, было чрезвычайно тактично удалиться в такой момент.

— Я видел, что им хочется остаться одним, — спокойно сказал сэр Джон. — Обе старшие сестры очень любили отца.

— Младшая тоже, — добавил доктор Эштон. — Малышке Энтониете это разбило сердце. Она обожала отца и, думаю, была его любимицей. Но они все чудесные дети. И мне дьявольски жаль их.

— Именно в этом и заключена причина, по которой я хотел повидать вас. Я ждал, когда завершатся хлопоты, связанные с похоронами, чтобы понять, чем мог бы помочь им.

— Артура Шеффорда похоронили позавчера, и обстановка проясняется, — сказал доктор Эштон. — Вчера я послал свою секретаршу попробовать разобраться в том хаосе, который покойный оставил в своих бумагах. Она очень деловая женщина, работает у меня несколько лет. Так вот, вчера вечером она сообщила, что в жизни не видела ничего более жалкого, чем счета Артура Шеффорда. Что касается финансовой стороны — ну, говоря откровенно, — нет никакой надежды, насколько я вижу, что детям останется хотя бы что-нибудь, на что они могли бы жить. Нет денег даже на самое необходимое. Зато есть закладная на дом и немыслимая сумма невыплаченного подоходного налога. Где же выход?

Вопрос доктора Эштона прозвучал весьма драматично, но если он ждал столь же драматичного ответа, ему пришлось разочароваться. Сэр Джон вынул из кармана портсигар и открыл его.

— Вы не возражаете, если я закурю?

— Дорогой сэр Джон, примите мои извинения! Я сам курильщик — курю трубку, — и мне следовало догадаться предложить вам это первому. Дайте-ка вспомнить, куда я засунул спички…

— Не беспокойтесь, — остановил его сэр Джон, — у меня зажигалка. — Он высек огонь и прикурил сигарету.

Тем временем доктор Эштон изучал своего собеседника и прикидывал, на какую сумму может потянуть желание сэра Джона помочь Шеффордам. Он был знаком с репутацией этого человека в течение многих лет, но никогда до него не доходили слухи, что сэр Джон особенно щедр. Конечно, он приобрел известность другими качествами — как человек с незаурядным умом и большим будущим в политике. Его деньги и положение обеспечили ему влияние и власть, но доктор Эштон не мог вспомнить ничего такого, что давало бы возможность утверждать, будто сэр Джон может оказаться благотворителем, или филантропом, или выделить существенную помощь семье ничем не примечательного доктора — к этой же категории доктор Эштон относил и себя, — попавшей в безвыходное положение.

«И все-таки, — думал доктор, — мало лучше, чем совсем ничего. И уж конечно, Джон Мелтон не пострадает, если передаст им немного денег. Сотня или около того для него не потеря, а для них — большая поддержка». Он вспомнил лицо Энн во время похорон — очень бледное, как он и ожидал, с темными тенями под глазами, как будто она проплакала всю ночь. Но что задело доктора больше всего — это выражение напряжения и тревоги на ее лице. Раз во время службы она протянула руку и придвинула поближе к себе Энтони, потом он увидел, как она тем же самым жестом привлекла к себе Энтониету.

«Она любит детей, — сказал он себе и добавил: — Любит, как мать. Она могла бы быть их матерью». Он знал, что тревога, отразившаяся на лице Энн, связана с ними. «Она опасается за их будущее, — решил он. — И не без причины».