Ее маленькие ловкие руки шарили везде — по спине, по шее, по голове.

— Гедеон, повернитесь, — как можно спокойнее проговорила она.

Прю почувствовала, как он оцепенел, услышала, с каким хрипом вырывалось его дыхание. Вот оно, торжествующе подсказало сердце. Он близок к тому, чтобы оставить ее, но она не позволит ему уйти. По крайней мере уйти так.

Он обернулся. И когда она увидела его темные и безумные от страсти глаза — от страсти, похожей на злость, — Прю пожалела о своем решении попросить его заняться с ней любовью. Но даже больше, чем его потемневший взгляд, ее пугало то, как отвечало ее собственное тело на эту страсть. Дикие, бесстыдные, удивительные образы наполнили ее голову, и Прю не имела ни малейшего представления, откуда они взялись. Она ощущала голод, почти умирала от него и сердцем понимала, что сегодня ночью этот голод должен быть утолен единственно возможным путем.

Но что делать сейчас? Он вроде бы не особенно заинтересован в продолжении.

— Гедеон, я не против, если вы хотите… ну, вы сами знаете… сделать со мной что-то. По-моему, мне это может даже понравиться.

Он обернулся и уставился на нее, и под его взглядом она пожалела, что не выразила более изысканно свое приглашение. Но Энни никогда не упоминала об этой стороне любви.

— Это если ты… ох…

Что выражало его лицо? Неверие, презрение? Прю погрузилась в попытки понять его странное настроение и была совершенно не подготовлена к тому, что случилось. Гедеон вскочил и рывком расстегнул застежку у нее на штанах, отчего маленькие костяные пуговицы веером разлетелись по каюте. К тому моменту, когда последняя пуговица еще крутилась в углу, его большая рука уже лежала на крохотном холмике внизу ее живота.

Такая нежная, такая женственная! Он ненавидел ее ложь, и он хотел ее, потому что ему до смерти опротивело бороться со своим желанием. То она казалась самым невинным созданием, а минуту спустя вела себя как портовая шлюха. Что она собой представляет? Кто она?

Со вздохом он снял рубашку и отбросил ее в сторону. Не все ли равно? Сейчас она здесь… И она хочет его.

Наблюдая, как темнеют ее глаза, как становятся почти черными, он передвигал ладонь, пока не поместил ее в маленькое гнездо темных локонов между ляжками. И когда он смотрел на сокровище, за которым охотился с того дня возле пруда, у него мелькнула мысль, что даже контраст между сильно загоревшей, открытой солнцу кожей и молочной бледностью тела делает ее наготу еще более сокровенной. Или ему так кажется?

«Ты такая чертовски красивая, что у меня щемит сердце», — беззвучно сказал он, когда его другая рука поднималась вверх, к ее груди. Из иллюминатора подул ветерок, и лампа словно моргнула.

— Правда, худая как щепка, — проговорил он вслух. — Тебе надо больше есть и меньше работать.

Он заметил, как сморщилось у нее от обиды лицо, и пожалел о своих словах. Фальшивых словах. Нет, он сказал правду, но это не имеет значения. Худая или толстая, она вызывала в нем такое желание, как ни одна женщина. И даже ради спасения жизни он не смог бы объяснить почему.

— Если я буду меньше работать, — пробормотала она, заглатывая слова, с подернутыми истомой глазами, — конечно же, я буду меньше есть.

Во всяком случае, он хорошо ей заплатит, мысленно пообещал Гедеон. Отправит ее домой с суммой, достаточной, чтобы начать приличный бизнес. Правда, Бог знает, что бы это могло быть.

И затем под напором волны нестерпимого желания он подумал, что нет причины тянуть дольше. Наклонив голову, он взял в зубы розовый бутон на верхушке ее маленькой груди и затеребил языком сосок. Он почувствовал, как она замерла под ним, и мысленно улыбнулся.

Над ними витал аромат жаркой страсти, смешанный с запахом сирени, дегтя и соленого воздуха. Как могло такое мягкое, такое хрупкое, такое отзывчивое существо прятаться под слоями грубого брезента и холста? Как он мог этого не видеть?

Содрогаясь от необходимости сдерживать себя, он раздразнивал ее языком и зубами. Он хотел довести ее до вершины желания, а вместо этого довел себя. Он дал себе обещание, что раньше, чем кончится эта ночь, он заставит эту женщину просить, чтобы он взял ее!

Боже, как бы ему самому не запросить у нее пощады.

Подняв свое пылающее лицо, Гедеон разглядывал маленькое создание, лежавшее под ним, и восхищался. Как могла эта женщина, загрубевшая от жизни воровки, китобоя и еще Бог знает кого, выглядеть такой чертовски невинной?

— Хэскелл, — прошептал он. Она не хотела открывать глаза, а он смотрел на невероятно Длинные ресницы, веером падавшие на щеки, и удивлялся, как он мог быть таким слепым. — Открой глаза.

Она крепче сжала веки. Разыгрывает один из своих сатанинских фокусов, решил он. А может быть, она представляет, что это не он, а кто-то другой? Эта мысль укрепила его решение использовать ее, как она использовала его для своего удобства и развлечения. Она бы забрала его кошелек для собственных нужд и чертовски хорошо бы повеселилась за его счет.

Но сейчас она не смеялась. И. Боже, помоги, потому что ему тоже не до смеха!

Просунув руку меж их телами, он расстегнул последнюю пуговицу на своих брюках и спустил их с бедер. Когда не осталось последнего барьера, он занял позицию над ней, опасаясь, что если подождет чуть дольше, то взорвется у нее на животе. А потом будет стыдиться и под ее смех окончательно выдохнется.

— Открой глаза, Хэскелл, — повторил он.

— По-моему, если вам все равно, я только…

— Открой глаза, — настаивал он и вдавился дальше в колыбель ее раздвинутых ног. В этот раз она чертовски хорошо увидит, кто оседлал ее! — Хэскелл, моя безрассудная дорогая малышка, если ты сейчас не откроешь глаза, я перекину колено и…

Ее веки взлетели вверх. Он просунул ногу между ее бедрами и перенес вес на руку, не отрывая от нее взгляда. В тот момент, когда она открыла глаза, он улыбнулся ей.

— Не так плохо, правда? Если тебе неприятно мое лицо, мы всегда можем задуть лампу, но у меня есть желание наблюдать за тобой.

Его рука перемещалась по ее телу, и когда он коснулся интимного места, она изогнулась, попытавшись оттолкнуть его.

— Гедеон, не знаю…

— Тшш, желанная, позволь мне сначала насладиться тобой. Разговоры отодвинем немножко на потом. Но клянусь, это не поденная работа — затачивать его снова и снова.

От его интимной ласки она почувствовала, что начала растворяться. А потом, когда он коснулся самого отзывчивого местечка, она задохнулась, ухватилась за его плечо и стала царапаться. Ее короткие ногти впивались в его голую кожу, когда какое-то невероятное чувство волна за волной окатывало ее.

— Все теплое, влажное и готовое, — прошептал он и еще ближе подвинулся к ней. И когда его рот обхватил ее губы, она почувствовала, как что-то гладкое, твердое и горячее вошло в ее интимное место.

Прю беззвучно застонала в его рот. От острой боли она словно раскололась пополам. Он замер в интимном месте, и она подумала, что он тихо ругается, но ей было слишком больно, чтобы быть в этом уверенной. И затем со стоном он что-то втолкнул в нее, наполнив ее так, что она чуть не взорвалась. А немного спустя начал двигаться, все быстрее… все глубже. Ей больше не было больно, она чувствовала себя странно… чересчур странно…

Что-то дивное рассеивалось по ней, похожее на коралловый восход солнца. И тут Гедеон закричал как от боли. Что-то горячее и расплавленное выстрелило в нее. И затем он вздрогнул и будто умер.

Милостивый Боже, она убила его.

С величайшим усилием и вопреки своей воле Гедеон пришел в себя. В тот же момент он скатился с нежного тела, придавленного им, и распластался на спине, закрыв рукой глаза.

Он услышал ее похныкивание, когда она повернулась на бок и беззащитно свернулась в тугой клубок, отодвинувшись от него как можно дальше. В теплом гнездышке, где она лежала минутой раньше, осталось ясное свидетельство ее невинности.

Она была девственница. Он закрыл глаза. В сознании мелькали обрывки фраз, полумолитвы, полупроклятия. Боже, прости его, он отнял у нее невинность, как похотливый самец. И, даже отправившись в ад, он не мог бы ничего исправить.