Щеки Дианы стали пунцовыми.

— Послушать вас, так причиной для моих утренних прогулок может быть только что-то непристойное?

— Напротив. Я просто пытаюсь выяснить, почему молодая леди ездит в парке, скрывая лицо и не желая назвать свое полное имя.

— А может быть, жизнь моя так скучна, что озадачивать мужчин — мой единственный источник развлечений.

Граф с улыбкой покачал головой.

— Думаю, мы с вами незнакомы… Дженни, но сомневаюсь, чтоб вы часто скучали. Я догадываюсь, что у вас хорошее воспитание, вы умны и получаете удовольствие решительно от всего, что делаете. Но, без сомнения, вам есть что скрывать.

Игра тотчас перестала забавлять Диану.

— Возможно, вы правы, лорд Гартдейл. А следственно, поймете мое желание оставаться инкогнито.

Граф в задумчивости опустил глаза.

— А если я дам слово, что никому не раскрою вашей тайны, вы измените ваше решение?

— Нет. С моей стороны было бы слишком опрометчиво доверяться незнакомому человеку в столь важном для меня деле.

— Я держу свое слово.

Как ни странно, Диана поверила графу, но своего решения не переменила.

— Вы так говорите сейчас. Но, узнав, кто я, может статься, будете принуждены нарушить слово, дабы сдержать обещание, данное вами ранее другому человеку. А теперь, если позволите…

— Дженни!

Диана остановилась. — Да, милорд?

— Мне нет дела до ваших секретов. Вам это покажется странным, но мне безразлично, кто вы. Я все равно хочу снова видеть вас, пусть как сейчас, в парке, инкогнито.

— Но зачем? Ведь вы, несомненно, могли бы провести время с большей для себя пользой.

— Возможно. Но времени для исполнения своих обязанностей у меня предостаточно, а встреча с вами становится для меня насущной потребностью, которая не поддается никаким разумным объяснениям. В вас есть что-то особенное. Вы заинтриговали меня, пробудили во мне любопытство и желание узнать вас короче.

Диана крепче сжала поводья.

— Любопытство не всегда похвально, сэр.

— Да, но его отсутствие определенно обедняет наше существование, — ответил граф, подводя своего гнедого поближе. — Я не желаю ставить вас в неловкое положение, но скажите, согласитесь ли вы ездить со мной по утрам, пока вы в Лондоне?

Диана не знала, что отвечать. Подобного развития событий она никак не ожидала. Она думала, что ее невинным обманом все и закончится. Теперь же лгать и притворяться, изображая невинность, было невозможно.

Могла ли она продолжать лгать?

— Не понимаю, на что вы надеетесь, лорд Гартдейл, — сказала Диана, останавливая лошадь.

— Должно быть, на то, что вы расскажете о себе больше.

— А если я ничего не расскажу?

На лице графа играла сардоническая улыбка.

— Я буду весьма разочарован, однако утешусь и стану наслаждаться одними прогулками и разговором с вами. Но я попрошу вас об одном.

Диана затаила дыхание. Неужели он попросит поднять вуаль?

— О чем же?

— Давайте уравняем ставки. Вы, надо полагать, знатная дама, и раз уж назвались просто Дженни, я также не могу оставаться для вас лордом Гартдейлом. Зовите меня Эдвард.

Они проездили час, выбирая, по взаимному согласию, самые малолюдные уголки парка. Они дали волю лошадям, позволяя идти так, как им вздумается, и много говорили.

Никогда еще Диана не чувствовала себя в общении с мужчиной так свободно и непринужденно. Их беседы с лордом Дерлингом ничуть не походили на эту. Ему она не могла высказывать свои взгляды, потому что лорду Дерлингу они были неинтересны.

По его мнению, у женщины лишь одно-единственное предназначение — быть благовоспитанной дамой, добродетельной супругой, полностью подчиненной мужу. Если у нее есть свое мнение по какому-либо поводу, то она вольна высказывать его подругам и родственницам, но уж никак не ему.

Образ мыслей Дианы лорда Дерлинга нисколько не волновал.

Иное дело Эдвард. Он, напротив, призывал ее поделиться с ним своими взглядами, заставляя при этом проникать в суть предмета, и внимал ей с большим вниманием и уважением.

Иными словами, прогулка оказалась истинным удовольствием. Время пролетело незаметно, и когда Диана взглянула на свои часики, приколотые к лифу, то пришла в смятение, ибо обнаружила, что давно пора возвращаться.

— О боже! Мне нужно возвращаться. Тетя будет тревожиться.

— Думаю, не будет. — Эдвард остановил своего коня. — Она знает, что вас сопровождает конюх?

— Да, но она не думает, что я могу задержаться.

— Почему? Ей, должно быть, известно, что вы превосходная наездница. — Эдвард бросил на Диану насмешливый взгляд. — Вчера вы не нуждались в моей помощи, не так ли?

Фраза прозвучала скорее утвердительно, а потому Диана оставила ее без ответа.

— Но ваш благородный порыв доказывает вашу отзывчивость и порядочность.

Граф расхохотался.

— Боюсь, в обществе мало кто разделит ваше мнение.

— Почему же? В обществе вы становитесь невежей? — спросила Диана, не в силах сдержаться.

— Как правило, нет. Но моя склонность держаться особняком — источник постоянного недовольства для разных маменек, которые мечтают, чтобы я угождал их ненаглядным дочкам. — Граф улыбнулся. Саркастическое выражение соскользнуло с его лица. — Но это очень грустный предмет. Давайте оставим его: он способен испортить самую восхитительную интерлюдию. — Граф, повернувшись, пристально посмотрел на Диану, приковав к себе ее взгляд. — Завтра утром я буду здесь, Дженни. Надеюсь, вы присоединитесь ко мне.

Сердце у Дианы неистово билось. — Я воздержусь от каких-либо обещаний, Эдвард, но… я постараюсь.

— О большем не смею просить. — Граф залихватски поклонился. — Прощайте, прекрасная дама, — сказал он и, вонзив каблуки в бока своего коня, поскакал прочь.

Ошеломленная, Диана тоже повернула лошадь и тронулась в обратный путь, размышляя о своем приключении. Права ли она была, дав понять, что будет рада снова увидеться с ним? Радоваться меж тем было нечему. Ведь она только что дала свое согласие на встречу с едва знакомым мужчиной, инкогнито!

Чего же ждать от такой затеи? Она явно не сулила ничего хорошего. Диана сознавала, что их с графом Гартдейлом отношения не могли получить развитие. Они не могли стать такими, какие она, как и всякая другая леди, получившая аристократическое воспитание, могла бы счесть для себя приемлемыми. И все-таки после двух мимолетных встреч Диана видела в графе мужчину, более чем имела на то право. Когда он оказывался рядом, у нее замирало сердце, а порой казалось, что в душе у нее рождается что-то новое, будто она пробудилась после долгого сна.

Однако ж обольщаться не стоило. Узнав, что она именно та женщина, которая столь вероломно обошлась с лордом Дерлингом, граф разорвет с ней всякие сношения. Невозможно, чтобы граф не знал о том, что произошло между Дианой Хепворт и лордом Дерлингом. Быть может, он даже дружен с лордом Дерлингом и потому, веря возведенному на Диану навету, убежден, что Диана Хепворт — бесчувственная, лживая женщина, которая играла в любовь, а потом оставила своего избранника, вздумав присмотреть партию получше. Это женщина без стыда и совести, которая ради того, чтобы заполучить самого богатого мужчину, пойдет на все, даже на предательство человека, готового бросить к ее ногам свою жизнь и любовь.

Диана вздохнула. Именно эти лживые слухи распускал о ней лорд Дерлинг, и они, несомненно, дошли до Эдварда, а потому открыть ему свое имя было просто немыслимо. Диана не желала увидеть, как Эдвард переменится в лице, мягкий свет его глаз сменится свинцовой холодностью и отвращением. Диана более всего хотела, чтобы Эдвард оставался самого доброго мнения о ней. Несколько дней, а может даже, недель ей удастся сохранить его. Они будут ездить верхом по утрам, и разговаривать на равных, свободно высказывая свое мнение.

Фиби была права: в Уитли Диане не хватало умных собеседников. Любой разговор сводился к одному: как повлияет дождь или отсутствие оного на всходы и протянет ли старая миссис Фентон до весны. В этих краях прошло детство Дианы, и события четырехлетней давности вынудили ее возвратиться в отчий дом. Диана примирилась со своей новой жизнью, но это вовсе не значило, что она намерена отказаться от бесценных минут общения с мужчиной, который дорожит ее мнением и с которым можно говорить, не опасаясь заслужить в ответ порицание или презрение. Тетя верно заметила: время летит быстро. И Диана чувствовала, что четыре недели, как, впрочем, и четыре года, — лишь один миг!