Увы! Агнес очень хорошо представляла, о чем говорит Сьюзен. Она предпочла бы обойтись без тех пошлых выражений, которыми пользовалась сестра, но суть дела от этого не менялась. От Гордона веяло такой неистребимой, если не сказать звериной, жизненной силой и мужественностью, что вряд ли могла найтись женщина, не заметившая этого. При этом сам Гордон прекрасно осознавал впечатление, которое он производил на слабый пол, и не стеснялся его использовать.

Он обращался с женщинами, увивавшимися вокруг него, как охотник с добычей — похозяйски властно и небрежно. Он то и дело появлялся в поселке с очередной стройной красоткой, прижимавшейся к его плечу, а светские разделы лондонских газет время от времени печатали фотографии, на которых роскошно одетые, вернее, раздетые дамы цеплялись за своего кавалера, как утопающий — за последнюю соломинку.

Агнес, правда, казалось, что при всем внешнем правдоподобии в этих фотографиях просматривается некая режиссура: если женщина, — то обязательно хрупкая блондинка, если Гордон, — то всегда в темном официальном костюме и снят в таком ракурсе, чтобы выгодно смотрелся его хищный орлиный профиль. Впрочем, возможно, в таком однообразии были виноваты фоторепортеры, лишенные дара творческого воображения.

Глядя на эти фотографии, трудно было поверить, что когдато Гордону приходилось ходить в лохмотьях и даже воровать, чтобы не умереть с голоду.

Сейчас лишь раскатистое «ррр» в произношении, свойственное жителям северных графств Англии, напоминало о его прошлом, но и эта привычка, на взгляд Агнес, отдавала лукавством. Гордон на лету схватывал все новое и, как ей казалось, без труда мог бы освоить местный беглый выговор, когда, например, разговаривал с ее дедом. Но из какихто своих, непонятных ей, соображений он не делал этого. Скорее всего, его целью было ненавязчиво напомнить людям о том пути, который ему пришлось пройти.

На одном из званых вечеров, куда были приглашены и Рокуэллы, Гордон потряс женскую половину общества, когда в ответ на вежливобезразличный вопрос Агнес о его детстве в подробностях расписал жизнь, которую пришлось вести детишкам из его семейства. Он яркими красками живописал, например, как они вынуждены были копаться в помойках одного из глухих английских городишек, расположенных рядом с Плимутом, чтобы найти чтонибудь съестное. Гордон не щадил дамского уха, и Агнес невольно содрогнулась — не из брезгливости, а, скорее, от сочувствия к несчастному ребенку, который рос без материнской любви, в голоде, холоде и нищете…

Гордон заметил ее реакцию, но, судя по всему, неправильно ее истолковал и на пути домой, подвозя Рокуэллов на своем «роллсройсе», подтрунивал над чрезмерной благовоспитанностью Агнес. Поскольку именно он был душеприказчиком деда, Агнес могла представить, что произойдет, если Сьюзен скажет ему, что завещание не выполняется и что она требует для себя более справедливой доли при разделе имущества…

Агнес на всю жизнь врезалось в память выражение лица Гордона в те минуты, когда адвокат зачитывал посмертную волю покойного графа Тимоти Рокуэлла: губы молодого человека сжались в тонкую белую линию, глаза стали жесткими и непроницаемыми. Агнес сразу уловила, что он гневается, но не могла понять, на что. Странно, ей удавалось моментально почувствовать малейшие перемены в его настроении, а вот объяснить их она не могла.

Ну, — небрежно бросила Сьюзен, — мне пора идти, если я хочу застать Гордона… Надеюсь, сестренка, ты позволишь мне воспользоваться твоим автомобилем?

Сьюзен, — хмуро сказала Агнес, — я бы предпочла, чтобы ты не делала этого… К тому же сегодня выходной, вполне возможно, что у него… гость и присутствие посторонних будет нежелательно.

Гость? — Сьюзен недоуменно посмотрела на Агнес, а потом, все поняв, звонко расхохоталась. — Ты хотела сказать — гостья, не так ли?.. Думаю, он совсем не обидится, скорее наоборот. Ему наверняка до смерти надоели эти его дурочки и хочется пообщаться с девушкой не просто красивой, но и умной! Жаль, у меня всякий раз мало времени, а то бы я его раскрутила, чтобы проверить, чего стоит его хваленая сексуальность…

Сьюзен, я запрещаю тебе говорить о частной жизни Гордона в таком тоне! — взорвалась Агнес.

Сьюзен остолбенела, изумленно уставившись на сестру. Вдруг лицо ее расплылось в торжествующей улыбке.

Ушам своим не верю! — воскликнула она и радостно захлопала в ладоши. — Ты влюблена в него? Боже, какая же ты дурочка! Сестричка, на таких, как ты, он даже не оглянется! Гордон — малый не промах, и если выбирает себе дамочку, то это должен быть высший класс!

Сьюзен пренебрежительно окинула взглядом Агнес. Нет, старшая сестра была, разумеется, по своему привлекательна: ее фантастической гриве светлых волос можно было только позавидовать, а овальное лицо с огромными серыми глазами и твердо очерченным носом обладало той безмятежной красотой, которая могла бы притягивать к себе взгляды, если бы не…

Беда Агнес состояла в том, что она совершенно не способна была себя преподнести, не умела эффектно одеться, не знала, как держаться с мужчинами. А дело было за малым. Современная вызывающая прическа, туфли на шпильках, прибавляющие роста, какоенибудь облегающее платье, чтобы подчеркнуть линии фигуры, — и Агнес Рокуэлл выглядела бы в миллион раз аппетитнее… но все равно недостаточно интригующе, чтобы заинтересовать такого сердцееда, как Гордон.

Тебе бы подошел какойнибудь добропорядочный молодой человек вроде этого вашего адвоката, Рональда… Как, кстати, его дела? — снисходительно поинтересовалась Сьюзен.

Сама она находила молодого адвоката, ведавшего делами Рокуэллов, ужасно скучным, но он, на ее взгляд, вполне подходил для Агнес. Кроме того, Сьюзен знала, что сестра одно время была будто бы увлечена Рональдом. Если бы они поженились, возможно, этому юноше хватило бы ума уговорить Агнес продать усадьбу, и тогда Сьюзен могла претендовать на свою долю, а может быть, и на пересмотр завещания с тем, чтобы поделить состояние поровну… О, тогда бы весь мир лежал у ног Сьюзен! Она могла бы бросить работу, путешествовать, сколько душе заблагорассудится, заводить самые блистательные романы, проще говоря, упиваться свободой и независимостью, вместо того чтобы, спустив все деньги за неделю, клянчить субсидию у старшей сестры или Гордона.

Понимаешь, — проникновенно сказала Сьюзен, — мне нужно сделать все как можно быстрее, одна нога — здесь, другая — там. В четыре я должна быть в Лондоне. За мной заедет Бобби, и мы отпразднуем в «Ритце» день рождения одного из его друзей.

Бобби? — свела брови Агнес. — В прошлый раз ты говорила об Алексе.

Это было в прошлый раз, — не моргнув глазом ответила Сьюзен. — Бобби — телерепортер, мы познакомились с ним на презентации новой коллекции нижнего белья.

Сьюзен, может быть, тебе не стоит ехать к Гордону? Мне с трудом удается удерживать Спрингхолл на плаву, и потому…

С трудом удерживать! С трудом удерживать! — злобно бросила Сьюзен. — Кому он нужен, твой Спрингхолл, кроме тебя и деда, который давно уже в могиле! Зато я — живу, и мне нужны наличные деньги! Кстати, — насмешливо добавила она, — хочу тебе сообщить, что твоя затея возродить Спрингхолл не придает тебе блеска в глазах Гордона. Он — человек разумный и, насколько я поняла из общения с ним, всю эту твою возню со свадьбами и прочими игрищами не одобряет.

Агнес вспыхнула. Сьюзен, иронизируя, давала ей понять, что она куда более осведомлена о настроениях Гордона, чем сама Агнес. Это и понятно: с кем охотнее будет откровенничать мужчина — с бесцветной занудной девицей или с красавицейманекенщицей, притягивающей каждый мужской взгляд?

Но терпеть и дальше уколы Сьюзен было выше ее сил. Агнес слишком много перенесла за последние восемь месяцев, прошедшие со времени смерти деда и отца. Она слишком ожесточенно боролась за то, чтобы выполнить обещание, которое дала Тимоти, и несла на своих плечах бремя двойной ответственности за судьбу имения и людей, которые в нем работали. Поэтому девушка не желала выслушивать попреки сестры, не имевшей ни малейшего представления о тяжести финансовой ситуации. Субсидии, о которых она говорила с такой легкостью, будто речь шла о само собой разумеющемся деле, выплачивались ей вовсе не из доходов имения, как она, вероятно, полагала, а из кармана Гордона. Самое унизительное, что Агнес не могла ни воспротивиться этому, ни сказать сестре всю правду, и вынуждена была хранить постыдное молчание, безмолвно принимая благодеяния со стороны постороннего человека.