— А под пыткой? Ни вы, ни ваши немецкие аристократы представить себе не можете, каковы методы гестапо!

— Отчего же… Но у каждого своя борьба и своя мера ответственности. Сейчас борьба против Гитлера вступает в ту фазу, когда плата за нее — жизнь и самого борца, и его близких. В старом баронском замке это отлично понимают. Но там любят Германию самой светлой любовью — в этом-то все и дело. Что же до нас с вами, как говорится, к чему слова. Уж постарайтесь с варшавским особняком. Главное, чтобы не было пустот, дабы ваши «коллеги»… Рудольф приедет к вечеру с прощальным визитом. Если вы заговорите о планах агрессии в Центральной и Восточной Европе, ссылаясь на то, что война в столь богатых лесом районах может больно ударить по вашей фирме, я уверен, фон Шелия поддержит разговор. Намекните ему, что собираетесь, скажем, открыть филиал фирмы в Зальцбурге или в одном из городов Моравской Чехии. Незаметно приблизьтесь к польской теме. Посмотрите, как он реагирует. Послушайте его внимательно.

— А может быть, действительно завести своих торговых посредников в этих районах? Чтобы я имел официальную возможность бывать в Чехии и Австрии?

— Что вы у меня спрашиваете? Я не Демидов, не Гейдрих и не Венс… — Багратиони хохотнул. — Действуйте, господин предприниматель, согласно вашим акульим законам конкуренции. Единственное, что я тут могу посоветовать, — не форсируйте события нарочно. Это может насторожить ваших германских патронов. Ага, скажут они, мы его не посылаем ни в Австрию, ни в Чехию, но что там желает пронюхать этот Дорн, мы еще не совсем забыли, что подозревали его в работе на Англию.

Дорн промолчал.

— И еще о ваших подозревающих всех и вся берлинских патронах… Я не хочу себе судьбы несчастного Кляйна. Я не хочу, чтобы кто-то здесь или, что страшнее, кто-то в Германии недвусмысленно спросил: что связывает шведского лесопромышленника, а точнее, офицера СД, с русским аристократом-эмигрантом, спросил и крепко задумался, — закончил Багратиони и вдруг спросил: — Сколько вам лет, Роберт?

— Тридцать два.

— Тогда вам нужна Нина.

Дорн бросил на Багратиони удивленный взгляд. Неужели этот человек настолько циничен, что может открыто предложить поухаживать за своей дочерью? Тот понял и насмешливо бросил:

— А вы потом попробуйте внушить Лею, что вам весьма приятно беседовать с русским князем о международных делах. Или что аристократ-изгнанник увлечен лесоповалом в Швеции. Не поверит ваш Лей, — и окликнул дочь: — Нина! Нина! — девушка обернулась к ним, но не подошла, перекинула в руках клюшку и вопросительно склонила голову.

— Подойдем, — сухо бросил Багратиони, вставая. — Я бы хотел, — наставительно обратился к дочери, — поручить тебе нашего гостя. Не покажешь ли ты ему усадьбу?

Нина растерянно огляделась, будто не решаясь оставить игру, Багратиони забрал у нее клюшку. — Я заменю тебя, иди…

Нина улыбнулась Дорну:

— Буду рада, мсье…

Дорн взглянул в ее лицо — тонкое, хрупкое, с молочно-розовым румянцем. «Как японский фарфор», — подумал он. Но это было русское лицо, хотя повторяло кавказские черты отца.

Нина несмело взяла гостя под руку:

— С чего начнем, мсье? С дома или с парка?

— Пожалуй, с парка. Жаль терять редкий хороший вечер. Но почему «мсье», а не «мистер»?

Нина опять улыбнулась:

— Не знаю. Наверное, французское воспитание сказывается. А потом, «мистер» — слишком официально. А вы. — гость. Это поместье, — Нина принялась выполнять поручение отца, — мы купили не так давно, сами еще здесь как следует не обвыклись. Кто мы? — иногда я думаю. Английские помещики? Русские изгнанники? Завидую Эжену Васильчикову, он знает, что он — русский, и уезжает в Советскую Россию. А отец его проклял. Да-а, — Нина очень серьезно посмотрела на Дорна. — Проклял, потому что Эжен убежденный коммунист. Он читал «Манифест Коммунистической партии». — Дорн не сдержал улыбки. — Нет, я серьезно, — девушка решила, что Дорн не очень поверил ее словам. — А вот вы, наверное, бур.

— Почему вы думаете?

— Я слышала, вы были в Африке.

— Не был, а жил.

— Да, я так и хотела сказать… На тевтона вы мало похожи. Они грубые, тяжелые, и челюсти у них квадратные. А у вас доброе и простое лицо.

— У вас странное представление о немцах. — ошеломленно сказал Дорн. — Я бы не решился так однозначно судить о русских.

Нина смутилась:

— Видите, в какое путаное время мы живом! Или это подходит к концу библейский срок вавилонского смешения, люди вновь сливаются в одно, и если разнятся, то не языком и кровью, а мыслями и душой, как вы думаете?

— Я плохо помню Библию.

Нина остановилась, правильная парковая аллея обрывалась перед крутым холмом.

— Говорят, здесь когда-то стоял большой рыцарский замок самого первого владельца этих мест, старинного лорда. Остались одни камни, хотя больше они похожи на валуны. Видите, — она указала на один у подножия холма. — Не представляете? Латы, ристалища, дамы, вертел с целым бараном? Усадьба, доставшаяся нам, — тон Нины сразу стал скучным, — построена не так давно каким-то нуворишем, вдруг разбогатевшим, потом вдруг разорившимся. Усадьбу пришлось продать. Хорошо, что для него она не была родным гнездом с традициями, легендами, памятью… Просто загородный дом. А где ваш дом? Настоящий, конечно?

— В Пиллау. Это на берегу Балтийского моря. Но сейчас там у меня уже никого не осталось.

— Жаль. А вам в Англии нравится? Мне — да. Здесь немного похоже на русский Север. Здесь тоже, как там, бывают осенью и ранней весной прозрачные-прозрачные и тихие дни. Это же только слава одна, что мы потомки Багратионов, грузинских царей, а на самом деле мы костромские. Я вообще никогда не была на Кавказе, и мама тоже. А папа — только совсем маленьким мальчиком… И еще хорошо, что Англия пахнет домашним уютом. А Франция, по-моему, пахнет рестораном. Голландия… Кстати, у вас не было предков-голландцев? — Нина лукаво улыбнулась — Из голландских пиратов? Разве вы не знаете, что у знаменитого француза Грамона был не менее знаменитый помощник — капитан Ван Дорн. Между прочим, он носил на шее огромное ожерелье из бесценных жемчужин. Помимо прочих достоинств, ценившихся в те времена у флибустьеров Карибского моря, Ван Дорн отличался тем, что был корсаром и французского короля, и испанского, и еще каких-то королей. Так это не ваш родственник, мсье Дорн?

«Она развлекает меня, как только может, — с улыбкой подумал Дорн. — Но девочку приятно слушать, забавные мыслишки бродят в ее голове… Не стандартные, как у благовоспитанных мисс… Сказывается кровь, наверное…»

— Нет… — смеясь, ответил, — нет у меня родственников-корсаров. Не оставлял мне никто в наследство жемчужного ожерелья. И в Голландии я никогда не был. Вообще в Европе я мало где бывал…

— Тогда я вам скажу, продолжая свои наблюдения за европейскими странами, что Италия пахнет картинной галереей, где пыльно, потому что следует поддерживать постоянную температуру. Поэтому там так жарко. Муссолини мне не нравится, какой-то жирный и неопрятный. А Испания пахнет кровью быков.

«Боюсь, — подумал Дорн, — еще немного, и в Испании запахнет просто кровью — человеческой кровью…»

— А Россия? Чем пахнет Россия? — спросил Дорн.

— Россия… — Нина запнулась и задумалась, вдруг стала очень похожа на отца. — Не знаю. Не помню. Впрочем, это значения не имеет. А в этом флигеле папина радиоустановка. Он ведь страстный радиолюбитель, даже сигналы «Красина», когда тот следовал к «Челюскину», однажды принял… И участвовал в радиопоиске лагеря Нобиле. Говорят, в Америке уже есть такое радио, которое передает не только звук, но и изображение. Я бы хотела иметь такой приемник.

«Ах вот как Багратиони решает проблему связи… — понял Дорн. — И все сходит за причуду богатого бездельника. Что позволено Юпитеру… А ловко, однако, прямо-таки позавидуешь…»

Нина спросила:

— Хотите посмотреть конюшни? Я так люблю лошадей, — и вдруг на Дорна нахлынуло от ее голоса, слов что-то щемящее, такое родное, что к горлу подступил ком. Но тут же пришел яростный протест, он вдруг увидел глаза Лоры Гейден, увидел так ясно и близко, что зажмурился…