— Я не могу ни принять, ни отвергнуть ваш новый документ. Я могу лишь стать почтальоном и передать меморандум Бенешу. Но комментировать документ я отказываюсь. Я могу только дать Бенешу добрый совет старого человека принять ваши предложения во избежание общеевропейского кризиса. Но я, повторяю, только почтальон.

Гитлер воздел руки, ликующе выкрикнул:

— Благодарю, господин премьер, благодарю! Это же мои последние территориальные претензии в Европе. Слово чести — я больше не побеспокою вас. Клянусь немецким народом!

— В таком случае я не перестаю надеяться, что нынешний кризис будет решен, и остальные вопросы мы сможем рассматривать в духе взаимного доверия, — галантно принял Чемберлен благодарность Гитлера.

Гитлер опешил. Чемберлен ему не верит? Почему? Те «шептуны», о которых говорил Гесс, открыли все карты? Гитлер повторил:

— Да, это мое последнее требование, то есть предложение… к Чехословакии. Меня заботит лишь одно, чтобы все немцы были собраны под крышей единого государства. Я сам не хотел бы, чтобы в границах рейха находились люди не немецкой национальности.

Чемберлен вернулся в Лондон. Годесбергские требования Гитлера он переслал в Прагу с дипломатической почтой.

Прага отвергла меморандум как совершенно неприемлемый. Лорд Галифакс попытался уговорить чешского посла в Лондоне Яна Масарика:

— Ведь, наверное, лучше уступить, чем быть уничтоженным? Думайте сами. Господин премьер лишь почтальон…

— Надо ли тогда считать, — язвительно спросил Масарик, — что английский премьер стал почтальоном у убийцы и преступника?

Галифакс потер протез — в тяжелые минуты всегда казалось, что болит ампутированная кисть.

— Увы, это так, — проговорил невольно и спрятал глаза. Масарик скрипнул зубами:

— Нация святого Вацлава, Яна Гуса, Томаша Масарика, моего отца и первого президента Чехословацкой Республики, никогда не будет нацией рабов! Пусть британский почтальон передаст это своему германскому адресату! — и, повернувшись на каблуках, пошел к выходу — старый паркет жалобно заскрипел.

Гитлер предъявил Бенешу ультиматум: если до 14 часов 28 сентября Чехословакия не передаст Германии Судеты, вермахт перейдет границу. В Праге, Париже и Лондоне запаниковали. По всему побережью Великобритании развернулись зенитные батареи — жерла орудий уже были расчехлены и устремлены к небу. Английские курорты перекрылись шлагбаумами с военизированной охраной. Напряженно работала служба противовоздушной обороны. Нападения люфтваффе на Соединенное Королевство ждали ежеминутно. Чемберлен послал к Гитлеру Вильсона.

— Бессмысленно вести переговоры дальше, — сказал Гитлер посланцу Чемберлена, — 1 октября я получу от Чехословакии то, что хочу! И если Англия и Франция собираются нанести удар, то тогда они сделают это первыми!

Англия наносить удар первой не собиралась, но к обороне приготовилась.

Французы тоже не собирались наносить первый удар, однако отправили к германской границе 14 дивизий. Начальник французского Генерального штаба генерал Гамелен был настроен оптимистично. Он знал, что германская армия недоукомплектована, не хватает горючего, к тому же Гитлер оказывается в плотном кольце, на границах стоят и французы, и чехи. Гамелен был готов отразить любой удар — и по Чехословакии, и по Франции. Он призвал кабинет не верить заявлению Гитлера на выступлении в «Спортпаласе»: «Как только судетская проблема будет разрешена, для третьего рейха не останется в Европе территориальных проблем. Я гарантирую это. Мы совсем не хотим войны с Францией! Мы ничего не требуем от Франции, ничего абсолютно».

Населению Парижа и Лондона выдавались противогазы, в небе появились воздушные заграждения, горожане готовились к гражданской обороне.

Гитлер дал Кейтелю приказ — войскам первого эшелона занять исходные позиции, хотя в узком кругу признался: «Я как путник, идущий по острию ножа через пропасть».

Для Ефима Коленчука ультиматум Гитлера Бенешу означал подтверждение информации Дорна. Но тем не менее он не оставил мысль еще раз перепроверить ее, а заодно уточнить и насчет хайнихелевской заботы — как и что было с показаниями штурмовиков, убивших Дольфуса. Если Дворник тогда помог Дорну или наоборот, они обязательно проговорятся, вспоминая прошлое. Может быть, мадам Леже и права, психологический момент, конечно, важен, но все же хорошо бы поставить Дорна нос к носу с чехом — тем более в Праге, пока они туда доедут, уже будут кругом свои…

Дело это Коленчук решил поручить новым людям — в случае конфликта с полицией они не «засветят» оуновцев. Боялся он и стычки с легионерами полковника де ля Рокка, не исключено, что в поисках Дорна на них опирается барон Крюндер.

Коленчук решил не терять времени. Крытый фургон имелся, новые люди нашлись — Борис Лиханов привел бывших врангелевцев. Один из них, из царскосельских юнкерочков, весьма кстати оказался таксистом, второго, Давыдова, Коленчук помнил поручиком.

Одно не нравилось — Дорн спокоен. Уж не знает ли он, что в Париже его разыскивают свои? Хотя откуда?

— Вы желали встретиться с профессором Дворником. Он ждет вас, — сказал Коленчук, следя за реакцией узника.

— Где? — осведомился Дорн так, словно ничего удивительного в том, что Дворник может быть где-то совсем рядом, для него нет.

— Это мое дело.

— Понял… Я не привык одеваться при посторонних.

Дорн еще возжелал побриться. Ладно. Усы ему не слишком к лицу. Потеряли целый час. Господин Дорн еще и ванну потребовал. И он хочет сказать, что он не немец, а швед? Откуда же такое арийское чистоплюйство? Немец он, немец…

Когда наконец Дорн объявил, что готов, Коленчук сам перетянул ему лицо черным плотным платком и, взяв за руку, повел из башни к внутренним воротам замка. Машина стояла во дворе. Лиханова и его приятелей Коленчук вооружил револьверами и приказал стрелять при любых непредвиденных обстоятельствах.

Чернявый, в кепке таксиста, сел за руль. Коленчук с Лихановым и Давыдовым устроились в крытом кузове рядом с Дорном. Когда въехали в Париж, Коленчук снял с лица Дорна повязку и включил фонарик. Сразу насторожился: отчего это Дорн задергался? От резкого света? А чего на Лиханова пялится?

— Вы знакомы с этими людьми? — спросил недоверчиво.

Дорн открыто посмотрел в лицо Лиханову, как показалось Коленчуку, равнодушно оглядел Давыдова.

— Нет, — сказал — этих людей я не знаю.

— А вы его, господа?

Лиханов и Давыдов равнодушно отвернулись.

«Так вот почему Одиль советовала не теряться… — обрадованно думал Дорн, — вот почему просила не клясть при неудаче… Но ведь Лиханов уже давно должен быть в Москве?! Как она его нашла?»

Из закрытого фургона Коленчук не мог следить за маршрутом, но частые повороты убеждали его, что таксист неплохо знает парижские задворки, умело петляет, но и направление держит точно, куда сказано, к Булонскому лесу. Там даже можно кратковременную остановку сделать, сказать — все, приехали, выходи. То-то Дорн замечется! Надо было раньше предупредить чернявого.

Коленчук опять включил фонарик, посмотрел в лицо Дорна: спокоен, подлец! Не боится. Почему он не боится? Впрочем, на месте Дорна Коленчук тоже сидел бы спокойно, обдумывая поведение.

— Я говорил с Дворником. Он отзывался о вас скверно, — не выдержал Коленчук.

— Не нужно меня провоцировать, — ответил Дорн.

Машина сбавила ход и остановилась. С минуту сидели, переглядываясь. Коленчук опять перевязал лицо Дорна платком и приоткрыл зашторенное оконце в кабину водителя:

— Что там у вас?

— Кажется, колесо спустило, — отозвался водитель. — Посмотрю…

Отвернувшись, Коленчук не мог видеть, как вздрогнул Дорн, узнав голос Фернандеса, как на ощупь нашел руку Лиханова и пожал ее.

«Ба… Да Одиль, видно, тут вовсе ни при чем! — поразился он. — Если еще с натяжкой можно вообразить, что она разыскала Лиханова, внедрила его к Коленчуку на роль боевика и начала через него действовать, то уж к Фернандесу ей не подойти. Это Москва протягивает мне руку. Стало быть, дома меня начали искать, Яничек вывел Лиханова на Фернандеса, — Дорн не сомневался, другого пути у этих людей друг к другу быть не могло. — Теперь важно не упустить момент, когда можно будет действовать самому. Рядом Лиханов. Очевидно, он должен убрать Коленчука. А кто тот, второй? Человек Коленчука или человек Фернандеса?»