— Вместе с тем и милость явил Господь, освободив от смерти рабов своих Ферапонта и Софрония. Речем же, братия, Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Да падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование наше…

Глаза всех присутствующих были обращены на Ферапонта и поэтому никто не заметил, как с разных концов поляны к молящимся устремились зеленые бесформенные фигуры. Еремей один с большим запозданием заметил неладное, попытался было вскочить, но, получив чем-то тяжелым в висок, провалился в мрак беспамятства.

Возврат сознания был резким и мучительным. Ледяная вода, приведшая его в чувство, забила нос и глотку, вызвав приступ жестокого кашля и слезы, застлавшие глаза. Первым, что он увидел мгновенья спустя, были запыленные сапоги, стоявшего совсем рядом воина.

— Ага, очухался, наконец. Вуефаст, тащите его, — в распоряжающемся Еремей с ужасом узнал Хоря, которого совсем не было видно последние три седьмицы.

Два рослых стражника небрежно, словно куль с мукой, оттащили связанного Еремея к стоящему на краю леса деревцу, рывком поставили его на ноги и, примотав веревкой к стволу, отошли за следующим пленником. Оглядевшись, садовод увидел, что почти все участники тайного молебна, так же как и он, стоят, привязанные к деревьям. Лишь отца Моисея нигде не было видно. Но на этом все хорошее и кончалось. А вот плохое… Лица нескольких сотен людей, собравшихся со всей округи, по большей части баб, не предвещали ничего доброго. Десяток ратников и два десятка стражников отгораживали их от стоящих на коленях Софрония и Ферапонта.

— Люди! — зычный голос Хоря достиг слуха каждого в толпе. — Горе пришло к нам! Тати напали на нашу землю, разорили Отишие, Яругу и другие селища, поубивали да поуводили в полон родичей ваших. Но нашлись средь нас выродки, что помогали ворогу!

— Скажи-ка во всеуслышанье, Хохряк, или как тебя там по-другому кличут… Ферапонт? За что тебя отпустили? За то, что ты им про людей Перхуна рассказал? И за то, что и дальше заболотным помогать вызвался?

— Не губи, господине! — Ферапонт попытался было обнять сапоги Хоря, но тот брезгливо отпихнул его от себя. — Не хотел я сиротинить своих деток и внучат. Как они без меня, без кормильца? — слезы текли по морщинистому лицу и терялись в пегой клочковатой бороде.

— А мои трое как? Должны с голоду помирать, али в куски податься? Да я тебя сейчас своими руками… — Еремей только по голосу узнал в поседевшей, неопределенного возраста бабе, бывшую первую красавицу и хохотушку Перхуниху.

— И я… А мои… — толпа угрожающе надвинулась, но Хорь, подав знак ратным, чтобы скрестили копья и оттеснили людей, дождался тишины и продолжил:

— Боярин знает о нашей беде и скоро приедет сам на выручку. А пока он повелел мне все семьи, что без кормильца остались на Горку взять, да к посильной работе приставить у себя в боярском хозяйстве, чтоб не голодали и не холодали. Тем же, кто был верен в сии тяжкие дни и на сторону ворога не переметнулся даровать все права старожилов, не глядя, где они раньше жили и когда в нашу землю пришли. Переветников же ждет кара суровая.

— Глядите и слушайте все! Да иссечен будешь ты, Хохряк, твоим же оружием, да не упокоишься ты ни во земле и ни в воде! — Подошедший Вуефаст приподнял Ферапонта за волосы. Взмах ножа и дикий вопль огласил опушку.

— Да будут помнить тебя яко злодея-переветника до тех пор, покуда камень не почнет плавать, а хмель тонуть! — Два глухих удара ослопом и два новых вопля, сменившихся затихающими завываниями.

— И дети твои да будут рабы и в сей век и будущий! А вы, — повернулся Хорь к связанным, — хорошенько запомните, что видели в этот день! Ибо жить и работать вам теперь на Горке и дети ваши будут залогом вашей верности!

— Ладно, — обреченно махнул рукой Тороп, поняв, что отвязаться от Снорри не удастся. — Я пойду встречаться с нужным человеком, а ты жди меня в корчме у городских ворот.

— Во, это ж совсем другое дело, — сразу повеселел скальд, — надеюсь там найдется бражка?

— Найдется, найдется.

Оставив драккар за поворотом реки и Руальда за старшего, Тороп с двумя своими людьми и Снорри отправились в город на встречу. Точнее, на встречу с человеком Журавля отправился сам Тороп, а Снорри предстояло приятное свидание с пивом, которого он был лишен уже неделю, что причиняло нурманну тяжкие страдания.

Пройдя вместе через городские ворота, спутники разделились — трое продолжили путь по городским улицам, а один толкнул дверь корчмы, из-за которой неслись весьма приятные запахи стряпни.

Корчма была переполнена народом, но местный охранник, окинув вновь вошедшего внимательным взором, быстро очистил от двух захмелевших забулдыг дальний стол — на него явно произвели должное впечатление и одежда пришельца и меч, примостившийся у того за спиной. Через пару мгновений к комфортно расположившемуся на скамье Снорри подошла молодая прислужница:

— Чего изволите, мой господин?

— Кувшин самого лучшего пива, мяса и сыра. Я пришел сюда ужинать — постарайся, чтобы я не ушел голодным!

— Может быть, мой господин, не откажется от жареной курицы?

— Не откажусь, если она будет такая же молодая и нежная как ты! — Снорри обхватил покрасневшую и смутившуюся девушку за талию и, не обращая внимания на хмурый неодобрительный взгляд охранника, усадил ее рядом с собой на скамью. — Скоро сюда подойдут мои друзья, так скажи на поварне, чтобы приготовили все на пятерых, только оставь часть в печи, чтобы не простыло к их приходу, а мне неси сразу — как на двоих. Потому что я голоден и умираю от жажды. Вот, держи — это за все.

— Здесь слишком много.

— Тут за ужин и за твою красоту — Снорри усмехнулся. — И за то, что ты побыстрее спасешь меня от жажды! Беги за пивом!

— Сейчас все будет, мастер. А может вам потребуется чего-нибудь еще? — Девушка легко, как козочка, вскочила со скамейки. — … Попозже вечером?

— Где буду я вечером, знает лишь норна Скульд, — со вздохом пропел Снорри. — Спроси меня об этом в конце ужина… — и легким шлепком пониже спины он ускорил движение служанки.

С серебристым смехом она скрылась за дверями поварни, и спустя небольшое время перед скальдом появился кувшин с прохладным пивом, тарель с копченым мясом, головка сыра и полкаравая хлеба. А еще немного спустя к ним добавилась румяная, истекающая горячим соком, курица.

Первое время Снорри, весь ушедший в процесс поглощения еды, не обращал внимания на происходившее в корчме. Когда же первый голод был утолен, до него донеслись звуки струн и негромкое пение в противоположном углу.

«Удачный вечерок, — подумалось ему. — Вдобавок к доброму пиву, еще и встреча с собратом»

— Ей, певец, — крикнул скальд, дождавшись окончания очередной песни, — а ты можешь сочинить что-нибудь для меня? Я щедро заплачу.

— Мои песни не продаются, они рождаются из сердца, и я раздаю их всем, кто захочет их слушать, — ответил певец звучным голосом. Он нравился Снорри все больше и больше.

— Ладно, не обижайся. Вот, промочи горло, — по знаку нурманна служанка отнесла в другой угол полную кружку пива и кусок мяса с краюхой хлеба.

Пока певец отдыхал, скальд присматривался к нему. Росту чуть выше среднего, худой, жилистый, возраст — немного за тридцать. Что-то ещё… «Прищур, — понял Снорри — холодный прищур лучника, привыкшего бить любую дичь, и двуногую тоже». А небольшой шрам на левой щеке только подтверждал его догадку.

Меж тем певец, покончив с едой, тихонько перебирал струны и вопросительно смотрел на Снорри.

— Что ж, держи, — монета полетела из одного угла в другой и была поймана с необыкновенной легкостью, — Спой еще что-нибудь из родившегося сегодня.