Создав, навсегда уступил меня року Создатель;

Я продан! Я больше не Божий! Ушел продавец,

И с явной насмешкой глядит на меня покупатель.

[2]

Табба взглянула на младшего Кудеярова, сосредоточенно накладывающего закуску в свою тарелку, и коснулась его локтя.

— Ваши часы, граф, — и приподняла ладонь.

Улицы опустели, полная, сочная луна выкатилась на небо, отбил время колокол на пожарной каланче, изредка по улице с гулким цокотом проносились пролетки — город спал.

Время было далеко за полночь, в банкетном зале веселье катилось к концу, публика пребывала в хмельном, шумном состоянии — кто-то с кем-то отчаянно спорил, кто-то затягивал русскую народную, а кто-то спал, горько уронив голову на стол.

Табба также была довольно пьяна. Она, положив руки на плечи Петра Кудеярова, нежно заглядывала в его глаза и слушала непрекращающиеся речи.

— Вы грезите туманными снами о большой и чистой любви, — говорил граф, теребя жидкую бороденку. — Грезите! И не допускаете мысли, что подобная любовь существует. А она есть. Она бьется… трепещет рядом с вами! Неужели вы не слышите, как вопиет и замирает мое несчастное сердце?! Неужели вы, будучи тонкой и чувственной особой, не способны сострадать одинокому, отчаявшемуся господину. Я, милая девушка, ради вас готов на все! Кричать на весь мир о безответной любви! Немедленно предложить руку и сердце! А если прикажете, могу даже решиться на крайний, смертельный шаг! Погибну! Пущу пулю в сердце! Приму яд! Сделайте милость — прикажите, и я тут же исполню вашу волю!

Табба краем глаза видела Рокотова, порочно красивого и таинственного, снисходительно слушающего какого-то сухопарого господина с фанатично горящими глазами, но, почувствовав на себе его взгляд, рассеянно усмехнулась графу.

— Вот! Вы усмехаетесь? — печально заметил Кудеяров. — Усмехаетесь — значит, не верите. И какой смысл жить после этого? К чему стремиться? На что надеяться?

К нему сзади подошел младший брат и обнял его, бесцеремонно сбросив руки девушки с плеч.

— Надеяться, брат, надо только на себя! Не верь сладким словам, не принимай всерьез томные взгляды, не ищи утешения в лживых поцелуях и объятьях. Все ложь и суета! Все мимолетно и тщетно!

Петр вдруг стал пьяно, отчаянно плакать, тычась в грудь Константина, а тот гладил его по лысоватой голове и бормотал, будто утешал младенца:

— Нуте, нуте, родной… Нуте, маленький. Все отменно и просто замечательно… Сегодня худо, а проснешься и — слава Богу! Давай-ка, брат, слезки вытру.

Константин размазывал слезы по розовым щекам старшего брата, а тот все никак не мог успокоиться и жаловался:

— Но я люблю… Кирюша, люблю… Смертельно и безответно.

— Ну и хорошо. Ну и славно… Разве же может человек жить без любви? Тем более безответной!

Табба неожиданно увидела вошедшего в зал изрядно пьяного артиста их театра Изюмова. Он стоял в дверях, нагловато и по-хмельному недоуменно оглядывая присутствующих.

Табба, оставив занятых друг другом братьев Кудеяровых, решительно поднялась и направилась к незваному визитеру.

Изюмов вдруг увидел ее, дурашливо обрадовался, раскинул руки и сделал пару неуверенных шагов навстречу.

— Мадемуазель… А я как раз вас ищу! Какое счастье!

— Зачем вы явились сюда? — с нескрываемой злостью спросила артистка. — По какому праву вы меня преследуете?

— По праву исключительной влюбленности. — Изюмов был откровенно счастлив. — А для храбрости слегка выпив!

— Сейчас же исчезните и больше не смейте меня смущать!

— Это никак не в моих силах!

— Послушайте, вы… Завтра же я пожалуюсь в дирекцию и вас выгонят из театра!

— Пусть даже выгонят, я все равно не в силах оставить вас!

— Немедленно покиньте это заведение!

— Только вместе с вами!

Табба беспомощно огляделась: братья Кудеяровы, окончательно забыв о любви, слезах и предмете воздыханий, тянулись к бутылкам и о чем-то спорили.

Она, слегка пошатываясь и гордо подняв голову, направилась к выходу. Изюмов не отставал.

— Милая, желанная! Я провожу вас!

Девушка передала номерок пожилому швейцару с медалями, выхватила у него легкую шубку и бросилась к парадным дверям.

— Госпожа Бессмертная, куда же вы? На улице ночь! Это невозможно, сударыня! — воскликнул Изюмов, торопя швейцара со своим номерком: — Шевелись, милейший! — И снова обращаясь к девушке: — Умоляю, я мигом!

Неожиданно Табба налетела в дверях на какого-то господина и, подняв глаза, увидела поэта Рокотова.

Он спокойно смотрел на нее.

— У вас что-нибудь случилось, мадемуазель? — бархатным голосом произнес он. — Вас кто-то обидел? Вы поссорились?

— Нет-нет… Ничего особенного. — Артистка неожиданно оробела и как-то по-детски сжалась. — Просто утром надо пораньше в театр… Репетиция.

— Позволите проводить вас?

— Не знаю. Не знаю… — Табба оглянулась в сторону замершего Изюмова и зло бросила ему: — Не опоздайте на репетицию, сударь! — И тут же решительно кивнула Рокотову: — Проводите, если возможно. Так лучше будет.

Рокотов открыл перед ней дверь, оглянулся на переминающегося с ноги на ногу молодого артиста и негромко посоветовал:

— Ступайте спать, сударь. А то ведь проспите репетицию и вам же будет худо.

* * *

Табба снимала квартиру в доходном доме на Васильевском острове, путь до нее занимал не менее получаса.

Пролетка неслась по темному пустому городу, актриса и Рокотов сидели вплотную друг к другу. Поэт держал девушку за руку, несильно сжимая ее. Оба молчали.

Лишь однажды поэт склонился к девушке и полушепотом спросил:

— Вы дрожите… От прохлады или вас напугал пьяный господин?

— Не знаю, — пожала она плечами. — Наверное, и то, и другое.

— А он кто? Действительно ваш коллега?

— Коллега… Сумасшедший коллега. Я устала от него. Манерен, глуп, дурно театрален! У него даже речь как у персонажей из Островского!

— Хотите, я его пристрелю? — то ли в шутку, то ли всерьез спросил Рокотов.

Она испуганно взглянула на него.

— Вы на это способны?

— Я на все способен, — загадочно ответил он, затем добавил: — Ради вас.

Поэт осторожно приобнял ее, прижал к груди, стал гладить рукой по шубке, жалея и успокаивая.

Неожиданно спросил:

— Почему вы отдали графу часики?

— Какие часики? — повернулась к нему актриса.

— Часики графа. Вы вначале накрыли их ладошкой, потом все-таки решили вернуть Константину.

— Вам показалась, — резко ответила Табба. — Вам все показалось. И не говорите больше глупостей.

— Прошу прощения.

Миновали Дворцовый мост, поехали в сторону Васильевского острова, и наконец пролетка остановилась.

— Я провожу вас? — негромко спросил поэт, не отпуская руку девушки.

— Нет, я сама, — нервно ответила Табба.

— Вы не хотите попить со мной кофе?

— Как-нибудь в другой раз. — В голосе девушки прозвучала неуверенность.

Неожиданно Рокотов властно взял руками ее лицо и стал целовать — без стеснения, жадно, страстно.

Табба в какой-то миг коротко оттолкнула его, затем издала звук, похожий на стон, и ответила таким же искренним и ненасытным поцелуем.

Они целовались довольно долго. Поэт не отпускал девушку, заставляя ее задыхаться, едва не терять сознание.

Табба вдруг пришла в себя, словно очнувшись, испуганно и трезво взглянула на мужчину, с силой ударила его кулачками в грудь и рванула на себя дверцу.

— Не смейте!.. Не смейте же!

Поэт не стал преследовать ее, из пролетки он наблюдал, как Табба бежит, мелькая в редких лучах электрического света и кутаясь в воротник пальто.

Перед парадным она остановилась, резко оглянулась и скрылась за дверью.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: