Однако Хомер был не похож на всех прочих. Он заговорил с ней в легкой доверительной манере, как со старым другом, и она ответила ему тем же. Он хотел знать, что она чувствует, что думает, где была, куда направляется. Он почти влюбился в нее с первого взгляда, боялся ей не понравиться и в то же время весьма галантно предъявлял на нее права; он был искренне ею заинтересован, и она поверила ему. Это было ничуть не похоже на ее любовь к Дэнди — всепоглощающее, не зависящее от нее чувство, наваждение. То, что она испытывала теперь, было по сравнению с ним таким обычным, цивилизованным и в данных обстоятельствах проливало на душу целительный бальзам.

Она не сказала Хомеру ни где она была, ни как сбежала оттуда, ни того, до какой степени ее терзает страх.

Большинство женщин, убегающих от любовника или из-под супружеского крова, обычно сильно напуганы. Они страшатся даже самых мирных возлюбленных и мужей, словно, отвергнув их, превращают тех в чудовищ. Беглянки боятся наказания, избиения: перерезанное горло — в худшем случае, переломанные кости и выбитые зубы — в лучшем. Побег от Дэнди вызвал в сердце Изабел смертельный ужас; прибавьте еще сюда Пита и Джо, и станет понятно, что ее захлестывал страх, а береженого Бог бережет.

Изабел сказала Хомеру, что собирала материал для статьи в Алабаме; местный автобус, в котором она ехала, загорелся. Она была на волосок от смерти, потеряла в огне весь свой багаж, была свидетельницей кошмарных сцен, сумела кое-что купить в гостинице и теперь, еле живая, возвращается домой — вернее, не домой, дома у нее нет — обратно к сравнительному здравомыслию, заурядности и добросердечию Англии.

Куда, по правде говоря, скрывался бегством и сам Хомер, по различным, но сугубо личным мотивам, связанным с благосклонностью английского общества к людям, следующим литературным и лингвистическим традициям.

Хомер предложил Изабел занять комнату в квартире, которую он снимал в Хэмпстеде, до тех пор, пока она встанет на ноги. Близкое соседство, симпатия, здравый смысл и взаимное доверие привели к тому, что некоторое время спустя они разделили между собой эту комнату. «Некоторое время спустя? — заметила я. — Сколько же вы повременили?» — «Целый день, — ответила Изабел. — Я должна была быть теперь куда осторожней, ведь мне было что терять. Почти сразу по приезде я пошла в клинику, и мне надели противозачаточный колпачок».

Сперва мне показалось странным, что Изабел об этом упомянула. «Я видела, что все это растянется на долгий срок, объяснила она не очень вразумительно. — Что Хомер не только любовник, но и друг. Он будет со мной всю жизнь, а я буду с ним, независимо от того, до какой степени близости мы дойдем. Ты не представляешь, как это успокаивало, каким было утешением».

— Муж, любовник, друг, отец — все в одном лице, — сказала я.

— Именно, — отозвалась Изабел.

Что удивляться, если все мы на Уинкастер-роу, из конца в конец, завидовали ей.

— Она свихнулась, — сказал Джо, изучая последние распечатки с ЭВМ. — Я тебе говорил.

— Этого могло и не быть, — сказал Пит.

— Нельзя доверять шлюхе, — возразил Джо. — И та, которая отдается даром, худшая из них.

— Она не шлюха, — сказал Пит, — она не брала денег.

— Еще как брала, — сказал Джо, — все выгребла из бумажника Дэнди.

— Мы же нарочно оставили его у нее под носом, — сказал Пит.

— Она была шлюха, — сказал Джо. — Она использовала Дэнди в своих интересах, как все шлюхи. Только и смотрела, что бы с него содрать.

Они пили «Вдову Клико» со льдом, празднуя победу Дэнди на предварительных выборах. Теперь он был единственным, истинным, то, что надо, кандидатом от демократической партии. Торжества продолжались много дней. До сих пор Джо и Пит не брали в рот спиртного. В то время, как остальные кричали «ура», пели, размахивали знаменами и транспарантами, выкрикивали лозунги и носили своего героя по улицам на плечах, Джо и Пит оставались верны своим револьверам, своему долгу и минеральной воде. Пиппа Ди тоже ничего не пила и каждый вечер рано ложилась спать, поскольку приближались важные состязания.

Наконец радостная суматоха улеглась, и Джо с Питом позволили себе немного расслабиться. Задрали ноги на стол. Они были в офисе: у жены Джо собрались приятельницы. Жена Пита записалась на новые вечерние курсы.

Немного спустя им пришло в голову, что не плохо бы проверить девицу с грязными ногтями на ногах. Они поехали на машине в центр к ночному клубу «Вонючий кабан», где та работала и, дождавшись, пока она выйдет, последовали за ней домой. Обитала она, как они и подозревали и чего боялись, в международном лагере «краснокожих» — белых европейцев из средних классов Европы, живущих в подражанье индейцам в тяжелых нейлоновых «вигвамах», а летом каждый год перебирающихся на берега Потомака. Дети у них бегали где хотели, измазанные, полуголодные, в болячках.

— Святая Мария, — сказал Джо, когда его начищенные до блеска туфли погрузились в месиво из глины и гальки. — Теперь мне понятно, почему у нее такие ноги.

Между пальцами ног у Веры тоже виднелась желтая глина. Она сняла рабочую одежду и надела широкое вышитое платье, грузное от жира и грязи, наряд, бывший в чести у «краснокожих». Намазала волосы растительным маслом и туго стянула сзади веревкой. Она была в палатке одна: глаза ел дым от горящих поленьев.

— Держись подальше от этого дыма, — шепнул Пит, обращаясь к Джо. — Он канцерогенный. Опасней для легких, чем дым от сигарет.

Они наблюдали за Верой через узкую щель. Позади журчала река. Городские огни отбрасывали на небо желтое зарево, застилая звезды.

«Краснокожие», незамаранные работой, собрались вокруг костра и, распевая печальные песни, ели жаренный на вертеле куриный шашлык. Детям и собакам доставались обглоданные кости — если их удавалось схватить. Такова была традиция.

Пита и Джо, дети которых питались согласно рациональной диете: столько-то жиров, белков и углеводов, плюс все имеющиеся витамины, это привело в ужас.

Вера успокоила нервы одной-двумя затяжками марихуаны, сжевала пару таблеток и вышла из «вигвама», чтобы присоединиться к своим друзьям. Она числилась «сквау» Прокуренного Эла; хотя ему было семьдесят два года, он еще не потерял мужской силы. Вера разделяла этот статус со своей родной сестрой Мариэль. Они были из Голландии и сбежали сюда от гнета буржуазных родителей. Вере было двадцать четыре, Мариэль — двадцать два.

Пит и Джо схватили Веру на темном участке между «вигвамом» и костром и утащили в машину. Ни сопротивляться, ни кричать она не могла — слишком велики были ее удивление и их сила. Никто не заметил похищения.

— Мы не собираемся причинять тебе вред, — сказал Джо и солгал. — Нам просто нужно задать несколько вопросов.

— Святая Мария, как от нее воняет, — сказал Пит, нажимая на акселератор.

— Это пот, — объяснила Вера, словно оскорблением больше, оскорблением меньше, неважно при каких обстоятельствах, не имело для нее значения. — Я бы чаще мылась, да тут нет проточной воды. К тому же, если от человека пахнет, этого нечего стыдиться.

Но Пит и Джо были другого мнения. Они привезли ее в одно местечко, знакомое по старым временам, где если и задавали вопросы, то они сами, а не им, и где, ради прежней дружбы, их ждал радушный прием; там при ярком свете ламп они устроили Вере допрос.

Они удостоверились, что она не находится ни у кого на жалованье, ни у Каддафи, ни у КГБ, ни у одного из множества американских отделений службы безопасности, и что легла она в постель с Дэнди просто потому, что он ее об этом попросил.

— Ты всегда так делаешь, если тебя попросят?

— Да, — ответила Вера.

Они били и стращали ее, сорвали с нее одежду и насмехались над ней, но до изнасилования дело не дошло. Вера думала, что они ненормальные, что их довел до этого их образ жизни. Пит напоминал ей отца. Она не очень сильно испугалась. Она столько раз падала, спотыкаясь о камни преткновения, что могла с таким же успехом одурманиться безвредной затяжкой дыма, как чем-нибудь еще. Веру больше пугал ход собственных мыслей, чем оружие, угрозы и побои. Почему они так поступают, а не сами их поступки, вот что доконало ее. Правда, Прокуренному Элу тоже доставляло удовольствие щипать и колотить ее.