Вентру между тем вернулся из прихожей и передал д’Эспрэ большой пакет:

— Это для вашей… Голубой драп для манто. Тридцать восемь метров. Ну берите же, граф!

Может быть, почувствовав присутствие Лианы, граф успокоился. Он пригладил усы и так торжественно приосанился в своем халате, как если бы был в вечернем костюме.

— Положите пакет — и идите, мой друг, идите…

— А Файя?

— Идите, говорю вам. Все решено.

— Так — да?

— Уходите. И не будем больше об этом говорить. Подумаем теперь о других вещах, — добавил граф тише, как бы самому себе.

Вентру даже не понял, что ему указывают на дверь. Он исчез так же быстро, как и вошел.

Д’Эспрэ обернулся. Лиана устремилась к нему, но он прошел не глядя мимо нее и упал на кровать. Когда она открыла ему свои объятия, он прильнул к ней, как ребенок.

— Однако, — воскликнул он, — вы ведь красивее!

Позже Лиана уже не была в этом уверена, но в тот момент ей показалось, что д’Эспрэ плачет.

* * *

Те, кого судьба в тот день странным образом соединила в одном отеле в Биарице, сохранили в памяти только два эпизода, как ярко блеснувшие мгновения, выхваченные среди долгого ожидания.

Сначала в двенадцать часов появилась Файя, вставшая, как обычно, поздно.

Стоя среди громадного салона, лицом к пляжу и пальмам, все ждали ее, попивая коктейли. Снаружи ветер ласково покачивал тамариски. Полдень позолотил Сан-Себастьян. Сглаженный свет скрадывал углы рыбачьих домиков, скрывал Пале-Рояль — небольшой маяк посреди бухты. Всюду царило спокойное приближение зимы и безмятежность.

Все как бы инстинктивно повернулись к окнам: не стоило смотреть на лестницу, во всяком случае, показывать Файе, что ее ждут. С рюмкой в руке, с отсутствующим видом, они прохаживались вдоль окон, под украшениями из темного дерева с самым непринужденным видом, прикидываясь, что разглядывают тяжелую лепнину на стенах, ложноготические ковры и копии с картин золотого века. Они хотели было смешаться с другими клиентами отеля: нуворишами из Бильбао, дезертирами-космополитами, английскими или австрийскими дипломатами, шпионами, торговцами пушками, южноамериканскими плантаторами, тореадорами, старыми, увешанными бриллиантами синьорами, скрывающими свои морщинистые бюсты за веерами из расписного шелка. Но им это не удавалось. Всякий раз, немного рассредоточившись, через несколько минут они уже снова были рядом, с напускным равнодушием на лицах, но равно взвинченные, доведенные до предела затянувшимся ожиданием Файи. Даже отсутствуя, она продолжала их притягивать, и они не могли противостоять этому.

Лобанов появился последним. Освободившись от своих ночных страданий, он спустился величественной поступью, надушившись, напудрившись, с блестящими от возбуждения глазами. Дягилев еще не ответил на его телеграмму, но теперь он был уверен в своей победе; а так как д’Эспрэ был единственным, кто согласился его выслушать, он увлек его за собой к окну, излагая громовым голосом свои хореографические мечтания.

Лиана приблизилась к Стеллио, но венецианец по своему обыкновению не проронил ни слова.

— Кардиналка очень дурно одевается, не правда ли? — начала она.

Последовало что-то вроде насмешки:

— Такие женщины неодеваемы.

Она могла бы придраться к «таким женщинам», отметив всю глубину презрения ремесленника к кокоткам. Но, возможно, из-за столь необычного смешения людей в Сан-Себастьяне не придала этому значения. А неологизм ее позабавил. «Неодеваемы…» Особенно тонкий шарм придал ему итальянский акцент Стеллио. Лиана продолжала:

— А вы обратили внимание на драгоценности? Она вся ими обвешана. Они совершенно новые! Кто же ее содержит в ее-то возрасте?

Кардиналка не замечала, что на нее смотрят. Она открыла сумочку, обшитую серебром, и вынула оттуда пудреницу. В это время проходящая мимо женщина слегка коснулась плеча Кардиналки и та быстро передала ей коробочку, продолжая спокойно разглядывать море.

— Вы видели, мадемуазель Лиана? — спросил Стеллио.

— Да…

— Вот за счет чего она живет. Для этого и приехала сюда. Так она получает свои драгоценности. И содержит Минко. Тем не менее она несколько прижимиста: могла бы купить ему новые костюмы. Правда, он у нее ненадолго, этот молодой художник. Но как женщина с деньгами…

Как и накануне, Стеллио с ней разоткровенничался.

— Я что-то не понимаю, — сказала Лиана.

Он нахмурился:

— Я не должен был вам этого говорить. Но сегодня или в другой раз все равно вы это поймете. Кардиналка торгует кокаином.

— Кокаином?

Она не сдержала восклицания, и Стеллио быстро сжал ей руку. Первый раз, вне примерочной, она ощутила его кожу, слишком нежную для мужчины, почти такую же нежную, как у Файи.

— С тех пор как началась война, всем нужен кокаин. Это настоящее безумие. Одни мужчины хотят забыть, что им не хватило смелости пойти на фронт, другие — что они оказались не пригодны. Женщины, чьи любовники исчезли вчера или пропадут в будущем, в своем бегстве достигли этих мест. Сан-Себастьян — нейтральный город, здесь живет испанский двор. Это для них находка! Они переходят от мужчины к мужчине. Сегодня принимают испанского гранда, завтра — мексиканского банкира, затем — плантатора из Гондураса. Хуже, чем несчастные путаны из старого города. Я видел здесь женщин, бросающих с высоты арен жемчуг под ноги быку, лишь бы на них обратили внимание. А эти обе, смотрите, актрисы из «Комеди Франсез». Не далее чем позавчера они провели ночь в постели короля! Вдвоем — и успех пополам. Рано или поздно они тоже придут к кокаину!

Лиана была удивлена. Стеллио говорил с ней как со светской дамой. Он открывался перед ней, как равный перед равной, как если бы она не была из тех женщин, которые продают себя изо дня в день, как будто она никогда этого не делала в своей жизни.

Венецианец вздохнул и медленно пригладил пальцами галстук.

— Что касается других, кто остался там… — Он неопределенно указал на север, в сторону границы. — Они придут к наркотикам после войны, потому что были на фронте. Все эти ужасы, которые они сейчас видят… Если бы вы знали о зверствах на Марне, мадемуазель Лиана! Я слышал, как об этом рассказывали сегодня утром в салоне. Здесь много послов, хорошо информированных людей…

Продолжая слушать, Лиана почти в упор разглядывала Стеллио. Похоже, ночью он совсем не спал, и должно быть, первым устроился в салоне, ожидая прихода Файи.

— И это лишь прелюдия, я в этом уверен, — вздохнул он.

— Вы так говорите, будто вам тысяча лет.

— Возможно, это и так, дорогая Лиана.

«Дорогая Лиана», — сказал он. Но она не придала в тот момент этому значения.

Потому что наконец появилась Файя.

Сначала она появилась на верху лестницы — одна. Минуту спустя, — которая всем показалась вечностью, — рядом с ней уже был Вентру.

Золотистый свет осени проникал через окна отеля, поднимал пыль бархатных драпировок, отбрасывал большие желтые пятна на картины, на тяжелые золоченые рамы. Напряженная, с полузакрытыми глазами, будто ослепленная, неожиданно застенчивая, Файя придерживала пальцами смешную сумочку, обшитую поддельным жемчугом.

— Peccato! — возмутился Стеллио. — Она и вправду плохо одета.

Но он преувеличивал: девушка надела платье, немного вышедшее из моды, только и всего.

— Это первое платье, которое вы ей сшили, — возразила Лиана.

Казалось, он не расслышал и продолжал бормотать «peccato, peccato». Лиана же поняла, что он сожалеет вовсе не о платье.

Между тем, застыв на лестнице, Файя подняла глаза. Быстрый взгляд сверкнул издалека, как отблеск стали. Вентру, ринувшись к ней, произнес какую-то короткую фразу. В ответ Файя просто кивнула головой.

— Она сказала «да», — выдохнул Стеллио. — А он? Вы знаете, Лиана, что он сказал? «Я женюсь на вас»!

— Нет, — уверенно возразила ему Лиана. — Он сказал: «Вы выйдете за меня замуж?»

Она была теперь убеждена, что Вентру блефовал во время своего визита к д’Эспрэ. Он хотел добиться от графа согласия, в то время как еще не осмелился поговорить с Файей. Он все откладывал до последней минуты, и вот здесь, на лестнице, понимая, что отступать некуда, наконец решился.