— За убитого зайца и пару фазанов, — заметил Жильберт, словно извиняясь.

— Нет, вовсе не за зайца и фазанов! В народе поговаривали, будто вы разрядили ружье в сторожа, который поймал вас с поличным! Все это, вероятно, чистая клевета, вымысел злых людей… После почти двухмесячного пребывания в Ливисе Жильберт внезапно исчез, и владельцы окрестных поместий поздравили друг друга с этим событием. До сих пор все шло самым восхитительным образом! Но вернемся к Джозефу Бирду!

— Я не могу взять в толк, о ком вы говорите, — злобно сказал Жильберт, вновь бросив взгляд на оружие, стоявшее справа от майора.

— Как вас интересует это ружье, мой друг!.. Посвятите мне хоть пять минут вашего внимания, и вы убедитесь в безосновательности ваших подозрений. В окрестностях Севеноака, что в графстве Кент, есть превосходные леса, один из которых сделался пристанищем браконьера. Осенью 1835 года дичь начала исчезать в этом лесу с невероятной быстротой, что возбудило справедливое негодование владельца и его сторожей. Один из последних, человек смелый и предприимчивый, шести футов роста, сказал своему господину, что надеется поймать виновника. «Я его знаю, — добавил он. — Это трусливая собака по имени Джозеф Бирд. Видели, как он продает дичь в Севеноаке. Я простил бы ему, если б он охотился, как все остальные: тогда можно было бы скорее изловить его, но он незаметно подкрадывается, хватает дичь из-под самого вашего носа — и ускользает. Но я слежу за ним и заставлю его заплатить за все наши убытки!»

Быть может, эти слова достигли ушей Джозефа Бирда, потому что через неделю сторожа нашли в лесу с простреленной головой. Пошли по следам, местами обагренным кровью. Хирург одной из окрестных деревень заявил, что на рассвете к нему приходил какой-то человек с просьбой перевязать ему ногу (он был ранен пулей) и что в лучшем случае он мог остаться хромым. Этим человеком был Джозеф Бирд.

Жена сборщика пошлин видела его утром, как он перескочил через шлагбаум и попросил извозчика, ехавшего в Лондон, взять его с собой. После обеда о преступлении стало известно всей округе, но с тех пор полиции ни разу не пришлось встретить Джозефа Бирда. Я сильно опасаюсь, что если бы он не скрылся, то попал бы в тюрьму! — насмешливо заключил Гранвиль.

Жильберт Арнольд был близок к обмороку. Майор — вероятно, в великодушном стремлении предупредить его падение, — схватил его за правую ногу и, быстро подняв штанину, поднес к ней свечку:

— Черт возьми! — воскликнул он. — Эта рана тоже от выстрела и удивительно похожа на рану Джозефа Бирда. Я думаю, что вы не совсем хорошо владеете этой ногой, мой добрый Арнольд.

«Добрый» Арнольд с глухим рычаньем одернул штанину.

— Мне кажется, мой достойный друг, — продолжал майор вставая, — что мы начинаем понимать друг друга. Если бы я не нуждался в вас, то не примчался бы сюда с курьерским поездом, чтобы рассказать вам историю Джозефа Бирда. Вот вам десять фунтов стерлингов, которые помогут вам переселиться в Лондон вместе с женой и сыном. Распустите слух, что едете в Америку. Вот еще фотография дома, в котором вы остановитесь и где будете ждать дальнейших инструкций… вы их получите или лично от меня, или через моего слугу Соломона. Примите к сведению, что совесть чиста у меня: я не совершил за всю свою жизнь никакого злодейства. Если вас завтра вызовут в суд в качестве свидетеля против моей особы, вы сможете рассказать только, что я приезжал с целью поведать вам кое-что о Джозефе Бирде. Меня сочтут эксцентричным — и ничего больше… Помогите мне одеться.

Майор накинул плащ, надвинул на глаза шляпу и вышел из сторожки.

— Будь ты проклят! — пробормотал сторож ему в спину. — Как ему удалось разузнать все это? Быть разоблаченным после десяти лет… десяти долгих, мучительных лет! Сделаться его лакеем… превратиться в рогожу, о которую он будет вытирать ноги… О, будь он проклят! Будь проклят!

Он бросился стремительно к ружью, снял его и вышел на засыпанную снегом аллею.

— Как я хотел последовать за ним! — шептал он. — Как я желал бы этого… но если я сделаю это, то едва ли выкручусь из беды.

X

ПОСОЛ

Действуя согласно указаниям майора, через несколько дней после посещения Гранвиля Варнея Жильберт сказал жене ректора, что ему надоело жить в этой глуши и что он намерен отправиться в Америку, где его будут уважать и где ничто не будет ежеминутно напоминать ему о грехах молодости. Это замечание крайне поразило добродушного ректора, который видел в Жильберте одного из своих лучших духовных сыновей и снабжал его, как мы уже знаем, книгами религиозно-нравственного содержания, о которых сторож рассуждал с полным благоговением.

— Да, — сказал Жильберт после длинной беседы со своей супругой, которая проливала горькие слезы при мысли, что ей придется расстаться с доброй госпожой и с родной деревней, чтобы подвергнуться опасностям путешествия в Америку в сопровождении мужа, который не был к ней ни добр, ни внимателен.

— Твои слезы и крики ни к чему не приведут: нравится тебе или нет, но через три недели, считая с этого дня, мы едем в Нью-Йорк. Советую тебе надеть шляпку и пойти к миледи, чтобы сообщить ей, что ты ее покидаешь. Пусть найдет других, кто согласится заменить нас в этой глуши и кого будут топтать блестящие сапоги ее милого капитана.

Жильберт Арнольд любил повторять эту фразу, как будто он и в самом деле подвергался подобным унижениям, хотя от владельцев Лисльвуда он не видел ничего, кроме вежливости.

Рахиль перестала плакать, а если и плакала, то украдкой от мужа, который, с трубкой в зубах, следил за сборами. Несчастная женщина бледнела, думая о том, что ее ждет, но она так боялась Жильберта, что не посмела бы ослушаться его, даже если бы он приказать ей повеситься. Три недели пролетели незаметно. Рахиль простилась со своей госпожой, и Жильберт Арнольд вместе с нею, сыном и багажом отправился на станцию. Поезд прибыл в Лондон ночью. Выйдя на дебаркадер, Жильберт увидел человека, лицо которого показалось ему знакомым — это был Соломон, камердинер майора.

— Вы очень пунктуальны, — сказал Соломон, приблизившись к Арнольду. — Возьмите свой багаж, велите уложить его в кэб и вернитесь сюда. Я дам вам адрес дома, в котором вам придется на время поселиться.

— Вы бы лучше проводили нас, — заметил ему Арнольд. — Мы здесь точно в лесу, и мне было бы приятно иметь рядом человека, который знает город.

Соломон пристально и насмешливо посмотрел на говорившего, который в своем матросском костюме, полосатом кашне, шапке из кроличьей кожи и со свертком под мышкой был вовсе не похож на джентльмена.

«Мы тебя преобразим! — думал слуга майора. — Ты скоро поймешь суть нашей науки. Пока у тебя есть только желание, и ты еще во многих отношениях уступаешь нам, но скоро ты освоишься с переменой в своем положении».

Жильберт Арнольд свалил багаж в кэб, усадил в него сына и жену и вернулся к еврею.

— Ну? — спросил он отрывисто.

— «Ну». Что, лорд Честерфильд? — передразнил его слуга.

— Отправляемся; я спешу, поскольку мне нужно освежиться.

— Вам надо освежиться? Хорошо! Вот вам адрес; отдайте его кучеру, и, когда доедете, дайте ему полкроны; а если он будет недоволен подачкой, просто захлопните перед ним дверь… Я буду у вас в десять часов, — добавил Соломон, приметив, что Арнольд как будто колеблется. — Поезжайте с Богом!

С последними словами слуга отвернулся от сторожа и поспешил прочь.

— Едем! — решил Арнольд. — Черт меня побери, если я понимаю, чего хочет мой хозяин, но я, во всяком случае, ничего не теряю, следуя его распоряжениям. Наш коммерческий союз предпринимает что-то новенькое, и время покажет, хорошо это или худо.

Кэб доставил достойного Жильберта с семейством в дом на одной из глухих улиц по ту сторону Ватерлоо-Рид. Все вышли из кэба и были встречены бледной женщиной в черном кружевном чепчике, которая отвела их в чистенькую квартирку, нанятую, по словам хозяйки, для одного семейства из Йоркшира по фамилии Грин.