Со дня приезда в Бельминстер Вальтера Ремордена прошел год. Дружба его и Бланш росла и крепла с каждым днем, принимая характер старинного товарищества, так как в суждениях девушки было много мужского. Не было ничего, о чем бы он не мог разговориться с нею: если она и уступала ему в вопросах политики, богословия, экономики, литературы и метафизики, то была прекрасной ученицей — прямой, не жеманной, не хвастливой, жаждущей постоянно пополнять свои знания. Никто никогда не осмеливался польстить Бланш, всякая лесть казалась ей глубоким оскорблением. У нее почти не было обожателей, потому что мужчины побаивались ее, хотя и уважали за доброту и недюжинные способности.

В один декабрьский вечер Вальтер Реморден сидел в столовой в доме ректора, беседуя с Бланш и ее матерью; впрочем, миссис Гевард почти не принимала участия в разговоре. Ректор ушел после обеда в свой кабинет, чтобы просмотреть бумаги и отчеты новой народной школы. Бланш с наслаждением смотрела на груду новых книг, принесенных Вальтером, и радовалась случаю провести вечер в задушевной беседе. Однако долго наслаждаться ей не пришлось: вскоре вернулся ректор и начал рассказывать о посетителе, которого он только что отпустил.

— Я не умею давать советы, Бланш, — обратился он к дочери, — но вы с Реморденом, может быть, надоумите меня, как и чем мне помочь горю мистера Дантона, директора первоклассного пансиона в Бельминстере; он сегодня приходил посоветоваться со мною насчет одного затруднения.

— А какого рода это затруднение, папа? — спросила его Бланш.

— Дело в том, моя милая, что в числе учеников мистера Дантона двенадцатый год находится молодой человек по фамилии Саундерс, который был помещен к нему в десятилетнем возрасте; так как он по закону теперь совершеннолетний, то ему пора оставить пансион, но тут-то и возникает большое затруднение. Его привез к мистеру Дантону дядя Саундерса, назвавший себя ректором какой-то Англиканской церкви и сказавший, что этот мальчик — сын его родного брата, умершего в Западной Индии, где ребенок перенес желтую лихорадку, затмившую на время его слабый рассудок; после он оправился, но память, разумеется, к нему не вернулась, вследствие чего Саундерс-дядя решил отвезти его в Бельминстер, надеясь, что заботливый уход и свежий воздух восстановят его умственные способности. В течение десяти лет плата вносилась аккуратно: Саундерс-дядя приезжал каждые полгода повидаться с племянником и оставлял условленную сумму; но прошло уже больше года с тех пор, как мистер Дантон не получает платы и не имеет никаких известий о Саундерсе-старшем.

— А у мистера Дантона разве нет его адреса? — спросил Вальтер у ректора.

— Нет, Саундерс просил Дантона адресовать письма на имя адвоката, живущего в Грэ-Зин-сквере. Тот много раз писал этому человеку, но получил ответ, что Саундерс, вероятно, переселился в Индию, но в какое место, никто не знает.

— Дантон мог узнать это по спискам духовенства!

— О! В списках несколько Саундерсов; Дантон писал каждому из них, и все они ответили, что ничего не знают.

— Ну а подброшенный молодой человек не может разве дать никаких указаний?

— Никаких, которые помогли бы Дантону разрешить затруднение. Он не помнит ничего, касающегося его детства, исключая то, что был опасно болен и потом жил со своим дядей Джоржем, как он называет этого Саундерса, на берегу моря. Он уверяет, что провел у моря два или три года, но где — он позабыл.

— А помнит ли он себя во время болезни?

— Видимо, нет; впрочем, он всегда делается задумчивым и странным, когда его расспрашивают об этом. Нужно заметить, что он довольно нервный и слабого здоровья.

— Его умственные способности сильно расстроены? — спросил ректора Вальтер.

— О нет, мистер Дантон уверяет, что он, напротив, очень умен.

— Милый папа! — воскликнула неожиданно Бланш. — Мне пришла в голову мысль…

— Я так и думал, что ты выручишь нас из этого затруднения! — перебил ее ректор.

— Когда будет устроено ваше новое народное училище, то вам понадобится учитель для мальчиков. Я думаю, что вам было бы очень приятно видеть на этом месте молодого человека, у которого нет нелепых предрассудков и отсталых понятий. Отчего бы вам не пригласить этого беднягу? Вы могли бы внушить ему собственные принципы и сделать из него образцового преподавателя.

— Ты права, Бланш, я так и сделаю!

На следующее утро он послал молодого викария к мистеру Дантону, чтобы тот познакомился с Ричардом Саундерсом.

— Имейте в виду, что в этом деле я полагаюсь на вас, — сказал мистер Гевард, — за пять минут вы убедитесь, годится ли молодой человек на должность преподавателя или нет, и в последнем случае мы придумаем что-нибудь другое!

Викарий нашел Саундерса сидящим перед дверью приемной. Директор пансиона ничуть не изменял своего обращения с молодым человеком с тех пор, как перестал получать за него условленную плату: он от души привязался к нему и желал ему только счастья.

— Очень грустно, — сказал он мистеру Ремордену, вводя его в приемную, — видеть молодого, впечатлительного, симпатичного человека, брошенного без всякой опоры и без средств.

Ричард со своим бледным нежным лицом и откинутыми назад русыми волосами понравился Вальтеру Ремордену.

— Вот и мистер Реморден, Ричард, — проговорил директор, — проповеди которого вы всегда слушали с глубоким наслаждением.

Молодой человек поднял голову, отложил книгу и встал, чтобы поклониться молодому викарию, покраснев, точно девушка.

— Я оставлю вас наедине, — сказал мистер Дантон, обращаясь к посетителю. — Мистер Реморден желает поговорить с вами, дитя мое! — сказал он воспитаннику.

Викарий спокойно приступил к разговору, но Саундерс отвечал односложно, перелистывая книгу, которую снова взял в руки, и Вальтер Реморден заметил, что они ослепительно белые и нежные, как у женщины.

«Что же это за личность? — подумал викарий. — Молодой человек слишком женоподобен, и я подозреваю, что ум его далеко не из самых блестящих».

Но вскоре ему пришлось убедить в обратном. Молодой человек оживился и даже сделался красноречивым; он говорил о многом, и в суждениях его проглядывал чрезвычайно здравый, хотя и не блестящий ум. Когда викарий объявил о цели своего прихода, молодой человек сказал, что готов принять на себя любые тяжелые обязанности, чтобы не обременять собой уважаемого и доброго директора.

— Я так обязан ему, — сказал он, — что едва ли найду когда-нибудь возможность заплатить за все то, что он для меня сделал. Он заменил мне близких и родных и вылечил меня от самообольщения…

— Какого? — перебил Вальтер.

— Такого, от которого я страдал после переезда в Бельминстер… Прошу вас не расспрашивать меня об этом! Я теперь вполне вылечился… Да, совершенно вылечился.

Он произнес последние слова с лихорадочной поспешностью, но овладел собой и продолжал спокойно:

— Расскажите мне о вашей новой школе. Мне кажется, что если я вообще способен принести пользу, то принесу ее только в звании учителя. Я полюбил науку.

На другое утро Ричард пришел в дом ректора. Мистер Гевард встретил его по-дружески и поручил заботам Бланш.

— Моя дочь объяснит все, что вам нужно знать, — сказал он Ричарду. — Она мой секретарь, и мой первый помощник, и любимица моя, — добавил он вполголоса, когда вошедшая молодая девушка, откинув назад свои чудные кудри, подставила отцу свой белый, чистый лоб.

Ричард страшно сконфузился, когда его представили мисс Бланш Гевард. Он редко видел женщин и просто испугался, очутившись под эгидой молодой девушки.

О чем с нею говорить? Однако Бланш его успокоила. Пригласив его сесть, она начала объяснять ему планы новых народных школ, упомянула об их значении, привела статистические данные и в конце концов увлекла его разговором и заставила забыть, что она женщина. Впрочем, он, должно быть, не совсем забыл об этом, так как успел заметить, что у нее прекрасные умные глаза и густые каштановые волосы, что она высока, стройна, грациозна и обладает прелестно-округлыми формами. Он вспомнил, что видел ее сидящей в церкви Святой Марии на скамейке ректора и тогда еще подумал, что она, вероятно, очень симпатичная особа.