В гостинице, в комнате Петра Попова, собрались на совет матросы. Фронт откатился на восток, на Волге затишье. А Украина стонет под кованым сапогом кайзеровских захватчиков, да и свои, «самостийные», рады были бы раздавить Советскую власть.

Настроения самые разные. Одно ясно: черноморцы рвутся поближе к родным берегам. Петро Черномазенко так и сказал:

— Не я буду, если немчуру и всяких петлюр не сбросим в Черное море…

— Раз Исус (прозвище Черномазенко) идет — записывай и меня, — бросил Вишневскому Михаил Отрезной, пулеметчик с «Вани-коммуниста». К ним присоединилось еще трое. А затем Попов и Вишневский пошли со списком но комнатам гостиницы.

Так формировалось ядро будущей Заднепровской бригады бронепоездов.

Не пешком и не в конном строю собирались моряки воевать. Им, привыкшим к боевому кораблю — обжитой до последнего винтика крепости-дому, захотелось, чтобы и на суше было нечто подобное. Имелись причины и более глубокие, нежели простая привязанность друг к другу, к кораблю. Не на эти ли причины указывал В. И. Ленин, делая сообщение в женевском клубе большевиков об уроках восстания на «Потемкине»: «Матросы на кораблях — это рабочие на фабриках и заводах. Они твердо спаяны своим „производством“, они живут тут же, на этих своеобразных плавучих заводах, среди них много рабочих; машины их объединяют, сплачивают…»[5]

Неизвестно, кому первому пришла мысль о бронепоезде. Скорее всего Полупанову, уже принимавшему участие в январских боях за Киев на этой боевой машине. Как бы там ни было, а работа закипела. Штаб (в него, кроме С. Лепетеико, П. Попова, А. Полупанова, П. Черномазенко, входил и В. Вишневский) набрал около трехсот добровольцев. В большинстве своем это были механики, электрики, пулеметчики, артиллеристы. Вместе с рабочими-сормовичами они оборудовали и вооружили бронепоезд и еще несколько эшелонов — для команды, снаряжения и продовольствия.

Нелегко было все это выбить у начальства.

Выручил Петр Попов. Однажды вечером в клубе уговорил командира флотилии Федора Раскольникова подписать бумаги насчет продовольствия, обмундирования и денег для бригады. Но, когда Попов пришел за деньгами, часовой взял его под арест и отвел к командиру флотилии, куда уже были доставлены Вишневский и Черномазенко.

Поначалу Раскольников и слушать ничего не хотел:

— Под суд отдам! Дезорганизаторы! Лучших специалистов флотилии сманили!..

Попов выждал, пока командир «выпустит пар», а затем показал бумагу:

— Вот, вы же сами разрешили. Да и ребята на фронт рвутся…

Раскольников уставился на свою подпись и так долго разглядывал ее, что, казалось, возьмет сейчас бумагу и, как золотую монету, на зуб попробует…

— Ну ладно, валяйте… — вяло махнул он рукой.

Спустя несколько дней под музыку пришедшего проводить моряков оркестра бронепоезд № 8 взял курс на Южный фронт. Вид у него был скорее агитационный, чем военный. На боковых стенках паровоза и платформ — лозунги: «Долой немцев, долой петлюровцев! Да здравствует Красная Украина!», «Мы своими штыками и пушками несем освобождение порабощенному украинскому пролетариату!»

Паровоз тащил несколько четырехскатных угольных платформ, из пробитых стенок которых выдвинуты дула пушек. Броню заменяли шпалы и мешки с песком, уложенные и закрепленные вдоль стенок платформ. Лафетов и колес у пушек не было, стволы их были прикреплены проволокой и железными обручами к платформам, — естественно, что стрелять можно было только вперед или назад. Но зато во все стороны — с платформ и с тендера паровоза — торчали коротконосые «максимы». Один из них — его, Всеволода Вишневского.

Бои начались под Харьковом, который был взят красноармейскими частями с ходу. Затем — станции Мерефа, Лозовая, Синельникове, Екатеринослав… Каждый бой оставлял свою зарубку в памяти, потому что ни один из них не был похож на другой.

Под Мерефой Вишневский ходил в разведку, корректировал огонь артиллерии по петлюровским частям. Под Лозовой во время стремительной ночной атаки взял в плен петлюровского офицера и после боя лично сдал его командарму Дыбенко. Одним из первых Всеволод выдвинулся на Днепровский мост, держал под пулеметным огнем прилегающие к реке кварталы Екатеринослава и с атакующими цепями ворвался в город.

В Екатеринославе необходимо было отремонтировать потрепанный в боях бронепоезд. К тому же Вишневскому вместе с группой моряков поручалось оборудовать в местных мастерских — частично из трофейных площадок, частично из изготовленных здесь же — новый бронепоезд. Во время этих работ Всеволод познакомился и подружился с матросом-слесарем из Севастополя Иваном Папаниным — мастером на все руки, веселым и неунывающим.

На «Грозном» — бронепоезд получил такое название за то, видимо, что на нем были установлены четыре 75-миллиметровые морские пушки — Всеволод участвовал во взятии Мелитополя, Акимовки и других населенных пунктов Таврии. Этот поход запомнился ему и упорными дуэлями с бронепоездами белых на ветке Александровск — Пологи, и постоянными вылазками команды «на сушу» — против атакующих цепей врага, которых с платформ не достать; и тесным взаимодействием с бывшим тогда союзником — войском батьки Махно, которое теснили части генерала Май-Маевского.

Четверо суток продолжался бой на подступах к железнодорожному узлу Пологи. Советские войска отвоевывали станцию за станцией: вначале Орехов, а затем благодаря совместному удару — махновцы с юго-востока, а красные кавалеристы, поддерживаемые бронепоездами, с северо-запада — овладели Пологами. Противник бежал, оставив орудие, два броневика, паровоз и раненых.

Командир бригады бронепоездов Лепетенко, сопровождавшие его Вишневский и Попов возвращались из штаба Маяно. Битый час они уговаривали батьку продолжать наступление на Цареконстантиновку, Верхний Токмак, чтобы закрепить успех, но ушли ни с чем. Еле державшийся на ногах (как-никак две ночи не спал), раскрасневшийся от злости и бессилия Лепетенко, выйдя из здания приходской школы, где расположился штаб махновцев, все повторял: «Ишь ты, не терпится ему свадьбу сыграть… А вдруг Май-Маевский захочет и свадебным генералом стать?..»

А вечером того же дня добрые полсотни сподвижников Махно вместе с приглашенными на свадьбу матросами во главе с Лепетенко сидели за столом в большом зале школы. То ли от счастья, то ли от страха пылающую огнем пышногрудую невесту вскоре забыли все, в том числе и жених — молодцеватый сотник. Много пили, закусывая мягким., душистым, с розоватыми прожилками салом и огромными солеными помидорами. Веселье едва набирало силу, как матросы незаметно один за другим начали покидать зал. Последними ушли Лепетенко и Вишневский. Но не успели пройти и нескольких шагов — остановил чей-то крик. Бежит, прихрамывая, Махно: волосы разметались во все стороны, разъярен как бык. Впился мутно-красными глазами в Лепетенко:

— Ты что же, большевистская сволочь, не хочешь со мной даже выпить?! Думаешь, я забыл про Синельникове?

Всеволод рванулся вперед и, заслонив Лепетенко, схватил батьку за правую руку, а то еще выхватит револьвер. Неизвестно, как развивались бы события дальше, но тут подоспел помощник Махно Куриленко — здоровенный детина, прославившийся тем, что независимо от принятых доз спиртного никогда не хмелел.

Конечно, Лепетенко помнил Синельниково. Там, после освобождения города, он обратил внимание на то, что некоторые махновцы вдруг превратились в безобразных толстяков.

— А ну раздевайся! — приказал одному из них.

Как листья с кочана капусты, сбрасывал с себя махновец рубахи, брюки, полотенца и другие награбленные в квартирах железнодорожников вещи.

— Что ж вы последнее забираете у своих братьев-рабочих?

— Це, батько, ошибка… Прости бога ради. Мы думали, шо буржуев грабим, — съежившись от холода, умолял махновец.

Пожалел тогда Лепетенко. Но надо ж случиться такому, через два дня снова несколько махновцев было задержано во время грабежа, и тут уж приказ о расстреле за мародерство был приведен в исполнение…