Борн делал вид, что верит.

Они вышли от прачек, и Борн повёл Фабиуса туда, куда давно звал его запах. К удивлению магистра это оказалось жилище кухарки — большая комната за кухней, где она вековала одна, смирившись с тем, что сыновья выросли и завели свои семьи в Лимсе.

Маг стукнул в дверь и тут же вошёл. Кухарка вскрикнула, выкатилась навстречу, раскорячиваясь посередь комнаты и закрывая кого-то обширными телесами.

— Иди-ка ты лучше… э-э… блинков нам… — пробормотал Фабиус, отстраняя женщину и шагая вперёд, к деревянной лавке у окна.

Шагнув, он встал и открыл рот, словно рыба.

Что он мог сказать сыну? Каким именем назвать?

Юноша сидел на лавке, покрытой плотно вязанным шерстяным одеялом. Он ласкал тонкими пальцами эфес дорогого кинжала. Такого магистр раньше не видел в своём доме. Лезвие было покрыто редким хитрым узором. Это был старинный кинжал, наточенный и приведённый в порядок.

— Как ты зовёшь себя теперь? — спросил Борн, и мальчик вскочил.

И тут у Фабиуса внутри тоже всё встало колом. Ведь это из-за меленького мерзавца они с инкубом перетерпели сегодня больше смерти! Мир чуть не погиб, а он сидит себе тут, в каморке кухарки… Кухаркин сын!

Фабиус ощутил, что рука его сама нашаривает прут, а воображение усиленно пытается материализовать сие орудие возмездия.

— Ну, инкуба ты вызвал по глупости! — взревел он. — А фурию? Фурию-то зачем?!

— А ты думаешь, мне было легко здесь такому? — прошептал юноша, пятясь к окну, чтобы оказаться зажатым между лавкой и подоконником. — Легко быть себе палачом и жертвой? Так делает каждый, но каждому ли дано увидеть, ощутить, понять?

Он выпалил давно заготовленные фразы и замер, ощетинившись как еж. Силы осмысливать вопросы и отвечать на них в нём не было.

— Перевоплотившись, мальчик утратил себя прошлого в этом мире, — с усмешкой подсказал Борн, который прозрел уже всё до тонкостей. — Я был прав. Он утратил и память, и связи. Испугался. Позвал мать. Мать его не услышала, она сама ещё малолетняя дура, но отозвалась её прапрабабка Алекто. Явившись — она лишь напугала его. Он не сразу и понял, кто перед ним, а осознав, попытался защитить от фурии хотя бы остров, чем оскорбил Алекто до глубины естества. Нам повезло, что его бабка так и осталась кошкой.

— Я знал, что мозгов у него меньше, чему у чертей! — рявкнул Фабиус.

— Угомонись. Ребёнку пришлось и в самом деле непросто. Нужно быть очень плохим парнем и очень хорошим демоном, чтобы удержаться между двух невозможных, — мягко сказал Борн и положил Фабиусу на плечо тяжёлую горячую руку. — И стать… кем? Кто ты?

Объятьем демон пытался остеречь Фабиуса, не дать ему задать вопрос, что вертелся у того на губах, но не преуспел:

— Чей ты сын?! — выкрикнул маг.

— Мне ли знать? — усмехнулся мальчик побледневшими губами. — Я не человек и не демон. Иначе ты не стоял бы здесь рядом со мной, маг. А был бы трупом или стоял рядом с трупом! Убирайся! Я — не твой сын. Я не…

Он заплакал. И внешне — это были человеческие слёзы.

Борн так и вытаращился.

— Вот это номер… — пробормотал он, оттаскивая Фабиуса, рвавшегося схватить и встряхнуть юношу. — Ну ничего, маг. Разберёмся и с этим, да? Плачет, значит, хотя бы совесть у него имеется…

— Я ему сейчас покажу — совесть! Я его…

— И что это даст нам всем? — удивился Борн. — Какой-то новый опыт, кроме того, что и человеку, и сущему больно, когда ему делают больно?

Магистр заморгал, не понимая смысла фразы.

— Опыт? Какой тут опыт? — проворчал он в недоумении. — Вот выдеру — будет у него опыт!

Борн засмеялся и схватил Фабиуса за плечо.

— Пойдём-ка сначала запишем это!

— Куда?

— В амбарную книгу, конечно! — он говорил, тащил мага к дверям и смеялся.

— Да куда ты тянешь меня? — отбивался Фабиус.

— Спасаю от конфуза!

— Да почему! — Фабиус вывернулся и остановился, уставившись на мальчика, вжавшегося в угол между окном и лавкой.

На мальчика?

— Аро хорошо знал теорию, — усмехнулся Борн, вытирая слёзы, так легко выступавшие у него от смеха. — Инкуб может только брать. Твой сын нарушил естественное и вызвал невозможное. Форма Аро ещё не была утверждена в Аду. Он изменился, а за ним переродилось и тело. Он не наш сын, маг: не твой и не мой. Он — наша дочь!

— ? — маг хватанул воздуха и не мог его выдохнуть.

Борн посмотрел в бледное лицо Фабиуса и хмыкнул:

— Ну а теперь — попробуй-ка его выдрать! Вот визгу-то будет!

И он пошёл прочь. Но у порога Фабиус, кое-как отдышавшись, догнал его.

— Что же делать? — спросил он шёпотом, склоняясь к уху демона.

— Ты же обещал блины, а потом баню? А потом будем пить рябиновую.

— А как же… э-э… Она?

— Да как-нибудь утрясётся.

— И она что же, совсем ничего не помнит, да? Никого из нас?

— Похоже, что так.

— Может, зря ты прогнал Тиллит?

— Ещё чего! Это не та баба, что нужна ребёнку. Твоя кухарка нравится мне гораздо больше.

— Ну, это ты не видел её лет двадцать назад!

— Так она и сейчас не мегера. Тиллит — едва за триста, а она…

— Триста?!

Во дворе они опять столкнулись с возком.

Магистр Тогус спрыгнул из него и бросился к Фабиусу:

— Магистр Грабус желают…

Но Борн тут же возник на его пути, прикрывая бегство Фабиуса, и, стоило тому скрыться в дверях летней кухни, исчез сам.

Слуги, впрочем, встретили магистров, как должно. Они же выловили из реки и труп мэтра Тибо.

В кухне было холодновато для Борна, и они подбросили дров. Кухарка внесла первую партию горячущих блинов. Магистр Фабиус сам разлил вино, не самое лучшее, что у него имелось, но надо же было с чего-то начать.

— Думаешь, мы справимся? — спросил он, глядя как Борн пробует первый в своей жизни блин. — А как же души? Ты же не сможешь питаться только блинами?

— Мне хватит врагов, я полагаю, — Борн прожевал и кивнул, одобряя блины. — Где женщины — там и враги.

— Мы справимся! — Фабиус с остервенением набросился на еду. Ему казалось, что он не ел целую вечность. — А вот что делать с магистрами… — пробурчал он с набитым ртом.

— А ты пригрози, что я их сожру? — предложил Борн и снова рассмеялся. Глаза его блестели.

— Знаешь, — признался Фабиус. — У меня сроду не выходило с девицами. — Нет, я любил и горел, но только одна смогла понять меня и дать мне тепло. Настоящее тепло. Её звали Райана. Это она родила мне Дамиена. Я… Я — хуже твари, инкуб. Она умирала от родовой горячки. Я должен был лечить её, спасать. А я поддался предрассудкам, решив, что так и положено той, что родит мне сына, наделённого магическим даром. Я дал ей настой, который убил её, сонницу. Яд, что ведёт к смерти через долгий сон.

— Она простила тебя, маг. Иначе башня не устояла бы.

— Ты уверен? — нахмурился маг.

— А чего мне уверяться? Глянь в окно — вон она, разве что покосилась слегка. Да и врёшь ты насчёт настоящего тепла. Есть оно в тебе и сейчас.

— Я — вру? — вскинулся магистр.

— Ну, не врёшь, так слепой. Ты — подливай. Чую, судьба нам поможет управиться и с девчонкой.

— Судьба? Моя-то — всю жизнь поперёк…

— Баня, я думаю, поправит сегодня вечером и тебя, — фыркнул демон. — Не томи же, пей со мной. Не то я пойду и закушу этим назойливым Грабусом! Всё равно толку теперь от магов — как от козлов молока!

Глава 38. Стихи и стихии

Всё когда-нибудь заканчивается: терпение, нервы, патроны…

Народная мудрость

На земле и в Аду. Всё ещё день 1-й.

После встречи с «сыном», демон выпросился отдохнуть в пентерном зале башни за книгами, а Фабиус, разогнав слуг и отказавшись от общества Саймона, который пытался напоить его успокаивающим отваром, отправился к мосткам и долго бродил у воды, пытаясь думать о том, что же будет с ним и с миром.