Темно было. Да и народу у дома префекта собралось немало. Не разглядел крикун, да и не только он, кто подъехал к воротам.

— А коли не выдаст? — поинтересовался магистр.

— А коли не выдаст…

— Спалим крысу!

— Ворота снесём!

— Пусть выйдет!

— Хорошо! — провозгласил Фабиус. — Я передам префекту ваши требования!

И решительно направил коня к боковой дверце в воротах, что нужна была для прислуги.

Бандиты, которых у ворот стояло до трёх десятков, тем не менее, расступились в нерешительности.

Перепуганный слуга споро открыл боковую дверь, и магистр Фабиус, спрыгнув, ввёл Фенрира. Он знал, что «крещёные» сейчас опомнятся. Слишком много их было, чтобы колдовской морок мог продлиться долго.

Глава 16. Легко ли съесть человека

«Без детей нельзя было бы так любить человечество».

Ф. М. Достоевский

Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны.

Год 1203 от заключения Договора.

Провинция Ренге, берег Неясыти.

5 день.

Освободившись из темницы, Ангелус Борн первым делом материализовался в собственной пещере. Задерживаться он там не собирался, неизвестно было, как повернётся в Верхнем Аду с властью, и скоро ли его возьмутся ловить.

То, что он увидел на полу, возле трона Аро, лишь убедило в простом знании: мальчик был похищен именно отсюда, и виной тому отвратительная человеческая магия.

Инкуб не мог не прозреть следов пентаграммы, не уловить в воздухе её флюидов.

Боль сжала всё его естество. Сознание помутилось от горя. А память услужливо подбросила видения, что посетили в темнице: остров посреди реки, колдовская башня и фигурка на алтаре…

И он, не задумавшись ни на миг, переместился в этот образ, что существовал, по сути, только в его воспалённом мозгу.

Ангелус Борн знал… но в этот жуткий миг забыл, что видение — не даёт прямого пути к месту, где свершилась трагедия. Не имеет жёсткой временной привязки. Не материально в своей сути так, как материальны привычные картины памяти.

Он сидел в тюрьме. Реальный мир был закрыт для него. Тренированное существо инкуба сумело уловить отклик, некое отражение гибели Аро в мировых сферах.

Но мир смертных и бессмертных — движется в пространстве и времени. Отражения за это время перемешались, сместились. Остров с башней стал одним из тысяч неведомых островов в таком же неведомом людском мире. И демон кинулся в этот мир наудачу, как пьяный в реку со скалы, не зная дна.

Борн прыгнул в иллюзию и… потерялся. Застрял без ориентиров памяти, что тонкими цепочками невидимых якорей соединяют людей и города через время и расстояния. Повис, задыхаясь в тесноте между «кожами» миров людей и демонов, как между гигантскими жерновами.

Отчаяние плена опутало его, сдавило ум, помрачило сознание. Тьма засияла перед его глазами и звоном отдалась в каждой клетке. Он понял, что очутился в страшном безвременьи Междумирья.

Здесь пахло порохом. Звуки сдирали кожу, острыми спиралями оборачиваясь вокруг инкуба и тут же растворяясь в небытии. Мрак царил здесь вместе с сиянием, ослепляя и светом, и тьмой, а жернова мировых кож надвигались со всех сторон, готовые перемолоть живое.

Спасло чутье. Инкуб стремился на землю. Он инстинктивно ухватился за россыпь образов, что застряла у него в памяти с последнего её посещения, извернулся, обдирая кожу до мяса… И вывалился посреди улицы маленького городка, где впервые откушал живую трепыхающуюся душу старика в мешковином плаще.

Это воспоминание было таким сильным, что спасло его, вытащило из тисков Междумирья. Закон пищи — один из главных законов бытия и небытия.

День был тёплым. Солнце нагрело землю, и она не обожгла холодом изодранное тело сущего. Ему и без того приходилось сейчас несладко — демона грызла боль от глубоких царапин, от раны, полученной в тюрьме и снова раскрывшейся.

Он лежал на земле напротив входа в людской трактир и тяжело дышал.

Мягкотелые, заметив голого смуглого «человека», обступили его. Борн взирал на них мутным голодным взором, не очень-то понимая ещё, где он, и что вокруг за твари.

Он приподнялся на локте и, глотая слюну, уставился на дородного трактирщика, что растолкал зевак и склонился над странным чужаком.

«Всё бы ничего — думал трактирщик. — Ну голый и голый… Разукрашенный чёрными трещинами, уходящими глубоко в кожу? Так это, может, палачи теперь так клеймят… Но что у него с рукой?»

Руку демон растревожил перемещением, и выступившая «кровь» переливалась и искрилась сейчас на закатном солнце, словно живая.

Локки, хоть и был большим любителем крови, сидел тихо. Ему тоже досталось в Междумирье — нежная шкурка покрылась колючими серыми шипами.

Наощупь убедившись, что червяк уцелел, демон взглянул в сторону заката и отметил, что церковь пылает от алых лучей его.

«Вот и маскировка! Если съем душу, никто и не заметит отсутствия малого всплеска в витражах церкви! Но куда девать трупы?..»

У Борна, даже измученного болью, голодом и желанием мести, и мысли такой не было — наделать лишнего шуму в Серединном мире. Соблюдение Договора вошло в его плоть и кровь. Даже став беглецом из Ада, он продолжал таиться от Сатаны.

«А если душу извлечь нежно? — размышлял он, сдерживая стон. И сам себе отвечал, отрицательно качая головой. — Человек, так или иначе, рухнет на землю. Это напугает других мягкотелых. Они могут позвать магов. Вот разве что…».

— Эй ты, босяк! — ревел над его ухом трактирщик.

Борн схватил его за руку, поймал взгляд и в мановение ока опустошил сосуд, а потом сам скользнул в него!

Трактирщик охнул, пошатнулся, почесал пятернёй волосатую грудь.

Толпа взвыла от удивления: голый чужак исчез, точно его и не было!

— Чего столпились, нищета? — заорал трактирщик. — А ну — прочь, прочь!

Люди стали нехотя расходиться, стараясь перед тем наступить или хотя бы плюнуть на то место, где они видели пришельца.

«Стадо големов, и то пошустрее будет», — морщился, глядя на них, Борн.

Он почесал ещё для верности и нос, овладевая новым для него телом. Громко ворча и ругаясь, затопал в трактир. Поднялся в комнаты над кухней.

Там он с аппетитом скушал жену трактирщика, румяную хохотушку, что перебирала в шкафу бельё, и повалился отдыхать на пуховую перину большой супружеской кровати.

Внизу шумели постояльцы, громко требуя вина. Борн только посмеивался — вряд ли людишки обрадуются, если он спустится к ним.

Демон вольготно возлежал на мягкой перине, ворочаясь в жирном теле трактирщика. Раны его стремительно затягивались.

— Папа, тебе нездоровится? — донеслось снизу звонкое.

Борну как раз здоровилось. Он был сыт и с каждым мигом становился бодрее. Правда, перина слегка задымилась, а кожа подневольного тела покраснела и пошла волдырями по всей спине и причинному месту.

Демон с сожалением умерил жар тела. Хорошо бы сейчас умастить себя пряностями…

— Папа?

Каблучки звонко застучали по лестнице.

Борн вздохнул: «Вот же неугомонные создания эти люди!»

В комнату вбежала девчушка лет двенадцати и уставилась на тело матери, лежащее у окна в фривольной позе с задранными юбками.

Девочка отрыла рот, повернулась к инкубу, но закричать не посмела — она же видела в нём отца. Слёзы не каплями, а целыми ручейками побежали по её щекам.

Вот и месть в руку! Люди убили Аро, людское дитя — прекрасно пойдёт в качестве первого взноса!

Борн поднял голову и хищно улыбнулся. Зрачки «трактирщика» становились всё краснее — демон и не думал маскироваться.

Девочка, уставившись в глаза отца, — попятилась.

Инкуб поманил её, не желая покидать мягкой перины.

— Иди сюда, лавовое отродье!

Голос трактирщика изобразить получилось, но слов ребёнок не понял и продолжал пятиться. А, может, испуг оказался сильнее привычки слушать отца? Отец был для дочки всем в этом мире, но всё-таки она отступала к двери, сердцем уже не узнавая его.