— Как зовут тебя? — спросил Фабиус.

— Мастер Лойбуш, мейгир, — чуть наклонил коротко стриженую голову суконщик.

— Пойдёшь с нами, мастер Лойбуш, — кивнул Фабиус. — Мэтр Вабис выйдет к толпе и призовёт главарей на переговоры в Ратушу. Мы пойдём с ним, дабы поддержать его. Медлить больше некуда.

— Эй, Кибо? Не надоело вам тут торчать? Трубани-ка в свой горн, пусть откроют нам двери? Разве ж мы тронем кого-то, а, ребята?

— Гойда!

— Айдате по домам, служивые! — кричали бунтовщики стражникам, стоящим в окнах второго этажа и на балконе, с которого раньше частенько обращались к толпе префект и члены совета.

Почти все стражники набирались из таких же горожан, что осадили ратушу. Их знали в лицо, и особой злости к ним не питали. Но были в страже и наёмники. И вот этим костлявая серьёзно грозила снизу сухоньким кулачком.

Фабиус вывел на балкон мэтра Вабиса, поддерживая его под локоть — ноги у старика идти не хотели. Суконщик напирал сзади.

Никто и не заметил, что Борн исчез, растворившись в тёмном коридоре Ратуши.

Узнав мэтра Вабиса, толпа заревела:

— Прочь!

— Пришлых не нать!

Затрубил горнист, призывая к тишине.

— Свободные горожане! — тонко закричал мэтр Вабис. Его пальцы вцепились в плечо магистра так, что тому захотелось оторвать от себя старика и швырнуть вниз. — Город не примет беженцев, если таково слово ваше! Хотите вы их?

— Не-ет им!

— Не нать!

Откликнулась толпа.

— В Ратуше ждут тех, кто скажет своё слово за всех горожан! — рявкнул Фабиус, перекрикивая гул. — Пусть выберут пятерых! Они донесут ваше слово!

— А где префект? — заорал кто-то, и его поддержали рёвом.

— Префект болен! — крикнул Фабиус.

— А ты кто?

— Я — магистр Фабиус Ренгский! Присланный сюда Советом Магистериума! Полномочный решать, кто будет кормить беженцев из Дабэна!

Толпа зашумела. Внизу начался торг. Бесов предложение Фабиуса не устраивало совершенно, зато оно устраивало рискнувших бунтовать горожан. Нечисти нужно было время, чтобы перенастроить людей на свой лад, а лишнего времени сейчас не имелось ни у кого. И толпа пошла вразнос.

— Да пусть побухтят, ночь длинная! — раздавались крики.

— А пусть выходят сюда, к нам!

— Неча нам в ратушу итить!

— Гейте самя на площадь! На помост!

Фабиус прислушался к шаткому равновесию, понял, что настаивать на своём бессмысленно, и крикнул в ответ:

— Хорошо! Пусть пятеро от вас встанут на помост! Пятеро!

— А ваших скоко? — заорали из толпы.

— Наших — трое! — крикнул Фабиус и оглянулся.

Борна за спиной не было.

— Пойдёшь? — шёпотом спросил он суконщика.

— Дети у меня… — пробормотал тот.

В конце концов, сопровождаемые десятком стражи, из дверей Ратуши к толпе вышли магистр Фабиус и молодой маг. Между ними, поддерживаемый под локти, висел мэтр Вабис.

Его опустили на лавку, сооружённую кое-как на помосте. На другую лавку, напротив, уселись выборные из толпы. Но и знакомый Фабиусу бельмастый, и явные главари разбойников остались стоять внизу. Не увидел Фабиус в первых рядах и толстого бандита, покрытого бородавками, в коем подозревал Барбра. Неужели, и он струсил, заметив Борна?

Может, потому не стало единства в рядах бунтовщиков, что таинственный их главарь затаился?

Это сказки, что есть у разбойников особая гильдия, что знакомы им ранги и приказы. Слишком мало света оставляет в их душах жизнь на задворках. А без света — нет и сложно устроенных сообществ, лишь банды, делящие город, как каравай хлеба на куски по ширине ртов. И банды эти трудно собрать в одно.

Лихих людей можно использовать для разжигания пожара: словно дрова, они раскалят камни, которые потом долго будут держать тепло. Но дрова прогорают быстро. И как только исчез с горизонта загадочный Барбр, разбойники отодвинулись в тень. А вот ушлые цеховые мастера, коим не достало уже не хлеба, но сладкого пирога, мигом подослали к Ратуше подмастерьев понадёжнее.

Город был обеспокоен болезнью префекта, беженцами, что в зиму навязывал Магистериум, да и у цехов были давние споры за привилегии и торговые места. Вот почему почти все выборные из толпы оказались вдруг подмастерьями, чьи мастера не пришли сегодня в совет. Может, затесались среди них и бесы, но этого магистр разглядеть не смог.

Зато цеховой бунт был знаком ему хорошо. Фабиус уже видел, как лилась кровь, когда цеха не могли поделить своё и чужое. Знал и то, как нужно прекращать подобные свары.

Худо было, что горожане разграбили церковь, убили священника. Грех этот делал их особенно злобными. Но смерть можно было выкупить деньгами, перевести её в унылый торг, что он и намеревался сейчас устроить. Хотел и припугнуть, но тут некстати куда-то запропастился Борн.

Толпа гудела. Стражники то и дело сталкивали с помоста лезущих вверх.

Горожане выкрикивали угрозы, взирали на магистра яростно, отыскивая в его лице пороки, что толкнули их на такое неслыханное деяние, как церковный погром. Ведь не могли же они сами решиться на бунт против церкви? Значит, плохи были её магистры!

Фабиусу не помешал бы сейчас демон, чтобы прочесть их мысли. Лица были видны смутно, по ним метались тени, факелы слепили тьму, и не давали света.

Магистру стало страшно: справится ли он один с толпой в сотни глоток?

Он всегда избегал людей. Искал уединения. Ему казалось, что теперь перед ним встали все, чьи дела он должен был когда-то решить, но не решил. И вот они пришли к нему требовать ответа.

Он был готов сражаться за них на смерть, но нужно было не сражаться, а говорить.

Глава 27. Справедливость

«Иногда свет в конце тоннеля — это уже адское пламя».

Народная мудрость

В Аду и на земле. Ночь.

Весь день старый демон Пакрополюс в ужасе смотрел в сломанное зеркало. Изображение он сумел кое-как наладить, подкручивая шестерёнки, но пробиться на землю Гласом больше не мог.

Он глазел, страдая и пытаясь понять — что же происходит там, у людей и сущих? Почему ведут они себя хуже взбесившейся слизи, что с шипением лезет ни с того ни с сего из горячих подземных источников? Как же вышло, что нерушимые адские законы оказались не твёрже ломкого туфа? И как Сатана просмотрел всё это беспределие на Земле?

Демон взирал на Ангистерн, глаза его наполнялись красной влагой, высыхали, потом — снова наполнялись… И выхода он не видел. Даже если Алекто найдётся, что делать с этим бесовским стадом?

А ещё этот инкуб. Инкуб (!) во всеувидение объявивший себя Изгоем! И Сатана промолчал!

После этого Пакрополюсу только и оставалось, что наблюдать. Ведь, объявивший себя Изгоем — равен в притязаниях самому Изменчивому!

Инкубу — что. Ангелус Борн отряхнул прах Ада со своих ног, оповестил, что больше не чтит его законов. Таким образом, и законы постепенно переставали иметь над ним власть. Сущие Ада могли, конечно, сладить с бунтовщиком силой… Но кто в Верхнем Аду был равен силой проклятому Борну?

Пакрополюс сидел и смотрел.

Демон не мог покинуть свой пост, ведь это он был главой этой проклятой комиссии по людской морали. Не мог он и спуститься к людям — это означало бы окончательно уронить себя. Ведь что будет с его карьерой, если Борн с позором изгонит его с Земли?

Пакрополюс страдал и даже робко мечтал о лёгкой благородной погибели, которая вполне доступна даже бессмертному, стоит лишь захотеть, когда изображение в зеркале зарябило вдруг.

Старый демон захлопал глазами, полагая, что это они его подводят, потом возликовал было, что контакт наладился…

Но Ярмарочная площадь, явившись на миг, рассыпалась языками теней и пламени, и в зеркале возникло лицо проклятого Борна.

— Ты один? — инкуб вгляделся в красные глаза Пакрополюса. — Давай поговорим как демон с демоном, честно и без увёрток?