Родители смотрели телевизор, когда я вышел из дома. Я зашагал по гравию, прислушиваясь к шороху у себя под ногами. Он тоже услышит его, думал я.

Марция ждала меня у себя в саду. Она сидела в старом, кованом кресле, вытянув ноги перед собой, упираясь пятками в землю. Ее велосипед был прислонен к другому креслу, руль почти касался земли. На ней был свитер. Ты заставил меня долго ждать, сказала она. Мы отправились короткой дорогой, более крутой, но по ней до города было рукой подать. Свет и звук кипевшей на пьяцетте ночной жизни разливались по соседним улочкам. В одном из ресторанов вошло в привычку выносить наружу маленькие деревянные столики и расставлять их на тротуаре всякий раз, когда посетители заполняли отведенное на площади место. Когда мы оказались на площади, шум и оживление вызвали у меня обычное беспокойство и раздражение. Встречаться с друзьями Марции мне не хотелось. Даже чтобы быть с ней мне приходилось прилагать усилия. Я не хотел превозмогать себя.

Вместо того, чтобы присоединиться к какой-нибудь компании знакомых за столиком в кафе, мы встали в очередь за мороженым. Она попросила меня заодно купить ей сигареты.

Потом, держа в руке по рожку мороженого, мы прошлись по людной пьяцетте, свернули в одну из улочек, затем в другую, третью. Мне нравился блеск булыжников мостовой в темноте, нравилось медленно брести с ней по городу, катя рядом велосипеды, слушая приглушенное звучание телевизоров, доносящееся из открытых окон. Книжный магазин был еще открыт, и я сказал, что хочу зайти, если она не против. Она не возражала и пошла вместе со мной. Велосипеды мы оставили у стены. Нитяная с бусинами занавеска от мух скрывала вход в прокуренную, затхлую комнату, заставленную переполненными пепельницами. Владелец собирался вскоре закрывать, но квартет Шуберта все еще играл, и парочка туристов, которым было чуть за двадцать, просматривала книги в отделе англоязычной литературы, вероятно, подыскивая роман с местным колоритом. Как все это  отличалось от утреннего визита, когда вокруг не было ни души, а магазин наполняли слепящее солнце и запах свежего кофе. Я взял со стола сборник поэзии и начал читать одно из стихотворений, в то время как Марция заглядывала мне через плечо. Я уже собирался перевернуть страницу, но она сказала, что еще не дочитала. Мне это понравилось. Заметив, что парочка рядом с нами собирается купить итальянский роман в переводе, я прервал их беседу и посоветовал другой.

– Вот этот намного лучше. Действие происходит на Сицилии, а не здесь, но это, вероятно, лучший итальянский роман, написанный в этом столетии.

– Мы уже видели фильм, – сказала девушка. – Он так же хорош, как Кальвино?

Я пожал плечами. Марция все еще была увлечена стихотворением, перечитывая его.

– Кальвино даже рядом не стоит, блеск и мишура. Но я всего лишь ребенок, что я понимаю?

Два других молодых посетителя в стильных летних пиджаках спортивного кроя, без галстуков, беседовали о литературе с хозяином магазина, все трое курили. Стол рядом с кассой был заставлен пустыми бокалами для вина, рядом стояла большая бутылка портвейна. В руках у туристов я также заметил пустые бокалы. Наливали, очевидно, по случаю книжной презентации. Хозяин магазина, перехватив мой взгляд, молча и как бы извиняясь, движением глаз предложил портвейна и нам. Я взглянул на Марцию и пожал плечами в ответ, как бы говоря, Кажется, она не хочет. Владелец, по-прежнему молча, указал на бутылку и покачал головой в притворном неодобрении, давая понять, что жалко выбрасывать такой хороший портвейн, так почему бы нам не помочь допить его до закрытия магазина. В итоге я согласился, Марция тоже. Из вежливости я спросил, по поводу какой книги торжество. Другой мужчина, которого я раньше не видел, потому что он читал что-то, сидя в крошечной нише, назвал книгу: «Se l’amore». «Если любовь».

– Хорошая книга? – спросил я.

– Дрянь, – ответил он. – Кому как не мне знать. Я написал ее.

Я ощутил зависть. Я завидовал его чтению, вечеринке, друзьям и поклонникам, собравшимся со всей округи, чтобы поздравить его, в маленьком книжном магазине в стороне от нашей маленькой пьяцетты в этом маленьком городке. Они оставили больше пятидесяти пустых бокалов после себя. Я завидовал его свободе принижать себя.

– Подпишете мне экземпляр?

– Con piacere, с удовольствием – ответил он, и прежде чем владелец магазина успел протянуть ему фломастер, автор уже достал свой «Пеликан».

– Не уверен, что эта книга для тебя, но...

В его фразе, повисшей в воздухе, скромность удивительным образом мешалась с легким оттенком напускного самодовольства, что можно было истолковать как, Ты попросил меня подписать, и я счастлив сыграть роль известного поэта, хотя мы оба знаем, что это не так.

Я решил купить экземпляр и для Марции, упросив автора поставить автограф на нем тоже, что он сделал, добавив длинный росчерк к своему имени.

– Не думаю, что она и для вас, синьорина, но...

Потом я снова попросил продавца занести обе книги на отцовский счет.

Пока мы целую вечность стояли у кассы, наблюдая, как продавец упаковывал каждую книгу в блестящую желтую бумагу, повязывал ленточку, приклеивал на ленточку серебристую наклейку с эмблемой магазина, я придвинулся к Марции и, может, просто потому что она была здесь, рядом со мной, поцеловал ее за ухом.

Она чуть вздрогнула, но не отодвинулась. Я поцеловал ее снова. Потом, отстранившись, прошептал: «Тебе неприятно?» «Нет, нисколько», – шепнула она в ответ.

Когда мы вышли, она спросила:

– Почему ты купил мне эту книгу?

На мгновение я подумал, что она спросит, почему я поцеловал ее.

– Perché mi andava, потому что мне захотелось.

– Да, но почему ты купил ее для меня? С чего ты решил купить мне книгу?

– Не понимаю, почему ты спрашиваешь.

– Любой идиот понял бы, почему я спрашиваю. Но не ты. Подумай!

– До меня все равно не доходит.

– Ты безнадежен.

Я уставился на нее, пораженный нотками гнева и досады в ее голосе.

– Если ты не скажешь мне, я буду думать бог знает что. И буду чувствовать себя чудовищем.

– Ты осел. Дай мне сигарету.

Не то чтобы я не подозревал, к чему она клонит, просто не мог поверить, что она настолько хорошо меня разгадала. Возможно ли, чтобы она увидела скрытый смысл в моем нежелании объяснять свое поведение? Нарочно ли я изображал непонимание? Мог ли я и дальше превратно истолковывать ее слова и не чувствовать себя обманщиком?

Я вдруг подумал, что, возможно, игнорировал все ее намеки нарочно, чтобы вынудить ее сделать первый шаг. Стратегия, используемая робкими и слабыми.

И тогда рикошетом меня пронзила и ошеломила другая мысль. А разве Оливер не точно так же вел себя со мной? Намеренно игнорировал меня все время, чтобы я наверняка попался на крючок.

Не на это ли он намекал, сказав, что видел насквозь все мои попытки не замечать его?

Мы отошли от магазина и закурили. Спустя минуту послышался металлический скрежет. Хозяин магазина опускал стальной рольставень.

– Ты правда настолько любишь читать? – спросила она, пока мы медленно шли по темноте в сторону пьяцетты.

Я посмотрел на нее так, словно она спросила, люблю ли я музыку, или хлеб с соленым маслом, или спелые фрукты летом.

– Не пойми меня неправильно, – сказала она. – Мне тоже нравится читать. Просто я никому не говорю об этом.

Наконец-то, подумал я, хоть от кого-то я слышу правду. Я спросил, почему она не говорит никому.

– Не знаю... – было похоже, что она тянет время или не знает, как ответить. – Читающие люди – скрытные. Они прячутся. Прячутся, потому что не всегда нравятся сами себе.

– А ты прячешься?

– Иногда. А ты нет?

– Я? Да, наверно.

Потом, неожиданно для себя, я задал вопрос, на который в других обстоятельствах не осмелился бы.

– Ты прячешься от меня?

– Нет, не от тебя. Ну, может, чуточку.

– Почему?

– Ты и сам прекрасно знаешь почему.