Пошептавшись с блондинкой и чуток утихомирив разгулявшийся невроз коллекционера, нолс налег на прилавок грудью и постарался уже поспокойнее спросить подошедшего продавца:

— Вот там у вас… по левую руку… — этот ориентир трудновато дался гному, у которого сердце располагалось справа, — там что ж, в самом деле старинный телеприемник?..

— Недавно принесли на продажу, — с небрежной гордостью сказал продавец, будто бы лично годами холил и лелеял раритет в собственной каморке. — Всего десяток монет — и он ваш…

— Десяток монет? — возмущенно проговорила Ника, бесцеремонно оттесняя в сторонку нолса, хоть сделать это было и нелегко, гном будто прилип к прилавку. — И что ж — это чудо техники за такую цену еще и показывает что-то?

— Как можно? — удивился продавец. — Его же включают не чаще одного раза в год, мало ли что… сами понимаете. Да и нет давным-давно эфирных передач на тех частотах, которые он может поймать. Да и вообще у нас, по-моему, давно всё телевидение на кабельной сети. Но — внутри полностью сохранена начинка тех самых времен, когда этот телеприемник успешно функционировал…

— А… э-э-э… — только и успел проговорить нолс, как вцепившаяся ему в рукав комбеза Ника решительно оттащила иного подальше от прилавка.

Вслед им удивленный продавец успел только выкрикнуть:

— Тут ваши, нолсы, не так давно были, интересовались уже, хотели, кажется, купить…

… — Ты зачем? ты чего? ты куда? — возмущению Векки не было предела, но блондинка твердо и настойчиво вытащила его из магазинчика и только тут тихонечко заорала, с трудом сдерживаясь, чтобы не стукнуть в сердцах кулачком по лысой серой голове:

— Опупел, слоник!? Векки, ты свихнулся? платить такие деньги за такую рухлядь…

— Это антиквариат, — не уловив суть обзывательства, попытался возразить гном, высвобождаясь из цепкого захвата женских рук. — Это вообще чудо, что он до сих пор уцелел…

— Это — чудо? — пренебрежительно пожала плечами Ника, успокаиваясь. — Хочешь, ламповый, черно-белый, да еще и работающий на полную катушку?

Нолс непонимающе уставился на девушку, как бы говоря своим взглядом: «Такого не бывает, что ты тут еще придумываешь?» Но, мгновенно сообразив, что просто так Ника ничего не говорит, спохватился и уточнил:

— И откуда ты его возьмешь?

— Со своей дачи, — великодушно разъяснила блондинка. — Она мне досталась по наследству от прабабушки по материнской линии… вообще-то, я там и не бываю почти, но телевизор этот видела, даже смотрела пару раз из любопытства и от скуки. Нормально показывает…

Хоботок нолса задрался едва ли не вертикально, что являлось проявлением у этих иных высшего градуса смятения и душевной расстроенности.

— Ника… это… слишком… но ведь… всё на самом деле?.. — сбивчиво и еще более гнусаво, чем обыкновенно, произнес Векки. — Но ведь такого не бывает, почему же ты об этом молчала всю дорогу, да и там, у себя дома, тоже ни слова не сказала…

— А ты ни о чем и не спрашивал, — логично, а что еще она могла сказать, ответила Ника. — А по дороге вы почему-то всё больше про Сумеречный город выспрашивали, а не про старую технику, которая у меня на дачке без дела хранится…

17

Из тяжелого, алкогольного дурмана, который и сном-то назвать затруднительно, Антона вывел слабенький женский писк… и раздавшийся следом ворчливый, негромкий голос Мишеля:

— Да ладно тебе, уж сколько колю, могла бы и привыкнуть, чего пищать-то…

— Себе бы поколол столько — узнал, — слабенько огрызнулась Татьяна.

Это она, собственно, и пискнула, когда тонкая игла шприца проникла в худенькую ягодицу девушки.

Антон открыл глаза и резко, не давая самому себе времени расслабиться и перевернуться на другой бок, сел на постели, оглядываясь по сторонам шальными, не проспавшимися глазами. Рядышком посверкивала бледненькой попкой Таня, над ней, в позе врача-садиста из дешевого сериала, стоял, слегка склонившись, Мишель, уверенным движением выжимая содержимое тубы шприца в девичью ягодичную мышцу.

— Ну, вот, Антона разбудила, — попенял девушке поверенный, заканчивая процедуру, резким движением извлекая иглу и прижимая к месту укола маленький комочек ваты, смоченной в ароматном джине.

— Разбудишь его, если сам не захочет, — все так же нервозно ответила Таня, покосившись на романиста, красными от недосыпа и постоянных возлияний глазами напоминающего разбуженного в неурочное время вампира.

— Поспишь тут с вами, — поддержал, было, разговор Карев.

Татьяна бесстыдно перевернулась на спину, подтягивая на ходу трусишки, свою единственную одежду, в которой она пребывала в постели рядом с едва ли не полностью одетым Антоном. «Опять не удосужился даже штаны снять», — с огорчением подумал романист, критически оглядывая себя.

— Как был, так и упал, — будто прочитав его мысли, прокомментировала девушка. — Зашел, постоял почему-то у окна и — упал…

— А давно? — обреченно осведомился Антон.

Для него последние трое суток пребывания в санатории-убежище для беглой городской верхушки и кое-кого из организаторов так и не состоявшегося фестиваля превратились в непрерывную пьянку в местном ресторане, банкетном зале и в номерах неожиданных знакомцев и незнакомцев. Мишель насмешливо называл это операцией прикрытия или дымовой завесой, но и без его язвительности Антон прекрасно понимал, что к закрывшемуся в своем номере известному литератору и скандалисту будут ломиться дел не по делу и санаторная администрация — выяснить, не случилось ли чего плохого, или, спаси высшие силы — трагического, и местная элита во главе с мэром — просто поближе познакомиться и выпить стаканчик-другой в компании столичной знаменитости, и нежданные приятели, вроде Жерара, который в первые же часы пребывания здесь Антона сотворил ему просто бешеную рекламу. Вот и пришлось Кареву большую часть времени проводить за стаканом то джина, то коньяка, то водки… да еще и в такой компании, от которой порой тошнило похлеще, чем от переизбытка спиртного. Антон, конечно, был не дурак выпить, но терпеть не мог, когда это делалось против его желания, да еще с такими неудачными собутыльниками…

Впрочем, страдал в санатории не он один. Удачно вывезенная из городка девушка пролетария лишь первые полсуток пребывала в относительно беспамятном, болезненном состоянии, а потом… то ли сказалось действие ведовских снадобий тетушки Марии, то ли помогла инопланетная аптечка, а может быть, и прописанные ею препараты, которые колол в худенькую задницу девчонки беспощадный Мишель, а скорее всего — и то, и другое, и третье… но на вторые уже сутки девушка ожила окончательно и теперь просто-таки изнывала от скуки. Ведь уже который день, как в санатории были отключены все радио и телеприемники, а из прочих развлечений крутили в маленьком кинозальчике такие откровенно порнографические фильмы, что смотреть их зачастую было противно и ко всему привыкшей богеме. Да и выходить из номера Татьяне категорически запретил поверенный, понимающий, что в большой и, кажется, постоянно пьяной компании, наверняка, есть люди, просто притворяющиеся загулявшими, но внимательно контролирующие обстановку. Появление неизвестной девчонки, да еще в чужих стареньких спортивных штанах и мужской рубашке вряд ли прошло бы незамеченным, не говоря уж о том, что Татьяне пришлось бы ежесекундно отбиваться от незатейливых, но очень назойливых предложений всех без исключения мужчин, находящихся в старинной дворянской усадьбе.

А то, что лучше и безопаснее было бы провести время до окончательного освобождения города от анархистов инкогнито, прекрасно понимали и Антон, и сама Татьяна, не говоря уж о Мишеле. Он был единственным из их компании, кто ухитрялся быть невидимым для многочисленных гостей санатория и в то же время свободно перемещаться по всей территории, даже пару раз наведываясь в город.

…— Ты уже под утро заявился, — сообщила Таня романисту, тоже усаживаясь на постели и соблазнительно, как ей казалось, без всякого стеснения выпячивая свои маленькие грудки; о болезненных ощущениях в своей тощей попке она, казалось, уже забыла.