Леж Юрий. Перевертыш

«Представьте себе хотя бы ваш русский генштаб на Земле.

Существуют у него оперативные планы

на случай вторжения, скажем, с Марса?

— Что ж, — сказал Андрей. — Я вполне допускаю,

что что-нибудь вроде и существует…»

А. и Б. Стругацкие. «Град Обреченный»

*

В длинном, приземистом, загроможденном кроватями в два яруса, помещении казармы повисли светлые сиреневые сумерки. Они размазывали очертания предметов, умиротворяли своей пеленой, застилали глаза, призывали к забытью усталые, молодые и не очень, солдатские организмы. Организмов в казарме было мало, основная часть штурмового, а ныне — временно — комендантского батальона еще не вернулась с ужина. Но в дальнем от входа, «почетном» углу на пяти койках расположились семеро бойцов в застиранной, неоднократно штопанной, но чистой и опрятной полевой форме. Четверо, окружив одну из коек, лениво резались в дурака, подобранной где-то в развалинах порнографической колодой, больше обращая внимания на картинки, чем на сам ход игры. А трое просто валялись на своих спальных местах, закинув ноги в сапогах на высокие спинки коек или просто спустив их на пол, что бы не изгваздать сапожной грязью казенные одеяла. Впрочем, грязи на сапогах было немного, за окнами стояла сухая, почти жаркая осень с редкими, раз за пару недель, короткими дождями, после которых земля высыхала в считанные минуты. Погода, совсем не типичная для северной части полуострова, где с наступлением осени из года в год шли затяжные, прохладные дожди, но вот же — и на старуху бывает проруха — в этот год с дождями небесная канцелярия пожадничала.

Развалившийся на крайней, предпоследней от стены, койке невысокий, но крепенький белобрысый парнишка лет двадцати, не больше, был в батальоне новичком, всего-то вторую неделю, как перевели его с «материка», где он начинал службу, сюда, под стены большого города. Месяц назад взяли город с помощью азиатской хитрости «на штык», но после схватки в окраинных, промышленных районах, прорыва в центр танковой колонны и капитуляции обороняющихся военных, до сих пор большинство районов не освоили полностью, оставив это дело военной комендатуре. А в комендатуру прикомандировали отдельный штурмовой батальон, прикрывавший город с северо-запада и не пустивший внутрь вражескую бронетанковую колонну, шедшую на помощь обороняющимся. У широкого федерального шоссе, сходу вступив во встречный бой, батальон потерял из восьмисот человек личного состава больше трети, и еще почти четверть из уцелевших после того боя отправили в госпиталя, в основном, на «материк». В городском, организованном при комендатуре, госпитале оставляли либо легких, либо нетранспортабельных раненых, перевести которых в другое место означало убить их в дороге. Оставшихся живыми и невредимыми бойцов и немногочисленных офицеров, в ожидании пополнения и в качестве отдыха, подчинили на время коменданту города, оставив, впрочем, базироваться здесь же, на той самой окраине, где всего-то несколько недель назад горело танковое железо, грохотали выстрелы гранатометов, ухали мины.

Знающие свое дело, как «Отче наш», тыловики моментально подобрали под казарму длинное заброшенное здание, напоминавшее опустошенный давным-давно склад, силами трофейщиков навели в нем за два дня относительный порядок, расставили койки, забили выделенный закуток матрасами, подушками и постельным бельем, и — вернулись на свои родные базы и склады, справедливо рассудив, что дальнейшая судьба быта должна быть вручена в могучие и сметливые солдатские руки.

Уцелевшие в мясорубке встречного боя, отдохнувшие, отошедшие от горячки боевых будней, солдаты с удовольствием порешали многочисленные бытовые вопросы, в основном, путем мародерских налетов на ближайшие к окраине брошенные и разбитые магазины, и теперь казарма выглядела не так сурово и однообразно, как положено по воинским нормативам, а чуть уютнее и теплее, радуя отдыхающих после дневных занятий бойцов домашними, давно забытыми мелочами.

Впрочем, во всем этом белобрысый новичок по прозвищу «Пан», участия не принимал, он как раз оканчивал снайперские дивизионные курсы и прибыл в штурмовой батальон, когда тыловая жизнь нормализовалась, вошла в свою колею. Батальон, оставшийся караулить город вместе с хозяйственными и комендантскими службами, пополнять не спешили, успев в первую неделю после окончания боев подбросить до половины потребного состава рядовых, а вот со специалистами и офицерами вышла заминка. А пока суть да дело, из восемнадцати взводов десятью командовали сержанты и старшины, а тремя четвертями отделений — рядовые из обстрелянных «старичков».

Белобрысого Пана, по прибытии, прикрепили к старшему сержанту Успенскому, ротному снайперу, а теперь, по совместительству, и командиру взвода, для обучения в реальных боевых условиях и стажировки. А Успенский, замотанный взводными делами, на всю первую неделю перепихнул новичка своему напарнику по кличке «Волчок». Волчок и таскал за собой Пана по развалинам, заставляя отрабатывать маскировку в городских условиях, постройку запасных и резервных лёжек, и только одно было плюсом — патронов для стрельбы Волчок не жалел, правда, загружая ими Пана сразу на двоих. Вечерами, обычно перед отбоем, Волчок рассказывал Успенскому о достижениях «своей» снайперской пары. Вот и сегодня, чуть пораньше закончив занятия, обмывшись в устроенном рядом с казармой душе и перекусив до времени общего ужина, они завались на койки, отдыхая, и тут же рядом с ними прилег о чем-то задумавшийся Успенский.

— Пан, а Пан, — подал голос Успенский, поворачивая голову и рассматривая в упор сослуживца, как будто только что увидел его впервые. — А скажи-ка, Пан, мы вот оккупанты? и захватчики?

— Ну, это… как бы… — промямлил Пан, не зная, как же отвечать.

С одной стороны, Успенский был нормальным парнем, постарше многих, особенно из пополнения, возрастом под тридцать уже, но с другой стороны — он был, хоть и временным, командиром взвода, офицером. И то, что старший сержант разрешал Волчку и еще некоторым бойцам обращаться к себе запросто, означало лишь, что они вместе прошли огонь боев. В вопросах боевой учебы, нарядов и поддержания порядка во взводе Успенский спуску никому не давал и скидок на срок службы и боевые заслуги не делал. Потому и замялся с ответом Пан, что не знал, как же себя вести, да еще и почувствовал в словах Успенского нотки юмора. Тут как бы впросак не попасть, чтобы не стать потом посмешищем для всего батальона на долгие месяцы. Был у него еще свежим в памяти пример одного бойца со снайперских курсов, там, на «материке»…

— Ну, ладно, раз стесняешься ответить, то ты, Волчок, скажи, — смилостивился Успенский, переводя взгляд на своего бывшего напарника по снайперскому звену.

— Ну, а как же, Вещий? — поддержал комвзвода Волчок. — Как ни есть и оккупанты, и захватчики, нас так ихнее радио всегда называет, да еще и матерными словами по ихнему поливает…

Вещим, как успел заметить Пан, старшего сержанта звали только уж совсем близкие друзья, такие, как Волчок, да еще три-четыре офицера. Никто из них не рассказывал о происхождении клички, но как-то не верилось, что всему виной было имя Успенского — Олег.

— А ты опять всякую клевету слушаешь? — спросил строгим голосом Успенский.

— Да я бы уши заткнул, — ехидно оправдался Волчок, — но руки были заняты. Получал в оружейке патроны, а там как раз радио и говорило…

— Не ври, — попросил Успенский. — Во-первых, в оружейке радио нет, во-вторых, даже если б туда старшина приемник притащил, то слушать бы вражью станцию не стал, потому как он по-местному ни бум-бум и ни бельмеса…

— Ну, ладно, в каптерке я слушал пару дней назад, с тобой же вместе, — сдал Успенского его же самого Волчок.

— Тогда, ладно, со мной можно, — согласился старший сержант и снова приступил к опросу новичка: — А если мы оккупанты и захватчики, то почему ж мы не грабим богатые дома местных обывателей и не насилуем красивых женщин, жен и сестер этих самых обывателей?