— Ты-то откуда такое знаешь — как в других местах? — поинтересовался новоиспеченный сиделец, пока еще жадный до любых новостей и уже томимый информационным голоданием, через которое прошли все из сидящих с разной степенью тяжести.
— Бывает, к нам подсаживают кого из местных, — нехотя пояснил Антиохов. — В воспитательных целях. Мол, ты вот такой умный и против власти прешь, а глянь — инопланетники, высшие, можно сказать, существа, а тихо-мирно свой срок мотают, не кочевряжатся… Знаешь, у некоторых от нолсов да ворбланов и мозги набекрень становятся, ведь они такого даже на картинках в своем кино не видели…
…А потом была Победа!
Где-то там, в далеком Берлине и чуть более близкой Москве, солдаты палили в небо, впервые за долгие месяцы бесцельно и безумно расходуя боезапас, а простые люди плакали и смеялись от счастья и горя одновременно; где-то там шли на восток эшелоны, груженные демонтированными станками, металлом, полуфабрикатами, двигались вагоны, наполненные картинами старых мастеров, резной антикварной мебелью, фарфором королевских дворцов и — тысячами когда-то служивших врагу соотечественников.
А в лагере теперь стало спокойно, тихо и даже как-то умиротворенно. В очередной раз сменилась форма и оружие конвоиров, стали меньше дрожать руки «кума», по выслуге лет и возрасту на пенсионное содержание ушли с полдесятка «старичков»-офицеров, и их сменили новички-молодые, в первые месяцы службы вздрагивающие от испуга при встрече в сумерках с ворбланами или эшами.
Исчез из лагеря Велли. Но о своей, наконец-то, обретаемой свободе он успел предупредить Генку Антиохова.
— Меня обменивают! — сказал он, отведя своего приятеля подальше от чужих глаз и ушей, за бараки, почти к самому лагерному огороду, пустынному и хорошо просматриваемому со всех сторон. — Об этом говорить не положено, считается — сглазишь, но я не боюсь, это дело решенное…
— На что хоть сменяли? — поинтересовался больше из вежливости, чем от души, Генка, душа его давно уже огрубела и зачерствела, как прошлогодний ломоть хлеба.
— Не знаю, да и вряд ли это так интересно, — рассеянно отозвался нолс, роясь в карманах. — Вот, тебе на память от меня. Может, когда-нибудь и пригодится…
Велли протянул на ладони маленькую металлическую пластинку с изящно выгравированным на ней длинным, на добрый десяток цифр, номером и странной эмблемой, похожей на стилизованное изображение птицы.
— Это иридиевая пластинка, здесь, на этой планете, металл страшно редкий, да и не применяется сейчас практически нигде, — почему-то пряча глаза, пояснил гном. — Такой знак — анахронизм, конечно, но есть у всех нолсов с рождения…
Генка, не глядя, принял в ладонь пластинку, слегка ткнул Велли кулаком в плечо. Они помолчали немного, потом обменялись крепким, коротким рукопожатием и с нарочитой легкой ленцой в движениях, как и положено старым сидельцам, побрели к своему бараку…
V
P.S.
Геннадий Антиохов неторопливо шел по упругому светлому пенобетону давно знакомой, но представшей в совершенно ином, не узнаваемом облике улицы, поглядывая исподлобья на красивые, пестрые фасады высотных домов, сверкающих изомерным стеклом и даже дефицитным металлом. Под ясным голубым небом родной планеты, под легким, теплым, кондиционированным ветерком с добавлением тонизирующих ароматов различных цветов идти по этой улице было уютно, безопасно и комфортабельно. Здесь, буквально через каждый шаг, Геннадию на глаза попадались разноцветные торговые автоматы, наполненные пирожками, бутербродами, жареной картошкой, сладостями, легкими ароматическими сигаретами, минерализированной и витаминизированной водой в веселых пластиковых упаковках… то и дело обгоняя его, спешили по своим, наверное, важным делам веселые, беззаботные люди, изредка с затаенным любопытством поглядывая на смуглое, изборожденное легкими морщинами и будто выдубленное морозом, ветром и солнцем лицо Антиохова, такое непривычное, нестандартное, не вписывающееся в местный колорит.
Не обращая внимания на любопытствующие взгляды, Генка шел и шел себе, будто бы в никуда, никем и ничем не подгоняемый, не торопящийся, без опаски поглядывающий по сторонам. Несмотря на огромное желание, он не спешил подходить к автоматам, чтобы вытащить из них очередной пончик или сосиску в тесте, флакончик минералки или пачку малодымных сигарет с исчезающим пеплом. Что-то мешало Антиохову чувствовать себя своим в этом городе, среди тех людей, рядом с которыми он вырос и повзрослел, хотя — нет! — повзрослел-то он как раз уже не здесь…
Неожиданно среди заново привычной, знакомой толпы горожан Геннадий увидел нолса. Редкий гость на этой планете шел ему навстречу, неторопливый, основательный, стараясь не вертеть в любопытстве головой по сторонам. И будто что-то кольнуло под сердцем… конечно, это был не Велли, его Антиохов узнал бы из миллиона соплеменников, но… как-то сами собой встали у него перед глазами массивные створки тяжелых лагерных ворот, излаженные из широкой лиственничной доски, больше похожие на защиту средневекового острога в лесной чащобе, чем на вход в места заключения, и облезлые выцветшие под солнцем и дождем, дважды в год обновляемые свинцовым суриком простые слова «На свободу — с чистой совестью!», и будто наяву, зазвучали чуть гнусавые, негромкие слова:
А мы теперь намного дальше края света,
И даже волки, нас обходят за версту,
Нет на вопросы подходящего ответа,
А ты тверди, когда совсем невмоготу.
А ну-ка парень подними повыше ворот,
Подними повыше ворот и держись,
Чёрный ворон, чёрный ворон, чёрный ворон,
Переехал мою маленькую жизнь.
Чёрный ворон, чёрный ворон, чёрный ворон,
Переехал мою маленькую жизнь.
Оглавление
Леж Юрий. На свободу — с чистой совестью