— Я про это знаю, — не собирался просто так сдаваться Павел. — Ты же сам и рассказывал, как было… Только это где было-то? В городе, в развалинах. А тут — сам же видел — отдельный пустой поселок, кто нас тут ловить будет?

— Я тоже всё время думал, что такие, как мы, никому не нужны, — с горечью в голосе сказал Вожак. — Уроды, больные, отравленные, с лучевкой в кости и мозгах… А вот и нет. Кому-то и мы, такие, мешаем жить. Потому и бегаем от всех годами… всю жизнь бегаем…

Разведчик и Ким примолкли. Слова Вожака показались им странными и ненужными, ведь надо решать идти в поселок или оставаться в подвале сторожки, а не размышлять о бесполезной сущности их бытия. Но делать замечания или торопить Вожака с принятием решения они не стали, все-таки Вожак — это Вожак…

А тот сам оборвал свою речь, будто поперхнулся ею, закашлялся…

— Сейчас отдохнем, выспимся по-человечески, а потом я сам гляну на эти коттеджи, — решил Вожак. — Пойдем к огню, а ты, Ким, через час сменишь Саню, успеет он со своей Зоей посидеть, она крепкая, дотерпит…

…Дом был старый, двухэтажный, но время и невзгоды, казалось, не тронули его, только кирпичи потемнели, да стекла загрязнились почти до полной непрозрачности.

Вожак прошелся по замусоренному мраморному полу первого этажа, заглянул в разграбленную кухоньку, пустынные кладовки, по скрипучей деревянной лестнице поднялся на второй этаж, пооткрывал двери многочисленных комнат-спален, покрутил головой в легком недоумении: «Зачем же одному человеку столько комнат было нужно?», потом подумал, что хозяин, наверное, держал их для гостей.

По сути, Павел с самого начала был прав, предлагая перебраться сюда из подвала сторожки, но вот не лежала душа у Вожака к таким благоустроенным помещениям. Не то, что бы чувствовал он подвох или засаду, но понимал, как трудно будет через несколько дней понимать отсюда людей, загонять их в тесное, вонючее нутро вездехода. А стоит остаться хотя бы на пару-тройку недель, как преследователи всех мастей появятся возле поселка, будто воронье, слетающееся на падаль.

«Вот любопытно, — вновь отвлекли Вожака собственные мысли. — Зверьё всякое без числа передохло, птицы, насекомые… разве что, где почище, сохранились, а воронье и крысы, как жили, так и живут, будто бессмертные они, никакой химией не взять…» Конечно, Вожак немного лукавил даже перед самим собой, видел он на пути огромные стаи сдохших ворон, будто дохнула на них смерть, остановив во время погребального пиршества. Видел и множество дохлых крыс, но все равно — живыми он видел этих тварей гораздо больше. И уж гораздо больше, чем людей, которых становилось день ото дня все меньше и меньше, и не только в его злосчастной группе.

Наверное, последние спокойные дни путешествия без стрельбы и преследования, найденное чистое место, да и вот этот, готовый под жилье, коттедж расслабили сжатую пружину нервов Вожака. Он перестал ежесекундно ожидать опасности, удара в спину, выстрела из-за кустов. А главное — интуиция, без которой он не смог бы выжить все эти годы, упрямо подсказывала, что неприятностей в ближайшее время ждать не следует.

— Павел! — позвал Вожак разведчика, продолжавшего копошиться на первом этаже. — Слышишь? Наверное, ты прав, надо сюда перебираться…

Громко топоча и пыхтя, Павел начал было взбираться по крутой лестнице на зов, но Вожак остановил его:

— Ступай к нашим, скажи, пусть собираются, а я пока вездеход подгоню…

Вездеход по сложившейся давным-давно традиции отгоняли подальше от места стоянки, что бы не потерять сразу, одним махом, и драгоценную, спасительную технику, и людей.

…К вездеходу Вожак добрался быстрее, чем разведчик к стоянке. Разбросал придавливающие маскировочную сеть сухие, крупные ветки деревьев, невесть как попавшие сюда, стянул сетку, запихнул её, почти не сворачивая, в десантный отсек. И едва тронулся, как увидел свою группу, пробирающуюся через полегший мертвый бурьян в сторону поселка. Зрелище едва плетущихся по бездорожью людей, пытавшихся еще и тащить кто на себе, а кто и просто за собой кое-как упакованные вещи, было жалкое и душераздирающее. Даже привыкший к нему Вожак с трудом сдержал слезы и одновременное желание разогнать вездеход и пройтись гусеницами по согбенной цепочке женщин, детей, мужчин, что бы ныне и навсегда прекратить их мучения.

Чуть наддав газку, Вожак легко их догнал и перегородил путь колонне. Открыв дверцу, он выглянул из вездехода и позвал:

— Эй, люди! Быстро загружайтесь! Проехаться — оно быстрее будет…

И добавил про себя, возвращаясь на привычное место за рычагами: «А то ведь до смерти устанете, пока дойдете, некому будет обед готовить, разве что, Лягушонка, как всегда выручит…»

…Как и думал Вожак, люди не очень-то обрадовались давно забытой крыше над головой. Никто не разбредался по дому, в котором могло поместиться еще три раза по столько народу, как сейчас, да еще и свободного место осталось бы вдоволь. Все сгрудились в одной просторной комнате с большим овальным столом в центре, наверное, бывшей столовой. Здесь и приготовили скудный обед, жалея, что в самом доме нечем поживиться из съестного. Здесь и пристроились спать после еды, привычно постелив и укрывшись плащами химзащиты, подложив под головы противогазные сумки и маленькие котомки с личными вещами, у кого они были. Вожак, побродив между спящими, перекинулся парой слов с Зоей, единственной, кроме дозорных, кого не сморил сон, а потом ушел к вездеходу, оставленному подальше от домика, но тоже под крышей полуразрушенного от времени и былых едких дождей деревянного сарая. С единственным верным средством передвижения Вожак мог заниматься круглосуточно, дело находилось всегда, тем более, никто, кроме него, ничего не понимал ни в двигателях, ни в ходовой части вездехода. А учить этому кого-то из бегущих, даже мальчишек, не получалось. У людей исчезла тяга к знаниям вместе с физическими силами. Что может случиться с группой, если сам Вожак пропадет, он старался не думать. Идти пешком по степи в ежеминутном ожидании стрельбы и криков преследователей — уж лучше сразу лечь на землю и дождаться смерти без лишних мучений.

Вернулся в дом Вожак уже под вечер. Пусть и не сильно в последние годы отличались день и ночь, но человеческий организм за тысячелетия привык отсчитывать земные сутки, сбить его всего за несколько десятилетий было трудно. К вечеру отдохнувший народ немного ожил, зашевелился, многие даже сделали вылазку из столовой на второй этаж и на улицу, в обширный, наверное, когда-то цветущий сад. Теперь здесь торчали голые сухие стволы деревьев, негодные даже на топливо, ведь они собрали в себя всю окружающую отраву.

Время отдыха, приятного безделья и необязательного легкого труда тянулось медленно, будто осознавая, что еще не скоро в очередной раз посетит эту группу усталых, молчаливых людей.

…Среди ночи Вожак проснулся от бешеного сердцебиения и ощущения необъяснимой тревоги. Осторожно переступая через спящих людей, он вышел из столовой, узким коридорчиком прошел к «черному ходу» домика и вышел на маленькое крылечко, предназначенное когда-то для прислуги. На улице было светло, в прежние времена такое время суток назвали бы легкими сумерками, но сейчас для всех это была глубокая ночь. По небу тут и там пробегали странные синеватые сполохи, похожие на северное сияние, только более однообразные, приевшиеся в последние годы.

Вожак спустился с крылечка и прямо тут, у стены домика, справил нужду, поглядывая сквозь мертвые деревья на бушующие где-то далеко зарницы. Похоже было, что в этих краях электричества в атмосфере накопилось с избытком. Может быть, именно эта бешеная электролизация и побеспокоила его? Немного постояв у стены и, казалось, совсем успокоившись, Вожак решил возвращаться в общее спальное помещение, как вдруг заметил в одном из дальних окон домика отблески настоящего, живого пламени. Это было так удивительно, что Вожак, будто зверь на приманку в капкан, пошел туда, никого не предупредив, даже не объявляя на всякий случай тревогу, как было заведено в группе испокон веку.