Какой сегодня день? Он чем-то примечательный? Отчего так безрадостно сегодня.  Грустно и  печально, ...и нет чудесной и неповторимой страны Болгарии. Куда пропало море, белые любопытные чайки,  которые неторопливо по-хозяйски расхаживают по золотистому песку и клюют нашу обувь. И я стал забывать Иву в белоснежно-прозрачном платье, ...с  лучистыми глазами и развевающимися на ветру русыми волосами.  Нет милых  домиков в деревне с заплетенными в косички головками лука на потрескавшейся стене.  И нет кроликов с красными глазами в решетчатых загонах. И заготовок  соленьев-компотов  в небольшом подвальчике.

Когда это было? И было ли вовсе?! Долго я мог стоять и не уходить из сарая. Как пахнут расколотые и аккуратно сложенные красноватые чурки из граба, наверно не пахнет ничто в этом мире. И сам он сделанный из земляных кубиков проросших травой.  И этот высокий чердак с немыслимо извитыми яблоневыми перекрытиями. Они будто руками вытянувшись вверх держат черепичную крышу.  Старые яблони! …Это их последняя миссия, когда яблоки уже перестали родиться  на их ветвях и радовать душистыми медовыми плодами.

Мы степенно садимся … за длинный дощатый стол, что стоит под открытым небом. Доски его почернели, но тщательно выскоблены. Над головой гостеприимное болгарское небо, с улицы белая ограда, увенчанная глиняными обожженными плитками, а со стороны дома густо вьется по деревянной решетке виноград.

Мы смотрим на хозяйку Иву. Она учится живописи и делает большие успехи. Ее прозрачные воздушные акварели,  кажется, пишутся на одном дыхании.

-Это мужское дело, разжигать огонь,- говорит она.

Мы сомневаемся и молчим. А большие руки Георгия неторопливо и точно бросают маринованные куски мяса величиной с ладонь на железные массивные колосники чугунной решетки. И огонь лижет решетку, а не мясо. Оно только жарится шкворчит как на сковородке и истекает  запахами, которые поднимают бурю голода в наших желудках.

Ива, покинув нас на минуту, возвращается с литровой квадратной бутылкой.

-Это Ракия!

-А где же вино? Мы же в Болгарии!

-Нет только Ракия на абрикосах.

Мы в легком недоумении.

«Именно тех, что уже не могут держаться на ветках и падают сами на землю. Вот это абрикосы!!!  Они уже полны вином, - рассказываешь ты, - Они уже настолько выспели, что начинают подбраживать на ветках.  Это укладывается во фляги, бочки».

-Сусло,… оно какое? Это как компот или кисель?

Я получаю ответ, который все равно для меня непонятен. Косточки  дают, то, что никогда не даст мякоть плодов. И все это возгоняется по витым трубочкам, охлаждается в  деревянном корыте с родниковой водой и бежит  тонкой струйкой в жестяной бидон с мятыми краями.

Вот она абрикосовая Ракия! Прозрачна и крепка. Меньше пятидесяти градусов и на стол ставить стыдно. В хрустальном бокале закрыто дно. Крепость не чувствуется.  А Ракия мягкими лапами крадет сознание. А вот и мясо, источающее нежные запахи специй и приправ.

-А это что ты несешь? Банница?  Что такое? Никогда не слышал?

Творог и тесто, и женские заботливые руки. Этот воздушный пирог тает во рту с предельной быстротой.  А я смотрю на дерево, и ты говоришь, что это черешня.

-Такая  большая?

-Да! Даже самой высокой лестницы не хватает.

-И сколько же ведер можно собрать?

 Но ты только лукаво улыбаешься.

-Нельзя говорить, услышит черешня, не будет родить. Она же живая, лучше посмотри туда.

-Ого! Это просто исполин.

-Это тоже ваше?

-Нет! Он растет за оградой. Он рос, когда еще не было меня, не было моей мамы, даже мой дедушка, которому 96 забыл, откуда он появился.

-Это же грецкий орех. Я знаю.

-Нет, это не грецкий, а болгарский орех, - с улыбкой поправляешь ты меня,- Мы так в Болгарии всегда его звали.

-А кто собирает орехи, если он растет за оградой?

-Могут все, но принято, что напротив чьего дома растет, собирает первый, а потом предлагает другим, если останется.

-Неужели даже дедушка не помнит, как он здесь появился?

Ты опять улыбаешься, как улыбаться можешь только ты… открыто и лукаво.

-А дедушка уже ничего не помнит. Он каждый день утром встает и спрашивает меня: «Кто вы девушка?» Я отвечаю: «Ива!» и мы каждый день знакомимся вновь.

Большие южные звезды мерцают в незнакомом небе, ночь вступает в свои права. Гаснут последние золотые искорки в очаге. Нам постелили наверху.  В голове шумит. Подниматься тяжело. Рассохшаяся лестница натужно скрипит, отзывается на каждый шаг. И тут я замечаю в тусклом свете ночника подарки. На подушках лежат высушенные веточки лаванды и маленькие шоколадки. Густой сумрак ночи, открытые окна, звонкие цикады трещат свои бесконечные песни, холодный воздух с гор шевелит занавески на окнах и сквозь редкую ткань виден размытый диск луны.

Гости хороши, тем, что они не надолго, и мы покидаем славные окрестности Шумена, и близкие горы заросшие буковыми и грабовыми лесами и Търговище, и Царев Брод, и Мадару с Мадарским всадником.  Река Поройна как тонкий ручеек внизу среди зарослей лещины и орешника. Она петляет, вьется, бежит за нами  и пускает зайчики вслед. Маленькие деревушки с рыжими черепичными крышами, выскакивают неожиданно из-за поворотов.  Мы послушно сбавляем скорость. Турецкие бабушки оставшиеся  здесь еще наверно с Первой мировой уныло смотрят нам в след, толкая впереди себя тележки с каким-то добром. Белый бородатый козел, лежит на пригорке и сторожит вытянувших шеи гусей.  Те недовольны нашим появлением, изгибаются, шипят. И опять свобода и скорость.  Белые деревушки быстро исчезают в многочисленных складках местности.  Только  соколы медленно парят, в бездонном небе зорко оглядывают землю, ищут добычу.

Мы прощаемся в Варне. В саду, где много художников и сувенирных киосков с разнообразной китайско-болгарской всячиной на все случаи жизни. У тебя горят глаза от пестрого изобилия. Кто-то невидимый тоскливо играет на дудочке, звенят колокольчики, что мы задеваем головой и вкусно пахнет свежими сдобными булками от маленькой пекарни в переходе.

 Милая Варна. Как я тебя люблю.  Люблю поломанный старый асфальт, и русский храм  Успения Пресвятой Богородицы. Это ты мне говорила, что он  заложен в честь русской императрицы?  Мы идем по площади Кирилла и Мефодия. Заходим в серебряную лавку. Тяжелое тусклое серебро струится по стенам. Я говорю: «Купим золото!», а ты отвечаешь: «Я люблю серебро». Это новость, но я скромно молчу. Мы ничего не покупаем, а нам кланяются. Самый наивный и добрый народ Болгары. Мы проходим Соборный бульвар и идем на улицу Доктор Пискюлиев. Опять попадается серебряная лавочка. Теперь-то мы точно возьмем! И мы берем серебряную цепочку и небольшую червленую подвеску с буквой «Т». Ты рада, я равнодушен. Остаются позади улицы с почти родными названиями: Парижской коммуны, Бабы Тонки …и, открывается главный рынок Варны.

Чего тут только нет, начиная от свежей рыбы: скумбрии, камбалы, кефали, пеламиды лежащей на льду  и  кончая орехами, арбузами,  яблоками, и болгарским перцем. А виноград  и розовый, и белый, и черный, и длинный и круглый. Розовые корявые весом под килограмм  помидоры, пугают своими размерами.  Инжир, непонятно кто берет.  Но персики  меньше чем в Турции, и не так сочатся во рту, и нет красных подсушено-вяленых оливок как в Барселоне.

-Хорошо, что не поехали опять в Барселону. Сэкономим! – говоришь ты.

«А еще нет манго и ананасов» - проносится у меня в голове.

-Ты не хочешь манго и ананасов,…- говорю, зачем то я, - а какая разница, если их все равно здесь нет.

Мы берем горячую курицу в фольге, ломтики золотистого картофеля, обжаренные на фритюре и три бутылки красного вина. Тяжело? Ну, это разве тяжело. Вот еще у бабок вина в жбанчиках. Да я почти и не пил!  Попробовал! А что глаза? Глаза выдают? Глаза, как глаза. А что ты вообще командуешь!  Дай лучше ножку от курицы.

И вот мы в гостинице.  Горячая курица.  Помидорина, что не хватает лезвия ножа, свеже-молотый  черный перец и красное вино.