Мы с Майрой старались не хихикать у нее за спиной, пока она, шагая впереди, объясняла, что такое хорошо и что такое плохо. Хорошо — это чакры, кристаллы, медитация, органическая пища, общий баланс организма и всякое такое. Ну а электронная почта, компьютеры и разные цифровые штуки — конечно же, плохо.

Она сообщила нам, что в банкетном зале в южном крыле есть рождественская елка, но из уважения к представителям других конфессий остальные части замка оставили неукрашенными. И тихонько буркнула: «Эта жирная манда всегда найдет, на чем сэкономить!» Но возможно, мне это только почудилось. Хотя в моменты усталости или стресса я обычно слышу — даже не ушами, а каким-то нутром — все то, что люди не отважились бы произнести вслух.

Однажды я озадачила этой проблемой одного психиатра, и он первым делом спросил, не нишу ли я художественные произведения. А услышав утвердительный ответ, сказал, что ему уже доводилось выслушивать подобные жалобы от других романистов, и он всегда советовал им одно — ради собственного здоровья прекратить путать вымышленных персонажей с реальными людьми и относиться к первым просто как к рабочему материалу. Еще он заметил, что такое вообще-то не лечится, и уж коли грань между вымыслом и реальностью размыта, то с тем придется и жить. Единственное, что он мог мне посоветовать, — это принимать снотворное. И я ушла, получив впоследствии счет на двести двадцать фунтов.

С тех пор подобное случается со мной время от времени. Ничего приятного в них нет, одно сплошное расстройство, особенно когда сидишь на каком-нибудь торжественном ужине и читаешь мысли присутствующих. Все ждешь, когда они разгладятся и собьют тебя, но этого не происходит и ты вдруг понимаешь, что единственная уловила с другого конца стола «Какую хрень ты городишь!» или «Боже, какая скука!». Вот и сейчас, услышав то ли явные, то ли мнимые слова Беверли, я поняла, что ждет меня в ближайшие десять дней.

Восточный зал, похоже, считался главной гордостью замка, что называется, piece de resistance.[3] Мы с Майрой дружно и почти искренне вскрикнули от изумления. Оригинальный дизайн Берджеса был сохранен нетронутым — высоченные своды, потолки с росписями, изображавшими прерафаэлитских грудастых красавиц, пышущих зрелой красотой. Своды эти поддерживали четыре каменные колонны в вид библейских зверей с массивными когтистыми лапами, внушающими страх. Стены украшали средневековые гобелены. На переднем плане, хоть и неуместно, зато впечатляюще, размещалось огромное мраморное джакузи в форме гигантского сердечка. Вода тихонько шипела и булькала, распространяя: вокруг ароматные пары, несомненно, вредящие старинным гобеленам. Если только те и впрямь являлись старинными, а не нейлоновой современной подделкой. Колонны здесь, похоже, были из малахита или зеленого обсидиана. Возможно, они всего лишь походили на настоящие, и все это — выполненная в духе Лас-Вегаса копия истинной роскоши, однако впечатление производили.

— Честно говоря, для меня этот зал сплошная головная боль, — призналась Беверли. — Сама я, знаете ли, минималистка. Но нашим клиенткам нравится. Иногда мы даже пускаем сюда киношников. Только они во время съемок обязательно что-нибудь сломают или испортят.

— Но ведь вы можете в таких случаях потребовать уплату страховки, — сказала я, вспомнив о разрушениях у себя дома. Следовало бы, конечно, позвонить Алеку и убедиться, что строители приступили к работе.

— Верно, это мы можем, — кивнула Беверли.

Интересно, а моя страховая компания оплачивает такие бедствия, как потоп? Увы, ответа на этот вопрос я не знала.

Осмотром восточного зала экскурсия по замку не ограничилась. Мне хотелось прилечь с дороги, принять ванну и пожрать. Или хотя бы пропустить рюмашку водки с бутербродиком, ну, на худой конец стаканчик шерри с орешками. И зачем я сюда приперлась? Вопрос воистину тупиковый. Выбросить из жизни десять дней ради какой-то минутной прихоти! Неужели меня с моим четырнадцатым размером усушат здесь диетами до двенадцатого? Ну уж нет, только не это! Я без подкожной прослойки не могу — мои нервные окончания расположены слишком близко к поверхности.

И я, между прочим, не алкоголик. А тот случай с вождением автомобиля в нетрезвом виде был исключением. Мы с Джулианом на День святого Валентина возвращались из гостей, и я почему-то решила, что он спиртного в рот не брал, а он подумал то же самое обо мне. Когда мы разобрались, что к чему, было уже поздно.

И вот теперь нам ничего не оставалось, как таскаться по пятам за Беверли по кабинетам. Все они были выдержаны в светло-зеленых тонах, в едином умеренном стиле, но особенно нас поразила тихая музычка — Майра назвала ее крематорской.

— Под такую музыку, — шепнула она мне на ухо, — в самый раз в гроб ложиться.

Майра вообще прочла мои мысли — тихонько достала из своей вместительной сумки шоколадный батончик и украдкой сунула мне, когда Беверли не видела. У меня появилась подруга.

Клиентки, в отличие от нас прибывшие вовремя, были как раз поглощены процедурами. Словно в каком-то загадочном трансе, они беззвучно проплывали мимо в мешковатых халатах из белой махры — волосы влажные, на лицах никакой косметики, лишь сильнейшее потрясение, вызванное, судя по всему, пребыванием в «Касл-спа». Специально обученные девушки, мастерицы массажа, растираний и иглоукалывания, похоже, соревновались в готовности угодить богатым клиенткам, от которых в жизни их отделяла пропасть. Эти миниатюрные бледные худышки с огромными испуганными глазами только казались слабыми, но я знала — их руки будут как железо мять и массировать чужое неподатливое тело. Это была своего рода месть, и я их понимала.

Наконец Беверли отпустила нас по нашим спальням, которые находились на первом этаже и оказались обычными гостиничными номерами, обставленными по высшему разряду, только без телевизора, радио, часов и телефона. Моя комната выходила окнами на ров с водой, покрытой зелёной ряской. Мобильник здесь и впрямь не брал, хорошо хоть у меня были наручные часы. Беверли сказала, что единственный в замке телефон находится в ее кабинете на верхнем этаже восточной башни и пользоваться им можно только в крайних случаях. Еще она предупредила, что ужин начнется через пятьдесят минут и большинство дам предпочитают по такому случаю вечерние туалеты. Напоследок Беверли спросила меня, не смыслю ли я в компьютерах — дескать, у нее какая-то поломка. Я ответила отрицательно — то есть, в сущности, наврала. Она ушла, а я в изнеможении рухнула на постель. До чего же все-таки изматывающим бывает иногда путь к отдыху и покою!

Леди Кэролайн председательствовала за ужином. Длиннющий стол, сервированный по всем правилам, с именными табличками гостей, был установлен в банкетном зале. Я безуспешно пыталась найти табличку со своим именем, от голода и усталости в голову лезли всякие параноидальные мысли — уж не отомстила ли мне Беверли за то, что я приняла ее за австралийку, а не за уроженку Новой Зеландии, и отказалась помочь с компьютером?

Потом я все-таки отыскала свою табличку. Меня усадили между какими-то Джейн-Джонс и Мэри Смит — имена явно, вымышленные, поскольку обеим дамам не терпелось, чтобы их начали расспрашивать, кто они такие на самом деле. Я от расспросов воздержалась. На Майре по-прежнему была белая блузка, только теперь не хлопчатобумажная, а шелковая, а шарф другой, на сей раз длинный-предлинный и зеленый. Сама я по такому случаю напялила унылое синее кружевное платье, которое обычно надевала на литературные чтения. Остальные же гостьи, в большинстве своем, выбрали, классический вариант — простое, но дорогое маленькое черное платье, захваченное на случай прощального ужина, и минимум золотых украшений. По-видимому, все они, как и я, рассчитывали питаться с подносов у себя в номере, но ошиблись.

Леди Кэролайн, разодетая в зеленый бархат и бриллианты — прибавьте к этому властный, царственный взгляд, непомерных объемов грудь, упругие белокурые локоны, куцый стервозный ротик и в высшей степени непроницаемое лицо, — никак не походила на провинциалку, скорее на жену старого пэра, приглянувшегося ей в свое время тугим кошельком. Поприветствовав нас, она сразу приступила к напутствиям — призвала заняться очисткой чакр и отречься на время от электронных средств связи, высасывающих жизненные соки из нашей планеты. Мне она показалась немного чокнутой. Она была с нами только за первым блюдом — низкокалорийным и чересчур душистым раковым супом — потом извинилась и покинула трапезу. Беверли вышла вместе с ней. За дверью между ними произошла коротенькая перебранка, но нам не удалось расслышать ни слова — решительным пинком Беверли захлопнула дверь, и что последовало за этим, оставалось только гадать. Комментировать это происшествие за столом не нашлось желающих, и разговор продолжался в напыщенном ключе. За вторым блюдом, состоявшим из замученной в пароварке подошвы и отварной капустки брокколи, мы услышали рокот ожившего вертолета, с грохотом поднявшегося в ночное небо, и увидели за окном лучи прожектора, шарившего по полям и окрестным кручам. После этого все наконец расслабились — особенно когда вернулась Беверли и, отперев ключиком буфет, начала выставлять на расчищенный прыщавым официантом стол бутылки с шампанским.