— Гони своих волхвов, жена конунга, от них нет помощи никакой, лишь мешают.

— Что ты говоришь такое? — набросилась на падчерицу Марфа, — волхвы — святые люди, они обязательно помогут твоему отцу.

— Он выживет, но не их стараниями, — твердо молвила Горлунг.

— А чьими же тогда? — раздраженно спросила княгиня.

— Я его вылечу, он будет жить. Рано ему еще в Хель, время его еще не пришло, иная смерть его ждет, — уверенно сказала Горлунг.

Волхвы и так не особо жаловали князя Торина, хоть он принял славянских богов и высказывал к ним всяческое почтение, но они понимали, что сие было скорее шагом политическим, чем велением души, познавшей истинную веру. Поэтому услышав разговор княгини и дочери Торина, волхвы оскорбились до глубины их святых и непорочных душ и откланялись сами, напоследок обозвав и князя и его дочь «варварами».

Марфа заплакала и пошла готовить нарядную одежду для похорон Торина, которого теперь уже непременно ждала смерть. Ей было нестерпимо думать, что волхвы навеки покинули Торинград, это ведь означает, что у люда здешнего не останется никакой надежды на будущее, ибо ничего хорошего не произойдет на земле, которую не благословят волхвы.

А Горлунг осталась и начала поить и растирать князя своими отварами и мазями. Никто никогда и не подумал бы, что этот несмышленыш что-либо понимает в целительстве. Но в лечении Горлунг разумела, пожалуй, больше всех местных волхвов, не прошли даром старания Суль, и князю становилось лучше день ото дня.

А княгиня Марфа, видя, что все её мечты остаться вдовой княгиней терпят крах из-за падчерицы, невзлюбила её люто, глядя, как она чертит в воздухе знаки непонятные, да нараспев читает молитвы богам своим, Марфа лишь качала головой и пыталась смириться со своей участью.

Торин еще не пришел в себя, но уже не метался на ложе своем от невыносимого жара, и Марфа старалась искупить вину за свои черные мысли, постоянно поправляла одеяла на ложе супруга или гладила его холодный лоб. Однажды с неожиданной силой Торин схватил её за руку и, глядя на княгиню невидящими глазами, прошептал:

— Суль, не покидай меня, … не оставляй… поедем со мной… я всё для тебя сделаю, Суль…

Марфа знала родной язык Торина достаточно хорошо и понимала, что «суль» означает «солнце», приняв эти слова за бред больного, Марфа, выдернув руку из ладоней мужа, отвернулась и, тут она заметила взрослую, понимающую улыбку своей маленькой помощницы, улыбку человека, разгадавшего чужую, сокровенную тайну. Не по себе стало Марфе от этого, словно окатили её ушатом воды колодезной, показали на место её ничтожное в сердце княжеском, ибо даже ребенок разумел о муже её более, чем сама княгиня.

Вскоре князь Торин поправился, но Морена лютая не ушла из их дома с пустыми руками, она забрала самое дорогое — Митяя — наследника княжеского.

Эта потеря была самой тяжелой в жизни и Марфы, и Торина, но общее горе их не сплотило, а скорее наоборот, оно еще больше отдалило их друг от друга. Торин всегда был угрюм и молчалив, он был одиноким волком по своей натуре, а Марфа — общительная светлая женщина, замкнулась в себе и впервые поняла, как тяжело быть одинокой, бесконечно одинокой в доме, полном людей. Ей казалось, словно она по привычке выполняет обязанности жены княжеской, а все её чувства, разум спят глубоким, беспробудным сном.

Княгиня Марфа считала своего мужа человеком душевно не способным на теплоту, любовь и нежность, и была удивлена, поняв, что и он когда-то кого-то любил. Поняла она это внезапно, услышав из уст мужа еще раз слово «суль», и тогда она осознала, что это имя.

Однажды Торин увидел, как Марфа и маленькая Прекраса идут от коптилен к гриднице [44] и, потрепав Прекрасу по голове, Торин на секунду задержал дочерний локон в руке, задумчиво сказав:

— Золотые, почти, как у Суль…

В тот миг княгиня Марфа осознала, что никогда князь Торин не изменит своего отношения к ней, не оценит её заслуг и стараний, не полюбит её поздней и такой сладкой любовью, нет, в его сердце властвует другая женщина, женщина, носящая странное имя Суль.

Княгиня так и не смогла более родить ребенка Торину, не помогли ни волхвы, которые всё-таки вернулись в Торинград, ни молитвы. Отчаявшийся князь стал брать на свое ложе девок теремных и рабынь, в надежде, что появится наследник, но всё оказалось безуспешным, видимо Недоля [45] обратила свой взор на их двор.

И только солнцеворот назад княгиня Марфа ожила, отпустила её тоска лютая, беспросветная, ибо полюбила Марфа сильно, страстно нового дружинника мужа. Стоило лишь княгине поднять глаза на Дага, как стало ясно ей, что вот она любовь, так мил сердцу княгини стал норманнский воин. Почему-то Даг не вызывал у Марфы того страха, что вызывал Торин, княгиня не верила, что Даг жесток.

Ночами предавалась Марфа таким сладким и таким постыдным мечтам о новом дружиннике, о том, каково это делить ложе с ним. А утром стыдилась княгиня поднять глаза и на мужа своего, и на Дага.

Вот и сейчас, торопливо отдавая приказание девкам теремных отмыть гридницу, Марфа думала о любви своей поздней, неразделенной, и так горько на душе её было, что не заметила она мужа своего и не склонила почтительно голову.

Князь Фарлаф, в отличие от своего друга Торина, являлся счастливым отцом двух сыновей от своей водимой норманнской жены — княгини Силье, и еще троих дочерей родила ему меньшая славянская жена. Именно наличие сыновей у Фарлафа являлось постоянной причиной зависти князя Торина, ничего он не желал так сильно, как передать свой град сыну. Но, увы, этому не суждено было сбыться.

У князя Торина было всего две дочери и ни одного сына, это обстоятельство являлось причиной тяжелых дум князя, который прекрасно понимал, что он не вечен, и Торинград передать не кому. Именно по этой, горькой для князя Торина, причине пришлось ему и заключить с князем Фарлафом уговор, сущность которого сводилась к тому, что дочь князя Торина выйдет замуж за наследника князя Фарлафа. Таким союзом князья договорились объединить свои земли и свою кровь.

Это решение далось князю Торину нелегко. Еще бы, та земля, в которую он вложил столько труда и сил, воздвигая свой град, и отдать всё это мальчишке, чужому сыну! Но выхода у Торина не было. После этого брака ему придется объявить наследника Фарлафа — княжича Карна — и своим наследником. И после его смерти именно княжич Карн и дочь Торина будут княжить на объединенных землях Торинграда и Фарлафграда. И дочерью этой должна стать, конечно же, Прекраса.

Сама княжна Прекраса с нетерпением ждала сватовства княжича Карна и последующего брака. Ждала не для того, чтобы княжить вместе с супругом своим, нет, просто ей хотелось иметь свою семью. Как хотелось Прекрасе, чтобы у неё был муж, который будет любить её и только её, холить и баловать, исполнять все капризы и прихоти!

Прекраса… Уж, если кто на этом свете и соответствовал своему имени, так это именно она. Не было краше княжны девицы ни во дворе князя Торина, ни во дворе князя Фарлафа, а может, и во всей Руси никто не мог сравниться с ней в пригожести. Волосы Проекрасы были, словно золото светлое, полированное, глаза голубые, как бирюза, щеки румяные, губы спелые, и вся фигура её округлая, статная, казалась словно высеченной из белого камня.

Но красота редко сопровождает ум, и как это ни прискорбно, княжна Прекраса была легкомысленной и пустой особой, предающейся днями напролет мечтам. Все наставления матери о ведении хозяйства, решении людских жалоб влетали в одно красивое ушко и, не задерживаясь, вылетали из другого. Да и зачем слушать все эти неинтересные вещи, если можно песни петь, да плясать, покуда ноги в расшитых сапожках не заболят.

Княгиню Марфу ничему не научил печальный опыт её супружества, свою единственную дочь она растила на сказках мамок — нянек о прекрасных и добрых молодцах, которые приедут на белом коне и спасут юную деву от любой напасти. И Прекраса свято верила, что когда она встретится с княжичем Карном, тот немедленно воспылает к ней горячей любовью, и будет обожать всю жизнь. Марфа хотела сохранить в душе дочери надежду на любовь, на чудо, на счастье, ту, что сама потеряла так давно, но на деле княгиня воспитала капризную и вздорную девицу.