Время было собираться на Фридрихштрассе. По словам вернувшегося с улицы отца, там было прохладнее, чем утром. Поэтому Альбрехт решил надеть шинель, хотя на ней и красовались старые знаки различия. «Вообще, подожду до официального приказа!» — решил он, — «если нам успеют его зачитать — необходимо все же осведомиться у Гауптмана Шиллера». Чувствуя себя последним идиотом, он все-таки зашел в винную лавку и купил бутылочку коньяка — отметить свое новое звание.

Напротив главного входа в гимназию еще никого не было — Альбрехт пришел слишком рано. Часы показывали всего половину седьмого. Он прошелся взад-вперед по Фридрихштрассе. Народу в этот вечерний час на улице было мало — кому охота гулять в промозглый осенний вечер, когда изморозью покрыты все лавочки, деревья и мостовые. На мостовых даже образовалась тонкая корка льда, которую офицерские сапоги с небольшими подковками все же крошили, не давая скользить подошве. Без десяти минут семь явился Браун.

— Давно стоите? — спросил он.

— Минут двадцать! — признался порядком продрогший Альбрехт.

— Рановато вы! Ничего, сейчас придет Гауптман — пойдем в бар. Я заказал столик на троих. Согреемся.

Браун лукаво подмигнул Альбрехту. Тот виновато улыбнулся и развел руками. Мол, что возьмешь с салаги. Шиллер пришел без пяти семь. Командир был точен — договаривались к семи!

— Ну, что господа офицеры? Готовы к праздничному ужину?

— Так точно, херр Гауптман! — ответил лейтенант Браун.

— Тогда вперед!

Конечно, пьянка офицеров Вермахта мало похожа на пьянку прапорщиков Советской Армии. Даже на пьянку краскомов РККА. Наша троица заказала три раза по пятьдесят граммов коньяка, употребленного исключительно под ужин. Затем Шиллер и компания распили трехсотграммовую бутылочку, принесенную с собой лейтенантом Брауном. Бутылочку распивали долго — часа полтора. Распивали под сигары с того берега Атлантики. Когда на висевших над стойкой бара часах оформилось половина двенадцатого, юный Альбрехт полез во внутренний карман кителя и достал свою часть общего взноса.

— Герр Гауптман, вы не возражаете, если и с меня…

— Валяйте, херр оберфенрих! — великодушно разрешил Шиллер и пояснил недоумевающему Брауну, — нашему желторотому чин лейтенанта на днях присвоили. Я только сегодня в полковой канцелярии узнал.

— Поздравляю вас, херр лейтенант! — произнес Браун.

— Благодарю, — ответил Зееман, наполняя рюмки.

— Что ж, господин лейтенант! — поднял свою рюмку Гауптман, произнося тост, — я пью этот коньяк за то, чтобы первую звездочку на ваших погонах вы получили так же быстро и неожиданно! Прозит!

Коньяк лакали стоя. С непривычки у Альбрехта зашумело в голове, но он успел приготовить и произнести ответный тост. Остатки выпили за успехи новоиспеченного командира роты. Много шутили. Курили и желали успехов друг другу и Великой Германии вместе с ее бессменным лидером Адольфом Гитлером.

Вышли из бара, когда было далеко заполночь. Лейтенант Браун жил совсем в другой стороне, поэтому он попрощался и ушел ловить такси.

— Прогуляемся, херр лейтенант! — предложил Шиллер.

— Охотно, херр Гауптман, — кивнул Альбрехт.

Они медленно пошли вниз по освещенной улице. Редкие автомобили проезжали мимо, безжалостно жаля фарами то в спину, то в глаза.

— Вы хотите мне что-то сказать, херр Гауптман? — не выдержал наконец лейтенант.

— Напротив, это вы мне что-то хотите рассказать, — рассмеялся непосредственный начальник, — смелее, Альбрехт! Вы славный юноша, а эта застенчивость вскорости покинет вас. На военной службе застенчивым места нет. Так что вы хотели мне сказать?

— Знаете, херр Гауптман…

— Альбрехт, ты во внеслужебной обстановке можешь звать меня Вилли. Все-таки, мы будем одни в этом чертовом городишке, как его там…

— Градец-Кралове!

— Точно! Так что выкладывай, что у тебя там наболело!

— Знаете, Вилли, — смущенно произнес парень, — мне кажется… я плохой офицер. Мне так и не удалось скрыть от отца свои чувства. Он понял, что меня повысили не только по должности, но и по службе.

Шиллер повернулся к нему и внимательно посмотрел ему в глаза. Затем серьезно сказал:

— Ты хороший офицер, Альбрехт! А стариков наших не обманешь. Они такие вещи душой чувствуют. Понимаете, херр лейтенант? Ничего, с возрастом поймете.

Курьерский поезд Вильно-Москва на скорости около пятидесяти километров в час уносил героев нашего повествования в темноту просторов одной седьмой части суши. Это только рекламный трюк, что она — одна шестая. На самом деле, если поделить сто пятьдесят миллионов квадратных километров суши (Земли вообще) на двадцать два миллиона квадратных километров территории СССР в самые лучшие годы (без Аляски, столь бесталанно проданной в свое время), то мы получим где-то около одной седьмой. Все остальное — вздор и юношеское желание молодой страны приукрасить собственную «окружность бицепса».

Летом расписание поездов из-за кордона изменялось так, чтобы приграничную полосу они преодолевали в полной темноте. Нечего всяким иностранцам глазеть на укрепрайоны и заграждения, возведенные на случай лихой смуты. По ту сторону границы правительства не возражали по поводу изменения расписания. По тому же поводу. Системы маскировки всегда и во все времена приблизительно одинаковы. Зимой же темное время суток наступает гораздо раньше, поэтому можно пойти навстречу пассажирам, не заставляя их мерзнуть до полуночи. И можно вглядываться сквозь замерзшее вагонное стекло до одурения — все равно, ничего не увидишь. Заграница поприветствует тебя утром.

Кречко что-то такое шепнул проводнице, чем-то таким взмахнул у ее носа, отчего она пообещала больше никого к ним в купе не подсаживать и всю оставшуюся дорогу растерянно улыбалась. Мол, силь ву пле, господин старший майор — весь вагон к вашим услугам. Можем даже отдельное купе превратить в камеру пыток. Только работайте. Довольный, он вернулся к Волкову и спросил, не желает ли он перекусить.

— Помилуйте, Иван Михайлович! — воскликнул Андрей Константинович, — мы ведь только два часа как встали из-за стола!

— Сдается мне, что вы все же шпиён! — процедил Кречко, — русский человек не стал бы отказываться пожрать «на шару». Что вы все осматриваетесь?

— Да вот, ни разу не бывал в подобном вагоне… странно как-то все.

— Что, у вас там купейных вагонов нет? — недоверчиво переспросил попутчик, — все в мягких ездят?

— Да нет! — поморщился Волков, — просто, таких вагонов уже нет. Это же… это же произведение зодчества, а не вагон. У нас все закатано в пластик и кожзаменитель со странным именем дерматин.

— Вроде кирзы что-то?

— Ага. Воняет так же. А у вас пока все натуральное. Цените!

— Что это, батенька, вы тут за ностальгию развели! Ну-ка, хлебните из фляжки!

Кречко подождал, пока Волков последует его указанию, затем отхлебнул из фляжки сам. Тактично поинтересовался:

— Небось, у вас там семья осталась?

— Да! — мрачно кивнул Андрей Константинович, — две жены, пятеро детей и двое внуков. Плюс еще отец волнуется.

Старший майор автоматически отхлебнул из фляжки, забыв предложить Волкову. Не торопясь, кряхтя, снял китель и стащил сапоги.

— Я слегка не понял, — признался он, — так сколько же вам лет, уважаемый?

— Что-то около пятидесяти.

— А вот на вид вам ну никак не дашь больше сорока! Это оттого, что у вас две жены?

Волков промолчал. Кречко покряхтел еще немного, затем конфузливо спросил:

— И как они уживаются? Не дерутся?

— По всякому бывает, — улыбнулся Андрей Константинович, вспоминая обеих своих спутниц жизни, — нет! Чтобы дрались, не припомню.

— А спите вы как? Втроем…

— Иван Михайлович! — укоризненно погрозил собеседнику пальцем Волков. Тот смутился еще больше.

— А что, «Иван Михайлович»! Старший майор госбезопасности Кречко — большая сволочь, но он также и человек. Со многими бабами имел это удовольствие, но с двумя, признаться, ни разу… кхм!