Дон Сиро, приходский священник Торресильориго, который ради заработка служил и у них в деревне, был слишком молод и робок, чтобы ей противоречить. «Если от этого ваша совесть спокойней, поступайте так», — говорил он. Дон Сиро появлялся по воскресеньям после одиннадцати, приезжая на тракторе Богача, и службу отправлял просто и Евангелие старался объяснять просто. Мамертито, сынок Прудена, исполнявший обязанности служки, не начинал звонить в колокол, пока не увидит с колокольни тучу пыли, которую поднимал на дороге «фордзон» Богача.

С раннего детства Мамертито стал твердить, что ему перед сном является святой Гавриил. К шести годам лицо у него стало каким-то бессмысленным, и Сабина, его мать, говорила, что это из-за видений. Но два года спустя мальчик упал с молотилки, и из носу у него выскочило семя сосны, с корнями и ростком, и вышло много крови и гноя, и после этого лицо у него снова оживилось, и Сабина, очень огорченная, кричала ему, чтобы он не смел говорить ей о святом Гаврииле, не то она влепит ему пощечину.

На святого Иону донья Ресу послала за Нини.

— Проходи, малыш, — сказала она. — Собаку оставь во дворе.

Мальчик спокойно посмотрел на нее и степенно сказал:

— Если она не зайдет, я тоже не зайду, донья Ресу, вы же знаете.

— Ладно уж. Тогда поговорим во дворе.

Но они зашли в сени и сели на старый орехового дерева сундук, такой высокий, что ноги Нини не доставали до пола. В этот день Одиннадцатая Заповедь вела беседу тоном елейным и сокрушенным.

— Скажи мне, сынок, почему ты всегда ходишь один?

— Я не один хожу, донья Ресу.

— А с кем же ты ходишь?

— С собакой.

— Боже праведный! Разве собака — это кто-то?

Нини взглянул на нее с удивлением и не ответил. Донья Ресу продолжала:

— А школа? Почему ты не ходишь в школу, Нини?

— Зачем?

— Странный вопрос! Чтобы учиться.

— Разве в школе учатся?

— Вот еще! В школе детям дают образование, чтобы они в будущем стали полезными людьми.

Видя замешательство мальчика, донья Ресу улыбнулась и прибавила:

— Послушай, Нини, эти невежды из деревни и прощелыги эстремадурцы уверяют тебя, будто ты много знаешь, но ты им не верь. Если сами они ничегошеньки не знают, откуда им знать, знаешь ли ты что-нибудь?

Она и Нини молча посмотрели друг на друга, и донья Ресу, чтобы не потерять преимуществ нападающего, продолжала:

— Вот, к примеру, знаешь ли ты, что такое многотерпепие?

Мальчик смотрел на нее смущенно, с таким же недоумением, с каким два дня назад смотрел на Росалино, когда тот с высоты «фордзона» попросил его постучать по карбюратору — мотор, мол, барахлит. Нини даже не пошевельнулся, и Росалино спросил: «Ты что, может, не знаешь, где находится карбюратор?» Мальчик пожал плечами и сказал: «Этого я не знаю, сеньор Росалино, это придуманное».

Донья Ресу смотрела на него теперь с некоторым высокомерием, в уголках ее рта играла едва заметная усмешка.

— Отвечай же, — настаивала она. — Может, ты все-таки знаешь, что такое многотерпение?

— Нет, — резко ответил мальчик.

Улыбка доньи Ресу расцвела пышно, как цветок мака.

— Ходил бы ты в школу, — сказала она, — ты бы знал и это, и многое другое и в будущем стал бы полезным человеком.

Наступила пауза. Донья Ресу готовилась к новой атаке. Пассивность мальчика, его полное равнодушие к ее словам начинали ее тревожить. Внезапно она сказала:

— Ты видел большой автомобиль дона Антеро?

— Видел. Большой Раввин говорит — это самец.

— Иисусе, какой вздор! Разве автомобиль может быть самцом или самкой? Неужто Пастух так говорит?

— Да.

— Он тоже невежда. Если бы Большой Раввин ходил в школу, он не молол бы такого вздора. — Потом продолжила другим тоном: — Разве не хотел бы ты, когда станешь взрослым, иметь такой автомобиль, как у дона Антеро?

— Нет, — ответил мальчик.

Донья Ресу заперхала.

— Ладно, — сказала она, — но ты бы, конечно, хотел уметь сажать сосны не хуже Гвадалупе, эстремадурца?

— Да.

— Или знать, сколько пальцев у королевского орла, или где вьет гнездо пустельга? Правда, хотел бы знать?

— Это я и так знаю, донья Ресу.

— Прекрасно, — сказала Одиннадцатая Заповедь, уже теряя терпение. — Ты, конечно, сидишь и думаешь: хоть бы эту донью Ресу бык забодал! Этого ты хочешь, правда?

Мальчик не ответил. С позолоченного солнцем порога терпеливо смотрела Фа. Донья Ресу поднялась и положила Нини руку на плечо.

— Смотри, Нини, — сказала она материнским тоном, — у тебя есть природные способности, но мозг надо развивать. Если птенчику не давать каждый день корма, он умрет, не так ли? И тут то же самое.

Она глупо заперхала и спросила:

— Ты знаешь инженера эстремадурцев?

— Дона Доминго?

— Да, дона Доминго.

— Знаю.

— Вот и ты мог бы стать таким, как он.

— Я не хочу стать таким, как дон Доминго.

— Ладно, пусть не как дон Доминго, а как кто-нибудь другой. Я хочу сказать, что ты мог бы стать важным господином, только надо приложить немного усилий.

Мальчик резко вскинул голову.

— Кто вам сказал, что я хотел бы стать важным господином, донья Ресу?

Одиннадцатая Заповедь подняла глаза к потолку. Сдерживая раздражение, она сказала:

— Нет, видно, лучше мне еще раз поговорить с твоим отцом. Ты очень упрям, Нини. Но запомни хорошенько, что говорю тебе я, донья Ресу: в этом мире нельзя жить сложа руки и только глядеть, как восходит солнце да как оно заходит. Ты меня понял? Одиннадцатая Заповедь — трудиться.

Большой Раввин вставал до зари и сразу же выходил на середину площади трубить в свой рог, и деревенские жители, заслышав его призыв, полусонные, тянули за веревку, наброшенную петлей на щеколду хлева, и овцы и козы сами выходили и, весело позванивая колокольчиками, собирались вокруг Пастуха. В это же время Малый Раввин возвращался с речки, куда водил на водопой коров, и оба брата встречались на площади и здоровались, не спеша поднимая руку, приветливым жестом двух незнакомых людей.

— Добрый день.

— Добрый день дай нам бог.

Затем Малый Раввин уходил в хлев чистить ясли и убирать стойла, а Большой Раввин со своим стадом поднимался по дороге на холмы, и первые лучи зари обычно заставали его уже на склонах. Осенью и зимой первыми живыми существами, которых Большой Раввин видел внизу, в долине, среди угрюмых бугров, окаймлявших серебристую ленту речки, были дядюшка Крысолов и Нини. Пастух отчетливо различал издали их маленькие фигурки и по их позам угадывал, когда крыса ускользнула и когда попалась.

Сидя на плоском камне и закусывая, он со склона холма следил за их движениями с равнодушным и холодным вниманием.

Внизу, в долине, Крысолов с досадой отошел от норы.

— Ее там нет, убежала, — сказал он.

Обмелевшая от преждевременного зноя речушка лениво струилась меж зарослями осоки и шпажника, и по обе ее стороны белели под злым солнцем жаждущие влаги пары, резко отделявшиеся от обманчиво пышной зелени полос со всходами.

Мальчик крикнул собаке:

— Возьми ее, Фа!

Опустив морду к земле, собака обнюхивала тропинки в прибрежных зарослях и броды и, перебегая от одного берега к другому, громко шлепала по воде. Вдруг она остановилась — хвостик кверху, небольшая голова повернута вбок, глаза устремлены в одну точку, все туловище напряжено и неподвижно.

— Эй, бью! — сказал Крысолов, занося прут.

Собака с коротким лаем бросилась вслепую, круша, как молния, стебли красса и осоки, преграждавшие ей путь. Секунду-другую она бежала по прямой, но внезапно остановилась, повернула вспять, усердно принюхиваясь вокруг себя, и под конец горестно подняла голову и прерывисто задышала.

— Упустила, — сказал Нини.

— Стара уже, чутье потеряла, — сказал Крысолов.

Нини посмотрел на него с сомнением и, помолчав, сказал:

— Она щенная. Вот что с ней.

Дядюшка Крысолов не ответил. Собака одним прыжком выскочила на берег, изогнулась и, сделав что надо, быстро заскребла лапами, засыпая землей маленькое влажное пятно. Всякий раз, когда Фа мочилась в поле, она старалась не оставить следов. В землянке же достаточно было Нини указать ей рукой наружу, чтобы собака вышла и облегчилась. В щенячью свою пору она это делала, задирая лапу на всех углах, как кобели, но после первых родов Фа остепенилась, стала сознавать свой пол. Еще до этого Антолиано одним взмахом стамески обрубил ей хвост. Но как бы там ни было, обрубок Фа был хвостиком веселым и выразительным, как лица иных людей, которые, сколько бы ни валилось на них бед, всегда улыбаются. По обрубку Фа Нини узнавал, где есть крысы и где их нет, весела она или печальна, где притаилось гнездо удода или выпи и нет ли какой опасности.