Сергейоглядел полную, просто, но опрятно одетую немолодую женщину с грубоватымзагорелым лицом и натруженными, словно мужскими, руками. Нет, он не признал, нона всякий случай опять кивнул головой. Тут появилась растрепанная мать.Несколько секунд, покачиваясь, она рассматривала посетительницу, потом вдруграскинула руки и громко закричала:

— Дунька, ты,что ли?

—  Да я,сестрица, я! Войду, что ли?

— А как же!Входи... мы рады... веришь?.. рады...

После этогомать икнула и, зажав рукой рот, побежала в ванну.

Кое-каксобрали на стол, свалив грязную посуду в раковину, и сели пить чай. ПреждеСергей сбегал к соседу за заваркой и сахаром. Отец презрительно отказался ипошел во двор искать денег на кружку пива.

— Что-то,Валя, у вас тут не так, — оглядевшись, сокрушенно говорила Дуня. Она лишьслегка пригубила  чай и, ощутив не отмытый водой запах сивухи, отставилакружку.

— Да нет, всенормально, — мать пришла уже в себя и большими глотками хлебала горячий чай, —так ведь, Серега?

Тотнеопределенно пожал плечами, а мать продолжала:

— Серега унас работает, зарабатывает неплохо. Скоро, может, и женим его.

Дуня ссомнением качала головой. Ее деревенский сметливый глаз сразу подметил, что кчему. На скотном дворе, где она работала, было более чисто и уютно, чем в этой“благоустроенной” городской квартире.

— А сколько жмы не виделись? — пустилась было в воспоминания мать. — Лет пятнадцать? Когдаты у нас была в последний раз?

— Да не былая у вас, не выдумывай, — грубовато отрезала Дуня. — Это вы приезжали к нам вшестьдесят пятом, после смерти матери. Сергею было лет пять или меньше. Поссорилисьмы тогда из-за Юры твоего,  пьяницы. Забыла? И встречаться зареклись. Что, непомнишь? А адрес я твой узнала через Катерину, невестку Быковых, думала,столько лет прошло...

Матьнаморщила лоб, пытаясь вспомнить, о ком идет речь, но видно не вспомнила и,махнув рукой, сказала:

— Ладно, ктостарое помянет, тому глаз вон. Давай, сестренка, отметим нашу встречу. Сергейсейчас сообразит чего-нибудь. Сергей?

Матьповернулась к сыну и заговорщицки ему подмигнула, но Дуня не поддержала ипродолжала выговаривать:

— Слышала япро вас, да не верила: думала, врут. Но у вас и еще хуже... Неужели ума ненабраться, Валька, тебе ведь сорок пять?

— А тебе точего, — начала закипать мать, — ты чего, учить меня пришла? Ученые без тебя. Нехочешь выпить со мной — от ворот поворот. Скатертью дорога. Жили без тебя, идальше без советов твоих проживем.

Дунясобралась было уже встать, но, посмотрев на поникшего Сергея, все это времянеподвижно глядящего в одну точку, — на грязное пятно где-то в заплеванном углуу умывальника, — передумала.

— Вот что, —сказала решительно, — ты, Сергей, поезжай к нам поживи. Возьми отпуск иливообще увольняйся, работу мы тебе найдем и женим тебя на здоровой деревенскойдевке. Я тебе запишу адрес и, если хочешь, денег дам. Приедешь?

Сергей не сказални да, ни нет, просто взглянул в глаза тетке, и та верно прочитала там полноесогласие. Она достала из сумки карандаш и, оторвав от какого-то кулька кусочекбумаги, написала то, что обещала.

— Не смейбрать, — пыталась было вмешаться мать.

Сергей молчасунул бумагу в карман.

— Дождешься,как же — поедут к тебе! — продолжала она злорадствовать.

Но Дуня ужене слушала. Она коротко попрощалась и покинула их дом.

Закрыв за нейдверь, мать ни к селу ни к городу вдруг сказала:

— А деньги?Обещала ведь дать...

“Да не тебеже”, —  хотел крикнуть Сергей, но, как всегда, промолчал.

Черезнесколько дней он уехал в село Загривки Дновского района...

*  *  *

Дом тетиДуни, крепкий пятистенок под шиферной крышей, стоял на околице и смотрелфасадом в поле. И первое, что увидел Сергей из окна, проснувшись утром —церковный купол и крест вдали: это был местный Никольский храм. Сергей неповерил своим глазам: будто и не уезжал — наваждение какое-то!

— Церква-тозакрыта? — спросил на всякий случай у тетки.

— Да нет,слава Богу, действует. Хочешь, в воскресенье возьму с собой на службу.

Сергейпромолчал. К этой его манере поведения долго не могли привыкнуть: вызывала онараздражение и кое-что похуже, включая даже побои. Но, безответный, притерсяСерега и здесь, а про темные его воды, естественно никто не ведал ни сном нидухом. Не знали, что все свое привез Сергей с собой: и суд, и сворунемилосердных палачей, и бездонные темные глубины...

С братьямиСергей сразу не сошелся. Да и не мудрено: те были шумные, вострые на язык, скрепкими кулаками.  Они вскоре оставили его в покое, а он их нет: “равнодушно”глядя куда-нибудь в пространство он проводил долгие допросы с пристрастием ивыслушивал их унизительные просьбы о помиловании. Но какое может бытьпомилование?.. А назавтра все повторялось вновь.

Тетя Дуняоднажды все-таки взяла Сергея в церковь. Он, как всегда, молча сопротивлялся,но, однако, она настояла и буквально за руку привела его под сень святыхцерковных стен. Он молчал, но внутри него неистово кипела черная вода, и где-тов ее глубинах волчком крутилась противная тетя Дуня... Сергей неподвижно стоялв самом дальнем углу, устремив глаза в пол. На Херувимской его стала сотрясатьикота, захотелось выбежать прочь, но он напрягся и все-таки остался.  Проповедьон старался не слушать, но слова священника врывались в уши и огненнымиписьменами повисали над темной поверхностью вод:

“Лучше здесьнакажи нас, Господи! О, вечные суды Божии! Потекут века подобно часам, где иодин час покажется целым веком, а над темницею адскою слышен будет голосправосудного Бога: “Я гневаюсь еще”. Протекут миллионы миллионов веков, а слухнесчастных узников будет поражаться словами: “Я гневаюсь еще”. Потеряются всчете веков быстрейшие Ангельские умы; осужденные забудут, было ли когда началоих мук; но от правосудия Божия не услышат ничего иного, кроме: “Я гневаюсь еще,Я гневаюсь еще…” Ах, скажите ради Бога, доколе же продолжится гнев сей?..Дотоле, пока Бог будет Богом...”

“Но это же я,это я имею право и власть судить, — думал Сергей, — кто может отнять от меняэто?”

Между темписьмена прирастали новыми строчками:

“Страшны мукивечные, — без конца они; нет, уж лучше здесь накажи, Господи! Ведь как бы нибыло тяжко здесь наказание, оно все же — милость Божия в сравнении с мукоювечною! Здесь наказует нас Господь как Отец милосердый, а там осудит как Богправосудный. Здесь в самом наказании мы видим милующую нас десницу Божию, а тамбудем пить вечно только одну горькую чашу гнева Божия. Здесь, как бы ни былтяжел крест скорби, от Бога возлагаемый, — мы все же можем иметь отраду иутешение, можем иметь надежду, что накажет Господь, да смилуется, что не доконца Он, милосердый Отец наш, прогневается, что не вечно Он негодует нагрешников. Но там — нет надежды, нет отрады, нет утешения! И будут мучимы вогне и сере… и дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметьпокоя ни днем, ни ночью… Так говорит непреложное слово Божие...”

“Неужели именя кто-то будет так судить? — явилась вдруг ужасная мысль Сергею, — Нет! Данет же! Я не позволю этого. Я сам прежде вынесу всем приговор...”

А огненныестрочки опускались все ниже к поверхности, и вода, словно под давлениемнеоборимой силы, отступала и прогибалась, образуя гигантскую воронку...

“Но естьвеликая к нам милость Божия, великий дар — это покаяние, и через то — прощениегрехов! И какая бывает, братие и сестры, радость на небе и об одном грешникепокаявшемся! Радуются о нем ангелы Божии, радуются и все святые человеки.Неужели не хотим мы пребывать в любви Отчей и сожительстве святых? Молитесь же,кающиеся грешники, и просите разрешения грехов своих у Господа Бога. Молитесьтак: Милосердый Господи, приими мя, кающегося, и удиви на мне, грешнем, милостьСвою, яко Благ и Человеколюбец. Аминь”.

“Ложь, нетуникакого прощения, нет никакой милости, и правды нет —  все ложь”, — думал,выйдя на улицу, Сергей и тут же обрушивал своды небес на потемневший от временицерковный купол...