После всегослучившегося они почти перестали встречаться. Семе вдруг до тошноты сталостыдно своего поступка. Неожиданно проснулась совесть, и множественные,обвиняющие его мысли совершенно не давали покоя. “Зачем? — терзался он. — Зачемя это сделал?” Каждый раз он просыпался с тайной надеждой, что это был лишь сон.Увы...

А Сергейсовсем не чувствовал себя победителем. Иногда он как бы раздваивался и смотрелна себя из темной глубины, видя полную свою мерзость и никчемность. Испытывая ксебе лишь презрение, он протягивал состоящую из темноводной субстанции руку, хваталсвое жалкое тело и тащил на суд и расправу...  Ему вдруг резко опротивеладеревня с ее запахом навоза и парного молока; МТС со всеми, будь они неладны,МТЗ, ЮМЗ, Т-150 и прочим металлоломом. Вскоре, к тому же, он остался без друга:Сема отправился исполнять свой гражданский долг.

Еще полгодакое-как протянул Сергей на харчах тети Дуни, а весной  уехал-таки во Псков,чтобы никогда уже более сюда не вернуться. Его провожали всем семейством:братья несли тяжелый рюкзак, а всплакнувшая вдруг тетя Дуня сунула ему свертокс пирожками.

— Ты побудь иприезжай, — говорила, всхлипывая, — мы уж попривыкли к тебе.

Сергей вответ промолчал и отвел глаза.

— А в рюкзакеу тебя что такое? — проявляли неуместный интерес брательники.

— Сюрпризы издерева для родных, — нашелся что ответить Сергей.

В рюкзакележала часть украденных икон, тех, которые он отобрал, посчитав лучшими.Остальные остались пылиться на чердаке дома тети Дуни, чтобы стать большимсюрпризом для того, кто однажды их обнаружит.

Город совсемне изменился за прошедшие три года, а может быть Сергей просто не запомнил,каким его оставил. Но вокзал, безспорно, был все тот же, возможно чуть подбелени подкрашен; тот же сквер у вокзальной площади, пивной ларек, с липким отпролитого пива асфальтом у входа. А прямо, как и прежде, утекала улица герояГражданской войны Фабрициуса — это как раз в сторону  его дома. Можно и наавтобусе, но лучше пешком — все-таки три года!

Рюкзак оноставил в автоматической камере хранения на вокзале: мало ли что дома? А домадействительно ничего хорошего его не ожидало. Мать уже три месяца находилась впсихиатрической больнице в Богданово, что на Кривой версте. “Крыша поехала, —пуская кровавые пузыри, прохрипел отец, — на вторую ходку уже пошла, едва ливернется”. Отец еще более высох и почернел лицом. Был он теперь значительнотщедушнее Сергея. Видимо, понимая свое незавидное нынче положение, он сразустал заискивать перед сыном, окрепшим, в отличие от него, на здоровомдеревенском рационе.

— А ты,Серега, заматерел, спуску, видно, никому не даешь, а? Давай-ка, сын, это делообмоем, родные мы или как?

— Или как, —буркнул Сергей и пошел по старым знакомым проводить рекогносцировку...

Через двенедели он совершил первую в своей жизни коммерческую сделку: продал содержимоенекоему официанту из ресторана “Аврора”. За все оптом получил двести пятьдесятрублей. Не забогатеешь, как говорится... А суровая расплата, между тем, ему ещепредстояла.

Вскоре онустроился на работу в ДПМК, но через восемь месяцев уволился по собственномужеланию (и настоянию отдела кадров — за прогулы). В следующий раз, из МПМК-4,он уже был уволен по статье. И пошла-поехала карусель: за неполных два года онсменил пять мест работы... “Вернулся на круги своя”, — сказал про него кто-тоиз дворовых пенсионеров, в том, наверное, смысле, что наконец-то оправдалвсеобщие ожидания и подкатился поближе к своей семейной яблоне, от которойдалеко падать не след. Попросту говоря, — стал пить, как было принято в ихсемействе.

Сергей так ине съездил навестить мать, и она, как предсказывал отец,  по не совсем понятнойпричине умерла в больнице. Но время для него вдруг неимоверно ускорило свойбег, так, что дни, недели, месяцы сгорали, как полешки в топке маневровогопаровоза. Начался “вокзальный” период его жизни...

Завершалисьвосмидесятые. На некоторое время вокзал превратился в центр жизни городского“дна”.  “Народ” хотел красивой жизни, о которой успел подсмотреть сквозьпрорвавшийся полог “железной” завесы. Это было мечтание во сне, в процессекоторого разум рождал чудовищ. Вокзальный суррогат “красивой жизни” и был однимиз таких монстров.

— Чем неМонте-Карло? — философствовал всегда полупьяный вокзальный картежный шулер покличке Квадрат. — У нас на бану* все как на подносе: и водка по двадцатке, ивино по червонцу, и картишки можно раскинуть на “интерес”.

Сергей сголовой погрузился в эту безумную круговерть, создающую иллюзию активной жизни:менялись декорации в виде поездов дальнего и ближнего следования с безконечнойсутолокой пассажиров-статистов и пассажиров-актеров, в зависимости от того, какони соприкасались с обитателями здешнего “дна”. “Поезд“Ленинград-Варшава-Берлин” прибывает на первый путь”, — вещал громкоговоритель,и кое-кто чувствовал себя причастным к этим странам и городам, и к этим людям,мелькающим за шторками вагонных окон. Постановки были разные, но сюжетысходные, а финалы и вовсе похожие, как у любой заурядной пьянки. Сергейзначительно изменился: постепенно из повелителя темной воды он превратился в ееобитателя, да и сами его глубины изрядно обмелели и подзаросли камышом. Злопотеряло в нем активное начало, расползлось и как бы растворилось во всейсовокупности его естества. Он престал быть безжалостным судией и палачом,  но ико всякому добру тоже оставался непричастным.  Его более не мучили желания бытьпобедителем — привносившие их искусители сгинули, отбросив его как ненужныйматериал. Практически исчезли из его жизни и осмысленные сны. Остался всякийшизофренический бред, навеянный избытком в крови дурного алкоголя. Иногда, попробуждении, ему казалось, что видел он ту самую женщину в белом платочке, ноне ясно, как бы сквозь бурлящую человеческую толпу, а может быть, это и быловсего лишь оттиском обычной вокзальной картинки...

Однажды наперроне он наткнулся на пожилого монаха. Торопясь к месту посадки, тот никак немог закинуть на плечо лямку большого брезентового мешка.

— Помоги,брате, — попросил он.

Сергей махнулрукой и хотел уже проскочить мимо, но что-то в наружности старца зацепило еговзгляд и он, остановившись, быстрым движением помог тому водрузить мешок наспину.

— Спаси тебяГосподи, — поблагодарил монах и спросил: — Как зовут?

— Сергей, —обычно он не отвечал на такие вопросы, но сегодня, видно, был какой-то особыйслучай.

— Сергий?Помоги тебе Господи, раб Божий Сергий, — монах широко перекрестил молодогочеловека и растворился в толпе.

“Вот ещечего, — бубнил про себя Сергей, продолжая путь в поисках своей компании, —какой такой “раб”, скажет тоже”. Через полчаса, выпив бутылку вина, он забылпро эту встречу, а через три часа, будучи уже совершенно пьяным, он оказалсяпод колесами купейного вагона скорого поезда и лишился обеих ног. Впоследствиион никогда даже не задавался вопросом: связаны ли как-то эти два последних вего полноценной жизни события; возможно, он просто забыл про первое, ввиду егонесоизмеримости со вторым...

Был ужасныйскрежет вагонных тормозов и шипение вырывающегося из системы наружу сжатоговоздуха. Были человеческие крики и чей-то особо выделяющийся безумный визг.Сирена скорой помощи. Носилки. И его безжизненное тело на них, с неестественнобелым, даже на фоне простыни, пятном лица. Был сержант ЛОМа, который, стараясьне привлекать внимания, нес что-то в большом черном мешке. Это были его ноги!Его, Сергея, ноги, безжалостно отрезанные чудовищной железной гильотиной, сперемолотыми в кашу тазобедренными костями... Сергей все это видел! Его глазакаким-то таинственным образом переместились на три метра вверх, и вот оттуда-товся картина кровавой драмы открывалась перед ним в мельчайших деталях.   Потомон убедит себя, что это был лишь бред больного воображения, что всю хронологиюсобытий он знает по рассказам очевидцев... Но кто, кто тогда вложил ему вголову эти бередящие душу картинки, которые пытался, но не смог, он забыть:простыня, белая у головы и почерневшая от крови ниже пояса; его белое лицо иего ноги в руках у сержанта...