— Не пойдусегодня, и завтра, — заупрямился Сергей.

 — Да тычего? — по-прежнему не понимал Саня. — Сейчас Гурам с Толяном придут, не обижаймужиков и не зли.

В последнихсловах была угроза, Сергей почувствовал, но сегодня особый день, он не сталпугаться и опять сказал свое:

— Да нет,Саша, ты не понимаешь, я больше вообще не пойду. Ты прости.

Это его“прости”, наверное, совершенно добило Саню.

—Издеваешься, — вскипел он, — да я тебя по стене размажу, ишь, что сказал:прости, видишь ли, его.

Почему-тоименно это “прости” показалось ему особенным, изощренным оскорблением, и он ссилой пнул Сергея ногой. Коляска опрокинулась набок, тот отлетел к стене иударился головой. Но во время падения мгновение как бы остановилось, и Сергейуспел разглядеть в распахнутом окне знакомый купол церкви и крест, обычнотемный, но сегодня ставший как бы золотым и оттого сверкающий на солнце. Потомон на время потерял сознание и очнулся, когда его неистово тряс Толян и рычал:

— Ах, небудешь? Не будешь?

— Погоди,затряхнешь, — это вмешался Гурам. — Сергей, ты в порядке?

Но Сергеймолчал и улыбался, ему было совсем не больно и не страшно. Он качал головой. Апотом он что-то заметил на полу и долго рассматривал. Это была темная вода, онакак-то незаметно, наверное, от удара об стену, начала вытекать из него, бежаларучейками по доскам и трусливо пряталась в щели. Он смотрел на нее с некоторымудивлением и думал: “Да как же я мог находить в ней нечто великое и достойноепоклонения?” В голове звенело и мысли нанизывались на этот звон, как нанатянутые струны, лопались и рассыпались. Он уже не чувствовал, как бил его полицу Толян, как потом его отмывали, сажали в коляску и куда-то везли. Онулыбался и, когда мысли собирались в нечто целое, порывался просить прощения усвоих “друзей”. Те матерились, но на улице бить не смели.

Его поставилив обычном месте на базаре с картонной коробкой, пристроенной у культей. А онулыбался проходящим и всем говорил: “Простите меня”. От этого ему подавали ещебольше, а он пытался не брать вовсе и просил: “Не надо нам, мы ведь пропьем”.Но люди все равно кидали бумажки в его картонную тару, и та уж переполнилась.Что-то замешкались его “друзья”, долго не приходя за деньгами, а он вдругизловчился и со словами: “Возьми, тебе пригодится” всунул коробку в рукукакой-то потертой старушке, оказавшейся достаточно близко. Старушка, взяла,опешив на мгновение, но потом быстро упрятала богатство в торбу и тут же юркнулав толпу. Через несколько минут подошли его “друзья”, а он был уже совершеннопуст. Кто-то, стоящий рядом и все видевший, рассказал про его неслыханнующедрость. Долго искали злополучную старушку, но куда там! Той давно и следпростыл.  А Сергей улыбался. Давно у него не было такого настроения. “Сегодня яуеду, — думал он, — в деревню. А вы все останетесь в этой духоте и скуке”. Нет,положительно —  день был совершенно необычным. Все снующие туда-сюда людисегодня казались ему милыми и красивыми, и хотелось даже обнять их всех разом,чтобы утолить таковое вдруг неожиданно прихлынувшее чувство.

Но этому,увы, не суждено было сбыться. Вскоре его молча везли домой, и молчание “друзей”тяготило более отборной брани... Его подняли в квартиру, и кто-то сразу ударилпервым, а потом уже били все трое. Натешившись, пошли выпивать, а его почему-тоусадили в коляску и придвинули к окну. Почему именно так? Они и не знали, а он,возможно, догадался или, по крайней мере, был к этому близок. Он, конечно же,смотрел на купол церкви и на крест, а в голове осторожно рождались неведомыеслова: “Прости меня, Господи, если можешь, прости меня”. Он просил и верил, чтоГосподь может простить, что Он силен не только покарать, но и помиловать.“Прости меня, Господи, я не умел прощать, но Ты ведь не таков! Я уеду вдеревню, и все изменится”. Сергей плакал, и вовсе не от боли, а от чувствасвоей вины; постепенно ему открывалось, как она велика! Вспомнилось недавнее:“Зачем же тогда жить, если не любишь?” Но оставались, по милости Божией, ещеслезы и силы шептать: “Господи, прости!..”

 Ночью кто-товошел в комнату и ударил его ножом в горло, сразу пробив артерию. Он так и неоткрыл глаз. В это время ему снилось, что он едет в деревню, и та уже совсемблизко, только переехать овраг. А на околице его встречает бабушка в беломплаточке, и за спиною у нее храм с золотым куполом и крестом.

Июнь 1999 года, Псков

Исповедую Тебе...

Если исповедуем грехи наши,

то Он, будучи верен и праведен,

простит нам грехи наши и очистит нас

от всякой неправды ( 1 Ин. 1, 9 ).

Ему просто неповезло. Обычное банальное невезение — упал там, где, разумеется, отсутствоваласоломка. Не было никакого злого умысла — просто случайность... Но голова? Онаболела невыносимо! Она трещала и вот-вот готова была взорваться. Она, наконец,распухла, увеличившись едва не в вдвое против обычного своего размера. Алексейпопытался осторожно коснуться пальцами лба, но тысячи колючих молний вспыхнулив глазах и он, уронив руку на постель, застонал. В виски безжалостно грохали пудовыемолотки, словно кто-то пытался вломиться в его черепную коробку. Или нет. Этопросто тикал будильник. Стучал, барабанил — нахраписто и безобразно громко —точно так, как иногда вечерами это делал участковый Гришин, не жалея своихрабоче-крестьянских кулаков и, тем более, подгнивших досок входной двери.

— Уйми-и-сь,— протяжно выдохнул Алексей и махнул рукой.

Похоже попал:ходики зазвенели железными костяшками по полу и затихли в углу.

Онпочувствовал некоторое облегчение и попытался собраться с мыслями. “Вчера...Все случилось вчера — он помнил. Но почему? Так, еще раз. Он подошел к “Универсаму” и поздоровался. Вежливо, без хамства, и тут же получил от сержантаэтот злосчастный удар. Почему? Стоп! Там был Витька Хребет и о чего-то говорилс нарядом городовых! А потом подошел он и этот удар... За что? Что такого могсказать Витька?” Нет, сейчас всякая попытка доискиваться ответа вызывалапулеметные очереди пронзающей боли. Расслабиться. Расслабиться и уснуть. Но гдетам! Алексей тупо рассматривал темные щели в дощатом потолке, из которыхчерными сталактитами свисали набрякшие угольной пылью паутинки. Который сейчасчас? Увы, время молчало, затаившись в недрах разбитого будильника. Как,впрочем, и всегда: когда бывало плохо, оно до безконечности растягивало каждоетакое мгновение; когда же выпадали счастливые минутки, оно безжалостно ихсокращало.

Еще околочаса он ворочался и стонал, но лучше не становилось, и он все-таки встал, хотяи не верил, что сможет. Поглядел в окно на окончательно засохшую нынче яблоню игруду старых досок  подле нее. Так и я, промелькнула мысль, засыхаю или уже...Пятьдесят семь. Можно обманывать кого угодно, но измученное больное сердце,давно уставшее и желающее на покой, не обманешь. Как и смертельно измотанноетело, отзывающееся болью на каждый второй шаг.

Алексейпроковылял в угол, где висело тусклое, засиженное мухами зеркало, и сотвращением взглянул на свое отражение: всклокоченная седая с желтизной борода,местами сливающаяся с такой же желтоватой кожей лица, мясистый с лиловымипрожилками нос, пегие, падающие на лоб космы и местами на них запекшаяся кровь,синева и припухлость на лбу — увы, это не радовало. Но пора. Как мог, онприхорошился и пригладился, почерпнув ладонью воды из стоящего тут же ведра. Через пару минут, завершив свой нехитрый туалет, он покинул дом, не утруждаясьзапирать дверь. Да и что, кроме ведра и пустого стакана, могли у него утащить?Разве что разбитый параличом диван и нетрезво шатающийся из стороны в сторонустарый табурет.

*  *  *

Около“Универсама” он выпил кружку теплого пива и тогда немного полегчало. Егоугостили два паренька, которым он представился летчиком-фронтовиком,полковником в отставке. Сначала они лишь искоса глядели на него и, казалось, неслушали, но когда он натурально пустил слезу и прошелся матюжком по мэрии идепутатскому корпусу, они снизошли и пододвинули одну полулитровую емкость.Больше надоедать он не стал, а, быстро выпив, отправился искать злополучногоВитьку Хребта. На ступеньках у входа в магазин — обычном его месте — Витьки небыло. Зато прогуливался наряд городовых. Алексей застонал, наклонив голову,сжал рукой затылок и юркнул в магазин.  Он брел мимо наполненных прилавков,которые не для него и не для Витьки, и пытался вспомнить, сколько действительноему было во время войны? Ну да, в сорок пятом, аккурат в мае, сразу послепобеды, исполнилось три года. Рановато для авиации! Но пареньки, вестимо,двоечники: разве хорошисты или отличники пьют с утра такое дрянное пиво? Длясолидных же людей у него всегда найдется более серьезная история.