— Но я его пригласила! — Она посмотрела на одинокую тарелку супа на столе. — Скажи, чтобы он вошел, и поставь еще одну тарелку.

Буфельджа молчал. Он опустил поварешку в супницу.

— Где он — настаивала фрейлейн Виндлинг и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Разве я не сказала тебе, что он будет ужинать со мной сегодня вечером? ^— И тут же заподозрила: желая держать все в тайне, она действительно могла не сообщить о приглашений Буфельдже.

— Вы ничего не говорили, — сказал он. — Я не знал. Я отправил его домой. Но он вернется после ужина.

— Ох, Буфельджа! — вскричала она. — Ты знаешь, что Слиман никогда не лжет.

Он укоризненно потупился.

— Я ничего не знал о планах мадмуазель, — произнес он обиженно.

На какой-то быстрый миг у нее возникла мысль, что он обнаружил ясли, но будь это так, он бы сам о них заговорил.

— Да, да, знаю. Я должна была тебе сказать. Это я виновата.

— Это правда, мадмуазель, — сказал Буфельджа. И, подавая остальные блюда, хранил гордое молчание, которое она, все еще недовольная, и не пыталась нарушить. Лишь в конце трапезы, когда она, отодвинув стул, сидела, изучая узоры пламени в камине, он решился заговорить: — Мадмуазель выпьет кофе?

— Да, мне бы хотелось. — Она постаралась, чтобы прозвучало бодрее.

— Bien, — пробормотал Буфельджа и вышел из комнаты. Когда он принес кофе, с ним был Слиман — и оба смеялись, отметила она, словно бы и не было недоразумения с ужином. Слиман секунду постоял у двери, топая ногами и стряхивая песок с бурнуса. Когда он подошел пожать ей руку, она вскричала:

— Ох, Слиман, это я виновата! Я забыла сказать Буфельдже. Это ужасно!

— Никто не виноват, мадам, — сказал он серьезно: — Это праздник.

— Да, это праздник, — эхом откликнулась она. — А ветер по-прежнему дует. Послушай!

Слиман отказался от кофе, но Буфельджа, уступив ей, взял чашку и выпил, стоя у камина. Втайне он рад, заподозрила она, что Слиману не удалось с нею поужинать. Допив кофе, Буфельджа пожелал им доброй ночи и ушел спать в свою каморку возле кухни.

Они посидели немного, глядя на огонь и не говоря ни слова. В пустоте за окном несся ветер, грохотали ставни. Фрейлейн Виндлинг была довольна. Даже если первая часть празднества пошла наперекосяк, остаток вечера будет приятным.

Только убедившись, что Буфельджа действительно лег спать, она полезла в сумку, достала полиэтиленовый пакетик с шоколадными ирисками и положила на стол.

— Ешь, — произнесла она беззаботно и сама взяла конфетку. Слиман нерешительно потянулся к пакетику. Когда конфета оказалась у него во рту, фрейлейн Виндлинг заговорила. Она собиралась рассказать ему историю Рождества Христова — она много раз об этом заговаривала в походах, но не вдавалась в детали. Она чувствовала, что теперь нужно рассказать все предание целиком. Фрейлейн Виндлинг ждала, что Слиман перебьет, когда сообразит, что это религиозное предание, но он лишь смотрел на нее уклончиво, механически жёвал и показывал, что слушает, время от времени кивая. Фрейлейн Виндлинг увлеклась и даже начала размахивать руками. Слиман взял еще одну конфету и слушал дальше.

Она говорила час или больше, осознавая собственное красноречие словно бы издалека. Рассказывая о Вифлееме, на самом деле она описывала родную деревню Слимана, а дом Иосифа и Марии был домом в ксаре, где Слиман родился. Ночное небо горбилось над Уэд-Зусфаной, и звезды заливали светом холодную хаммаду. Эрг на верблюдах пересекли волхвы в бурнусах и тюрбанах, застыли на вершине последнего бархана — посмотреть на долину, где лежала темная деревня. Закончив, фрейлейн Виндлинг высморкалась.

Слиман, казалось, погрузился чуть ли не в транс. Женщина взглянула на него, ожидая, что он заговорит, но он молчал, и она присмотрелась внимательнее. В его глазах застыла бессмысленная одержимость, и хотя он по-прежнему не отводил взгляда от ее лица, ей почудилось, что он видит нечто намного дальше, чем она. Фрейлейн Виндлинг вздохнула, не решаясь его беспокоить. Ей хотелось бы надеяться — хотя это и было невероятно, — что мальчика очаровала поэтическая мудрость предания, и он повторяет его в воображении. «Разумеется, это вряд ли», — решила она; скорее, некоторое время назад он перестал ее слушать и просто сидел, даже не понимая, что она умолкла.

И тут Слиман заговорил:

— Вы правы. Он был Царем над Людьми. — Фрейлейн Виндлинг затаила дыхание и подалась вперед, но он продолжал: — А потом Сатана послал двухголовую змею. И Иисус убил ее. Сатана разозлился на него: «Зачем ты убил моего друга? Может, он тебя обидел?» А Иисус сказал: «Я знаю, откуда он». А Сатана надел черный бурнус. Это правда, — добавил он, заметив в ее взгляде то, что он принял за простое недоверие.

Она выпрямилась на стуле:

— Слиман, о чем ты говоришь? Про Иисуса нет таких преданий. И про Сидну-Аиссу тоже нет. — В точности последнего утверждения она, правда, сомневалась; быть может, такие легенды и ходили у этого народа. — Ты знаешь, что это просто выдумки, в них нет ни капли правды.

Он не слышал ее, потому что уже начал говорить:

— Я говорю не о Сидне-Аиссе, — уверенно сказал он. — Он был мусульманским пророком. Я говорю об Иисусе, пророке назареев. Каждый знает, что Сатана послал ему змею с двумя головами.

Фрейлейн Виндлинг мгновение прислушалась к ветру.

— А, — она взяла еще ириску, не собираясь продолжать спор. Вскоре она вновь залезла в сумку и достала тюрбан, завернутый в тонкую красно-белую бумагу.

— Тебе подарок, — она протянула ему пакет. Он машинально схватил его, положил на колени, не сводя с него глаз. — Что же, ты не хочешь развернуть? — спросила она.

Он дважды кивнул и разорвал бумагу. Увидев сверток белого хлопка, улыбнулся. Заметив его оживление, фрейлейн Виндлинг вскочила.

— Давай примерим! — воскликнула она. Слиман дал ей один конец, который она, дойдя до самой двери, натянула. А он, прижимая другой конец ко лбу, стал медленно поворачиваться, приближаясь к ней и подравнивая тюрбан, пока тот наматывался на голову.

— Великолепно! — воскликнула она.

Он подошел к черным окнам взглянуть на себя.

— Видно? — спросила она.

— Видно с боков, — ответил он. — Очень красиво.

Фрейлейн Виндлинг вышла на середину комнаты.

— Я бы хотела тебя сфотографировать, Слиман, — сказала она, заметив, как он растерялся. — Ты не окажешь мне услугу? Сходи в мою комнату и возьми фотоаппарат.

— Ночью? Вы можете фотографировать ночью?

Она кивнула, таинственно улыбаясь.

— И принеси мне желтую коробку с кровати.

Не снимая тюрбан, он влез в бурнус, взял ее фонарик и вышел; дверь за ним захлопнул ветер. Хоть бы стук не разбудил Буфельджу, — на мгновение она прислушалась, но слышно ничего не было: только рев ветра по коридору снаружи. Затем фрейлейн Виндлинг забежала в темный закуток и чиркнула спичкой. Быстро зажгла все свечи вокруг рождественского вертепа, поправила верблюда в песке и вернулась за угол к камину. Она не думала, что от свечей будет столько света. Закуток теперь был ярче той половины, где стояла она. Через секунду открылась дверь, вошел Слиман с фотоаппаратом через плечо и осторожно положил его на стол.

— На кровати не было желтой коробки, — сказал он. Тут его взгляд упал на отблески непонятного света на стенах, и он двинулся к середине столовой. Фрейлейн Виндлинг решила, что момент настал.

— Пойдем, — она взяла его за руку и легонько потянула за угол, где его взору наконец-то предстал вертеп — яркий от множества трепещущих светлых точек. Слиман ничего не сказал: остановился и застыл неподвижно. На миг повисла тишина, затем фрейлейн Виндлинг нерешительно подергала его за рукав.

— Пойдем и посмотришь.

Они снова двинулись к вертепу; когда они подошли совсем близко, ей показалось, что не будь ее рядом, он протянул бы руку и потрогал его, а может и поднял бы крохотного малютку Иисуса, облаченного в золото, с Его постельки из перышек. Но мальчик тихо стоял и смотрел. Наконец произнес: