— Вот думаю, Галчонок, как нам теперь без мамы жить?

— И я все время думаю, — отозвалась Галка. — Никак заснуть не могу.

— Надо будет тетю Нину из Питера позвать, — тихо сказал Пилюгин.

— Зачем? — тоже почти шепотом спросила Галка.

— А кто же будет за маленьким смотреть? Тебе в школу надо, мне — на работу…

— А когда нам его отдадут?

— На днях, наверное… не знаю точно.

— Я боюсь… — вдруг прошептала Галка.

— Чего?

— Боюсь, я не буду его так любить, как маму любила…

Пилюгин внимательно посмотрел ей в глаза. И Галка печально и серьезно смотрела на отца. Он встряхнул ее, держа за худенькие голые плечи, сказал громко:

— Ты чего это? Что говоришь-то? Что мама про тебя подумает?

— А мама разве про меня думает? — испуганно спросила Галка.

— Конечно! Она там про всех нас думает!

— Не кричи, пап… мне и так страшно…

— А чего тебе страшно? Нечего тебе бояться, Галка! — так же громко отвечал Пилюгин, словно ему самому было страшно и он себя таким образом успокаивал. — Мы жить должны, понятно? Мальчонку нам надо вырастить. За нами мама смотреть будет — как мы тут живем. Так что нам подкачать никак нельзя, Галка… — он вдруг снова перешел на шепот: — Если мы тут с тобой плохо жить будем — мамкина душа страдать будет… понимаешь? — Он смотрел на нее больными глазами, и губы его нервно подергивались.

— А как мы его назовем, пап?

— А как ты хочешь? — через силу улыбнулся Пилюгин, приходя в себя.

— А ты?

— Давай Мишкой назовем, а? — вдруг предложил Пилюгин.

— Как тебя?

— Как меня. Будет Михал Михалыч, звучит?

— Звучит… — улыбнулась Галка.

Они разговаривали и не видели, что уже давно из коридорчика на них смотрит Витька, смотрит потемневшими печальными глазами…

В камере СИЗО, куда поместили Полину, две совсем молоденькие девушки спали на своих нарах, задернув цветастые ситцевые занавески. Пожилая, полнотелая тетка в цветастом халате, с бигудями, накрученными на черные сальные волосы, сидела за столом у стены и курила, тупо глядя перед собой. Тусклая лампочка под закопченным с темными разводами потолком освещала камеру.

Полина лежала на нижних нарах, смотрела в потолок, иногда, скосив глаза, поглядывала на пожилую женщину — Анжелу Петровну. Вот она пошевелилась, достала из-под матраца плоскую металлическую фляжку, отпила из нее, громко фыркнула, передернув плечами, откусила от яблока, громко захрустела.

— Ну, ты, Поля, и учудила… — Анжела Петровна весело хмыкнула. — С всякими чалилась, а вот с террористкой — впервой, хе-хе-хе… Надо же, оперов в ментовке в заложники взять — это тебе самое малое десятерик корячиться… Знаешь?

— Знаю… — негромко отозвалась Полина.

— Адвокат-то есть?

— Денег нет на адвоката.

— Казенного назначат… — Женщина громко икнула, затянулась сигаретой. — Какого-нибудь раздолбая. Не помогать будет, а вредить… Ищи бабки — без них тебе хана.

— Денег у меня нет, — повторила Полина.

— Когда я села впервой, у меня не было ни хорошего адвоката, ни хорошего советчика. Малявы подруги в изолятор присылали — про то не говори, от этого отказывайся…

— И что же? — спросила Полина.

— Впаяли мне по самое не балуй — пятерик строгого вместо трояка условно. Так что слушай, что тебе говорит старая мамочка… А, видать, сильно тебе менты насолили, что ты на такое решилась… — она посмотрела на Полину длинным взглядом. — А что ж слабину дала?

— В каком смысле? — не поняла Полина.

— Замахнулась — так бей, курочка ты Ряба, — она усмехнулась. — Пришла взрывать — значит, взрывай. А ты размякла… небось, пожалела? Не-ет, если бы я так-то пришла к ним, я бы их всех к едрене фене отправила. Тут главное дело — решиться. Чтоб потом не жалеть — когда пожизненное дадут. Уж лучше вышку…

— Сын у меня… десять лет всего…

— Сын? А когда в ментовку шла, разве про сына не думала? Думала, конечно, но пошла. Значит, там рука дрогнула… Но все равно уважаю… Ну, ладно, наговорились, пора и клопа придавить мало-мало… — вздохнула Анжела Петровна, погасила окурок в консервной банке и стала укладываться, кряхтя и вздыхая. Доски скрипели под ее тяжелым телом.

А Полина не могла уснуть. Светила тусклая пыльная лампочка под потолком, и воспоминания теснились в памяти…

…Он ждал ее недалеко от входа в химчистку. Рядом, в том же здании, находился магазин «Все для уюта» и «Дом кофе». Когда Полина вышла, Валера направился к ней, жестом предложил сесть в джип, стоявший неподалеку, но Полина отрицательно покачала головой. Тогда Валера, повертев головой, увидел «Дом кофе» и предложил зайти туда.

В маленьком зальчике было не больше десятка кресел с круглыми, низкими столиками. Тут же подошла миленькая девушка в джинсах и белой маечке, указала на столик у окна. Полина и Валера сели, и через минуту девушка принесла две чашки кофе и вазочки с мороженым.

— Наверное, интересно знать, кто я и с чем меня едят? — улыбнулся Валера.

— Гораздо интереснее, чем вы мне можете помочь.

— Вы хотите своего ненавистного обидчика застрелить или взорвать? — Валера вновь улыбнулся. — Или и то и другое одновременно?

— И то и другое. Есть из чего стрелять, нечем взорвать.

— Разыгрываете меня, Полина?

— Так поздно это поняли? Неужели такой тупой?

— Да нет, милая Полина, на розыгрыш это не похоже, — покачал головой Валера. — Я не вчера родился и кое-что повидал…

— Где же повидали? — усмехнулась Полина.

— В Сербии был, в Чечне служил… в первую кампанию, во вторую… — он отпил глоток кофе. — Навоевался по ноздри…

— И жены не было? Извините, что второй раз спросила. Вы в химчистке сказали, а я не поверила.

— Да не случилось как-то… — он пожал плечами.

— И не влюблялись?

— Всякое бывало, но… ненадолго… судьба разводила.

— Значит, и теперь воюете?

— Тогда — за Родину, теперь — исключительно за себя, — улыбнулся Валера. — Да и не воюю вовсе — шутихи делаю… ракеты разные, фейерверки, прочую пиротехнику для праздников… вернее, делаю не я — я только порох и взрывчатку добываю… бизнес у меня такой.

— Наверное, и бандюганам разным продаете?

— Бывает… жизнь наша российская, знаете ли, всегда полна неожиданностей, — он смотрел на нее открыто и весело.

— А почему вы мне все это рассказываете? — вдруг резко спросила Полина. — Вы меня первый раз видите, совсем не знаете…

— А чего бояться? В ментовку докладывать побежите? Думаю, нет… непохожи вы на стукачку.

— Первое впечатление о человеке часто обманчиво.

— Да вы жена офицера. Рупь за сто ставлю, он тоже в Чечне побывал… или в местах похожих? И сейчас где-нибудь на Кавказе служит, — после паузы ответил Валера. — Угадал?

Полина оторопело смотрела на него. Она вдруг ясно увидела лицо мужа — белое лицо на фоне темной стены тюремной камеры. Александр смотрел на нее спокойными, горячими глазами и говорил твердо, без колебаний:

— Я ни о чем не жалею, Полина. Я нормально жил и служил нормально, не подличал и не шкурничал. И солдаты меня уважали… даже самые отморозки и те уважали. Об одном сейчас жалею, Полина, — недострелил я этого мерзавца… выживет, сволочь, и опять людям гадить будет… Может, поэтому и сердце болит, что так жалею… И еще, Полина, расставаться с тобой не хочу… Знаю, что придется, а сердце не хочет…

— …Умер муж… — ответила Полина. — Два месяца назад. В тюрьме умер…

— О как! — качнул головой Валера. — Не слабо… Девушка, будьте любезны, еще две чашки кофе! Сына вам оставил, дочь?

— Сын. Одиннадцатый год идет.

— За что же муж в тюрьме оказался, если не секрет?

— Хотел одного гада застрелить, да недострелил… — она отпила глоток кофе, посмотрела ему в глаза: — Поняли теперь, зачем мне взрывчатка нужна?

Валера Чистов молча кивнул, глядя ей в глаза, выпустил дым, пробормотал, посмотрев в окно: