— Роберт его предложение сразу же отмел, — спешу добавить я. — Даже думать об этом не захотел.

— Это хорошо, — резким голосом отвечает Дэвис.

— Но… Дэвис, я составила список «за» и «против» и…

— А, ну да, раз у тебя уже есть готовый список, то, конечно же, давай подумаем об этом всерьез.

— Ты можешь заткнуться? Знаю, это безумие, но ты не слышал, как Келвин играет… Его мастерство не похоже ни на что, когда-либо мной слышанное. Даже я, не музыкант, и то поражена им. А для спектакля он вообще блестящая находка.

— Холлэнд, ты на самом деле рассматриваешь эту идею? Он тебе настолько нравится?

Ну-у-у…

— Нравится, — признаюсь я. — Но я его совсем не знаю, поэтому здесь немного другое.

— И что именно? Не похоже, чтобы ты так переживала за судьбу «Его одержимости». Мне всегда казалось, что для тебя это просто работа.

Немного помедлив, я отвечаю:

— Я хочу сделать это для Роберта. Это шанс вернуть ему долг.

— Вернуть долг? — переспрашивает Дэвис. — Но ты ведь там работаешь. Ты не должна жертвовать ради него своей девственностью.

Я смеюсь.

— Это точно. Если только не найдется машины времени, которая перенесет меня в 2008 год в подвал дома Эрика Мордито. В противном случае боюсь, этот поезд ушел.

Обмозговав несколько секунд полученную информацию, Дэвис восклицает:

— Холлс, это отвратительно! Мордито? Мы с Эриком в десятом классе вместе ходили на гончарные курсы.

— Дэвис, боюсь, ты не улавливаешь суть, — говорю я. — Единственная причина, почему у меня есть работа, это помощь Роберта. И без нового музыканта его спектакль провалится. А это, в свою очередь, уничтожит репутацию Роберта. Ничего подобного я допустить не могу.

Помолчав несколько минут, Дэвис спрашивает:

— Так тебе нужен совет или благословение?

Запрокинув голову, я закрываю глаза.

— И то, и другое, наверное.

— Послушай, Холлси, — уже мягче говорит он. — Я все понимаю и знаю, как близки вы с Робертом. И о твоем чувстве вины за то, что имеешь эту работу и живешь в этой квартире, я тоже осведомлен. Но решение, на мой взгляд, чересчур экстремальное.

Лишь когда мой брат произнес эти слова, я поняла, чем именно мне нравится эта затея. Ничего похожего я не делала. И никогда не рисковала. Но в свои двадцать пять мне уже до чертиков надоела моя жизнь. Возможно, я потому и не могу писать — поскольку толком не жила сама.

— Думаю, именно этим оно меня и привлекает. Похоже на безумие, а безумия мне сейчас очень не достает.

— Это точно! — со смехом соглашается Дэвис. — В общем, слушай мой совет: конечно же, не делай этого, — он делает паузу. — Но у меня такое чувство, что ты уже сама все решила, да?

Мне сложно произнести это вслух.

Я чокнулась?

Дэвис вздыхает.

— Тогда позаботься о своей безопасности, ладно? Устрой ему проверку, заведи служебную собаку или что-то еще в этом духе, прежде чем превратишь свою жизнь в руины, будто слон в посудной лавке.

— И…

— И не волнуйся, маме с папой я ничего не скажу.

Ни один пассажир в Нью-Йорке еще ни разу не спускался по лестнице в метро так же медленно, как я. По крайней мере, создается именно такое впечатление, пока я медленно шагаю вниз, а меня все толкают из стороны в сторону, пытаясь обогнать.

Как вы уже догадались, я оттягиваю момент. Интересно, здешние потолки всегда были серого цвета? Надо же, они регулярно меняют лампочки. А почему вот тут я никогда не замечала текстуру краски?.. Ой, кажется, это не краска.

Но потом, каким-то неведомым образом маня и дразня меня, становится слышна музыка Келвина.

Спустившись по последнему пролету, я вижу его, как и всегда, растворившегося в музыке и играющего склонив голову. Всякий раз, когда слышу его игру, я ощущаю себя переполненной пузырьками, с силой рвущимися на поверхность.

Полуденный хаос похож на какую-то муравьиную ферму: резво обходя друг друга, люди снуют в разные стороны.

Келвин не видит ни меня, ни окружающих, когда переходит от одного произведения к другому. Подойдя к нему, я выпаливаю первую пришедшую на ум фразу:

— Хочешь пообедать?

У меня ощущение, будто я кричу. Мой голос силится пробиться сквозь шум подъезжающих поездов.

Подняв голову, Келвин замирает, после чего берет финальный аккорд.

— Очаровательная Холлэнд. Привет, — я одарена улыбкой, которая начинается с приподнятого уголка губ, а затем становится очень широкой. — Прости, что ты сказала?

Тяжело сглотнув, я жалею, что не в состоянии сейчас снять перчатку и провести ладонью по лбу. Уверена, на нем выступил пот.

— Я спросила, не хочешь ли ты пообедать, — повторяю я, гадая, подшучивает он надо мной или нет.

Помедлив немного, Келвин смотрит по сторонам, после чего снова возвращается взглядом к моему лицу.

— Пообедать?

Кто-нибудь, срочно дайте мне пульт, и я отмотаю этот момент назад.

Все же нахожу в себе силы кивнуть.

— Пообедать, да. Со мной. Ты же ешь? Сейчас же как раз середина дня.

Ох, Холлэнд, Холлэнд…

Я воображаю рядом с собой перепуганную Лулу, чьи идеальные брови в этот самый момент взмывают вверх. И как она медленно цедит: «Господи боже, Кошмарище-Холлэнд», — а я поворачиваюсь к ней и обозленно рычу: «Ты сама дала добро на все это, негодяйка».

Келвин сдержанно смеется — будто понимает, что мне известно о его проблемах с визой, но не уверен, какие цели я преследую.

— Конечно, — вновь встретившись со мной взглядом, отвечает он. — Сейчас в самый раз.

На пороге ресторана воображаемая Лулу меня покидает. А когда хостес спрашивает, сколько всего посетителей с нами будет, я реагирую так, словно никогда в жизни не выходила в люди с другим человеком.

— Двое. Да. Мы вдвоем. Он и я. Мы можем сесть где-нибудь вдалеке от остальных? Ну, знаете, нужно немного уединения и…

Рука хостес замирает над стопкой меню. Келвин мягко кладет ладонь мне на плечо и покашливает.

— Если можно, посадите нас вон за тот дальний столик с диваном, пожалуйста, — и понизив голос, чтобы его услышала только я, добавляет: — Дама просит немного уединения.

Пока мы идем к столику, мое лицо горит румянцем. Мы молча садимся и утыкаемся в меню.

Оглядев внушительный список, я решаю взять ньокки. Хотя предпочла бы спанакопиту или салат. Но стоит только представить, как буду запихивать в рот крупные листья салата с капающей с них заливкой или еще хуже — застрявшие между зубов кусочки шпината… При этом буду делать незнакомцу предложение пожениться… Меня вот-вот проберет истерический хохот.

И в этот момент до меня наконец всерьез доходит смысл всего будущего предприятия. Если Келвин согласится, то каким-то образом мне придется все это объяснить родителям и братьям с сестрой…

Или же никому ничего говорить не надо. Дэвис не упускает ни одного шанса напомнить, что едва Нью-Йорк станет мне не по зубам, я могу вернуться домой и решить наконец, как же мне быть с моим дипломом. И со своей жизнью. Родители всегда делали ему замечание, чтобы он отстал от меня, поскольку я единственный ребенок в семье, еще не нашедший свое место в мире.

Сомневаюсь, что брак с незнакомцем — это именно тот поворот судьбы, который они мне желали.

А еще согласие Келвина будет означать, что мы… поженимся. Станем мужем и женой. Нам придется жить вместе… На ум приходят такие слова как «близость» и «нагота», и фантазии о нем становятся практически неуправляемыми.

Келвин почесывает челюсть, потом задумчиво водит пальцем вверх и вниз за ухом. Вверх и вниз, вверх и вниз. Я кожей чувствую его прикосновение, как будто между нами на клеточном уровне существует какая-то связь. У меня были разные парни, но моим типажом всегда оставались ботаники — в очках и не заботящиеся о том, как выглядят. И я никогда не встречалась с кем-то, похожим на Келвина. Как выгляжу я: предпочитаю водолазки и туфли на устойчивом каблуке. Как выглядит он: небрежно подобранные друг к другу футболки с рубашками и джинсы, которые сидят, как влитые. Его непоказная сексуальность будоражит мои и без того взвинченные нервы.