Митяй сжал кулаки. Зарком сказал: наблюдатель. Вот оно что! И не двинуться с места, и ничего не сделать…

Девочка стояла тихо. Потом начала пинать снеговика. От него отлетали небольшие кусочки. Но, видно, сделан на совесть — из хорошо спрессованного снега, а может и льдом покрыт. Потому что весело поблескивал глянцевым светом, отражая огни лампочек.

Скоро она совсем выбилась из сил. И замерла. Митяй видел, как она обмякла, глаза закрылись. Шапка сползла на лицо…

Митяй никогда не молился и, наверное, не верил в то, что Бог есть. Хотя частенько приходили в детдом то миссионеры какие-то, то проповедники с подарками и книжками. Все они рассказывали про справедливого и доброго Боженьку, который думает о них, детях. Если бы думал…

Но сейчас Митяй впервые просил: «Сделай же что-нибудь! Ну, сделай!»

И вдруг из-за горки послышались молодые голоса. Кто-то весело смеялся, кто-то затягивал «в лесу родилась елочка…». На площадь вышла компания, человек из пяти. Двинулись к ёлке:

— Батюшки мои! Смотрите!

Они сгрудились вокруг снеговика.

— Живая… Слава Богу…

Парень отвязал красный шарф и взял ребёнка на руки. Девушка в лохматой шапке подгоняла его:

— Ну, скорее же, скорее… Бежим!

— Звоните! «Скорую» надо.

— Да больница вон — через дорогу.

— Давайте туда…

Митяй вынул Оберег и положил руку на пазл Маши. И тут же оказался в коридоре, возле двери в свою комнату. В доме по-прежнему тихо. Разделся, лёг. И почему-то не пугал его больше шорох шин велосипеда и лёгкое ритмичное позвякивание: динь-динь-трень…

После уроков Маша пришла сама. Она ни о чём не спрашивала. Просто присела к столу и обхватила голову руками. Митяй начал рассказывать… Сначала путано, с большими паузами, стараясь не упустить ни одной детали.

И опять она молчала. Потом села рядом и сказала:

— Так я и думала. Просто поверить не могла. И ещё я точно знаю: этот мир — не мой. Мне надо в другое место. Меня там ждут. Но страх не пускал. Знаешь, какой самый сильный страж?

— Страх?

— Да. Потому что он — внутри тебя. Но теперь я понимаю, что делать. Спасибо, Митяй.

— Маш, ты уйдешь?

Только сейчас он увидел, какие синие-синие у неё глаза. Как васильки.

— Уйду. Так надо. Но мы ещё увидимся. Я ведь все-таки немного волшебница. Только обещай…

— Что?

— Что следующим будет Борис.

— Хорошо. Только…

— Понимаю, обещать не можешь. Но ты должен знать: у него осталось мало времени…

— Он умрёт?

— Нет. Если ты успеешь.

Она легко поднялась и вышла из комнаты. Прошло минут десять, а Митяй всё сидел в той же позе. Рука лежала на колене, иногда он шевелил пальцами, и не мог поверить, что Маша держала её. И опять его потянуло к окну.

Маша катала большой снежный шар. Она установила его в центре двора, покачала из стороны в сторону, чтобы придать устойчивость, и приступила ко второму. Третий — самый маленький — она прижимала к животу и оглаживала варежкой, чтобы стал поровней. Митяй смотрел, не отрываясь.

Потом подошла к крыльцу и вытащила из-под него ведро. В нём все ещё лежали угольки и морковка. Маша приладила всё это на место. Вернулась в дом, через минуту вышла с красным шарфом в руках и обернула снеговику шею. Оглянулась по сторонам, подняла прутик, слегка согнула его и прилепила снеговику улыбку.

И в этот миг из-за угла дома показался велосипед. Тимур был в той же рубашке с короткими рукавами, на ногах — синие сланцы. Шины оставляли на снегу чёткий рифлёный след.

Маша села на багажник боком, как это умеют делать только девчонки. Одной рукой взялась за ремень Тимура. А второй махнула Митяю. Ему показалось, что она сказала какое-то слово…

Тимур объехал снеговика, калитка сама распахнулась… И Митяй увидел, что на Маше — синий русский сарафан и голубенькая нитка бус на шее. И волосы заплетены в длинную золотистую косу…

А велосипед с ними просто исчез, будто растворился в морозном воздухе.

Утром, когда все собрались на завтрак, почему-то никто не вспомнил о Маше. У Митяя мелькнула догадка. Он заглянул в Машину комнату и спросил у Лины:

— А это чья кровать?

— Ничья. Ирина поставила на всякий случай. Мы ведь не знали, кто к нам приедет. Вдруг — девочка? Мальчишек у нас и так больше.

В школе к Митяю больше никто не приставал. А Длинный после драки и вообще не появился. Семёныч сказал, что его в другую школу перевели, в математическую. Туда ему и дорога.

На перемене Митяй заглянул в соседний класс. На столе лежал раскрытый журнал. Нашёл в колонке букву «П»: Петрова, Патрушев, Пельц. И всё. Редкой фамилии — Понедельник — в списке не оказалось.

На всякий случай Митяй небрежно обратился к мелкому пацану с первой парты:

— А Машка у вас есть?

Тот поправил очки и серьёзно ответил:

— Есть. Целых две штуки — Андреева и Бутузова. Тебе какую?

— А других нет?

— Пока не завезли. Нам и этих хватает. Нет больше Машек!

Теперь Митяй знал, что делать. Он понял, что попал в Ковчайск не просто так. Когда-то прочитал в одной книжке: «случайность — проявление и дополнение необходимости».

В жизни Митяя было то, что ему очень хотелось забыть. Но безжалостная память всё возвращала, бередила то место, что уже начинало покрываться лёгкой корочкой. Ещё чуть — и заживет… Но нет.… Не получалось.

Тогда Митяй жил в Доме ребёнка. Тот же детский дом, только для маленьких. И он, как все, ждал свою маму. Что она придёт и заберёт его домой. Так бывало. Забрали ведь Мишу и Ромку. Дойдет очередь и до него. Только надо подождать.

Однажды вечером над кроваткой склонились дежурная медсестра Соня и незнакомая тётенька. Он знал, как пахнет Соня — белым халатом, лекарствами, борщом и мылом. А вот эта… пахла совсем по-другому… Как будто цветами и немножко мандарином, который был в новогоднем подарке.

Они разговаривали шепотом.

— Вот он.

— Я вижу. Такое не забудешь.

Незнакомка наклонилась ещё ниже, и Митяю больше всего на свете захотелось обнять её и уже никогда не отпускать. Но он испугался. И продолжал делать вид, будто спит. Лучше она сама разбудит его. И тогда он быстро соберёт свои вещи — они всегда лежат наготове, в мешочке, на котором вышит лопоухий заяц.

Но женщины отвернулись и вышли. Куда? Он тихонько встал и покрался по коридору. В дежурке горел свет. Митяй замер возле двери. Говорили они негромко… Тогда из этого разговора он почти ничего не разобрал. Но была у Митяя особенность: он запоминал намертво всё, что слышал. И много лет подряд прокручивал старые «магнитофонные записи», пока не разматывал спутанные клубки слов до конца и не понимал всё.

Соня тогда спросила:

— Это точно он?

— Ну, конечно. Я же говорю: не забудешь…

Мы лежали с его матерью в одной палате. Люция казалась такой счастливой. В больнице все почему-то откровенничают. Она и рассказала, что Антон женился на ней из-за ребёнка. Так решили его родители. Сказали: не позволят марать честь семьи. Отец Антона — мэр города, мамаша — директор школы. А Люция из простых, её мать — одиночка. Ткачихой работала на фабрике.

Я-то сама девочку хотела, потому что комната была у меня — в женском общежитии. Мужа нет, родных нет, помогать некому.

— А рожать как решилась?

— Возраст подошёл, и любила сильно. Женатого. Дочку надумала для себя родить. Сам-то красавец был…

А Люция мальчика ждала. Больше для Антона. Мужчины ведь всегда о сыне мечтают. У меня родился мальчик, и у неё тоже. Только мой помер, и суток не прожил, а у Люськи сыночек здоровый оказался. Но когда принесли первый раз, я помню, она закричала страшно и бросила его на кровать. И больше ни разу на руки не взяла. Я мальчонку и кормила. А потом доктор попросил меня бумагу подписать, что я отказываюсь от своего ребёнка и всех прав на него. Какой ребёнок, спрашиваю. Его же нет…

Люська мне и сказала, что нужно документы подменить: ей моего мёртвого отдадут, а от люськиного я откажусь, как от своего. А самого мальчишку — в детдом.