Я медленно выдыхаю, и большой палец зависает над снятием с предохранителя пистолета дедушки, засунутого в пояс. Но это путь в никуда, моя сестра не смогла избежать его, как только она на него встала.

Я слышал об этой девушке больше историй, чем о десятках других trodairí. Они утверждают, что она единственная, кого не затронула, что солдаты называют «ярость Эйвона». Наверное, потому, что ей не нужно отступать от этой слабой отговорки, чтобы совершить насилие над моим народом — согласно рассказам, она практически принимает ее. Они рассказывают о том, как она в одиночку зачистила ячейку сопротивления на южной окраине территории «ТерраДин». Как солдаты под ее командованием реагируют быстрее, появляются первыми на месте происшествия, являются самыми ожесточенными бойцами. Как она снимает скальпы с живых мятежников только ради удовольствия.

Я не был так уверен насчет последнего, пока не увидел, как она смотрит на меня после того, как я наставил на нее пистолет. Но по крайней мере одна из историй — правда. Моему двоюродному брату Шону ее взвод чуть не снес башку через неделю после того, как она приняла командование, и когда я спросил его, какова она, он сказал, что она очень горяча. Он не ошибся. Если бы она не была наемным убийцей.

Моя единственная надежда состоит в том, чтобы заставить ее рассказать мне, что она знает об объекте — может быть, даже попасть внутрь для разведки — а затем убраться. По крайней мере, у меня будет хороший старт, когда начнется охота.

Я отрываю глаза и снова концентрируюсь на шесте. Куррах скользит по воде, путь подсвечивается всего только на несколько метров вперед тусклой зеленой лампой. Я должен чувствовать себя лучше, легче, с каждой минутой я увеличиваю расстояние между нами и яркими огнями базы, но я знаю, что это не победа. Капитан Чейз на дне моей лодки не остановится ни перед чем, когда она проснется, чтобы убить меня и сбежать, и, если остальная фианна обнаружит, что она у меня, они не остановятся ни перед чем, чтобы убить ее. Наше прекращение огня закончится, мой народ снова будет вынужден вступить в войну, которую они не могут надеяться выиграть.

Мне придется действовать быстрее.

На этот раз сон состоит из фрагментов, появляющихся острыми осколками, что разрезают ее память, которые невозможно собрать вместе. Девушка на Парадизе, и она пытается взобраться на стену. Время вышло, сержант кричит, заставляя ее руки дрожать от напряжения, в то время как ее пальцы возятся с захватом крюка.

Она хочет спуститься и упасть на землю. Но когда она смотрит вниз, ее мать там, с этим всегда усталым вздохом, мягким звуком намекая на разочарование. Там ее отец, руки грязные в маслянистой смазке двигателя, с дырой от пули в голове.

Сержант снова кричит на нее, сдавайся, но на этот раз она кричит в ответ, используя слово, за которое её позже заставят неделю копать окопы.

Там слишком много призраков, чтобы спуститься.

У МЕНЯ АДСКОЕ ПОХМЕЛЬЕ. Голова раскалывается, сколько же я выпила в «Молли» прошлым вечером? Только это невозможно. У меня не было утреннего похмелья с тех пор, как я была окончательно принята на основное обучение. Это технически произошло за три недели до моего шестнадцатилетия, и мне по закону запрещалось пить. Но после того как я три года пыталась попасть в армию, обманывая о своем возрасте, они наконец-то уступили и изменили правила. Что было три недели? Скорее всего, я должна была погибнуть в течение года. Так что можно было позволить пушечному мясу для начала выпить пива.

Одного раза хватило. Это не был алкоголь или на самом деле даже не похмелье, что достало меня — а то, что я показала худшие навыки в мой первый день обучения. Ну, все это означало, что я не создала лучшее первое впечатление у инструкторов, и позволила моему спарринг партнеру прижать меня менее чем за минуту. Ничего вроде бы страшного.

Здесь же быть собранной менее чем на сто процентов, может означать смерть. И с тех пор я не позволяю себе более чем пару бокалов.

Так почему я чувствую, что желудок готов вывернуться наизнанку?

Земля раскачивается подо мной, и я открываю глаза, игнорируя, что моим векам кажется, что они обложены наждачной бумагой. Первое, что я вижу, это пустое, сланцево-серое пространство неизменного ночного неба Эйвона. Я стараюсь сесть и заваливаюсь на бок, заставляя пол дрожать и качаться; мои руки связаны и привязаны к чему-то. Вспышка агонии разрывает бок, принося с собой память о пуле, расщепившей мою кожу.

— Плохая идея, капитан, — говорит раздражающе веселый голос где-то выше и позади меня. — Если ты опрокинешь нас, то я не вижу у тебя шансов доплыть до твердого грунтеа будучи привязанной к тонущей лодке.

Я поднимаю голову и щурюсь на стоящего надо парня, чем-то освещенного сзади.

Ромео.

— По крайней мере, если я утону, — хриплю я, и голос звучит как гравий, — твои друзья не будут иметь удовольствие повесить меня на стропила в своем маленьком убежище.

Ромео сужает глаза, глядя на меня, и выгибает бровь, пока он отталкивает от нас комки растительности одним из длинных шестов, которые используют местные.

— Мы не вешаем солдат, — говорит он с преувеличенным возмущением. — Мы сжигаем их на костре. Потребуются века, чтобы собрать топливо, учитывая ландшафт. Это особый случай.

Я фыркаю, используя звук, чтобы замаскировать скрип, когда испытываю крепость поперечного ребра лодки, к которой я привязана. Несмотря на то, как дряхло выглядит лодка, ребро не поддается. Но быть связанной — это наименьшая из моих проблем.

Постоянная облачная атмосфера Эйвона означает, что по звездам не сориентируешься, как мы были обучены делать в ситуациях выживания. Болото тянется так далеко, насколько видят глаза, не давая мне никаких ориентиров. Поэтому никак не определить, в каком направлении мы движемся. Даже случайные шпили скал, тянущиеся вверх, выглядят одинаково. Они острые, как лезвия бритвы; у Эйвона были только ветер и вода, чтобы разрушать их в течение нескольких поколений, едва ли один удар сердца в геологическом времени. Водные пути между островами и плавучими массами растительности смещаются настолько стремительно, что изо дня в день одна и та же полоса болота может выглядеть совершенно иначе. Я понятия не имею, где мы находимся. И быть потерянным на Эйвоне, означает быть мертвее солдата, оказавшегося посреди стаи кровожадных мятежников.

В носовой части висит тусклый фонарь, бросая такой же тусклый свет над водой. Мы должно быть достаточно далеко от базы, раз Ромео чувствует себя в безопасности, чтобы использовать освещение. Я напрягаю глаза, пытаясь сориентироваться, но все, что я получаю, это пятна, плавающие у меня перед глазами. Мои солдаты утверждают, что они иногда видят здесь огни, которые, как им кажется, ведут в болото. Мятежники называют их «блуждающие огоньки», как в какой-то сказке с древней Земли. За все время, проведенное здесь, я никогда не видела ничего, кроме моего собственного разума, играющего со мной в трюки — и как полагаю — повстанческого фонаря, кочующего по болоту. Но когда вы окружены пустотой, ваши глаза создают что-либо, чтобы удержать вас от чувства одиночества. Я моргаю, чтобы прочистить зрение от пятен.

— Зачем ты все это делаешь, почему просто не убил меня на базе? — наконец спрашиваю я, выкручивая запястья, пытаясь определить, насколько позволит мне это сделать веревка. Не много. Она плотная от многократных выдержек, и жесткая от возраста. — Ты планируешь какую-то публичную казнь?

Губы Ромео плотнее сжимаются, но на этот раз он смотрит в сторону болота впереди нас, пробираясь через комки плавающих водорослей.

— Ты действительно сумасшедшая.

Мозг лихорадочно все обдумывает, принимая во внимание мои травмы. Голова болит от газовых испарений, призывая спазмы тошноты, дрожь по всему телу, да и бок ранен. Но, похоже, крови не так много, так что он не мог сильно ранить меня.