Она чувствовала себя усталой и очень несчастной. Злосчастная клятва, данная Мэдж Стрэндж, лежала между ними, как пропасть. Конечно, на самом деле никакой пропасти не было — одно только честное слово. Хотя, что такое честь? Это когда кто-то горой стоит за правду и нравственность? Или когда кому-то кажется, что он поступает правильно… Ведь ничего не стоит перекинуть мостик через эту пропасть. Джоанна знала, насколько это легко. Она любила этого мужчину, и он страстно желал быть с ней. Оба они мучились, сохли друг по другу, и достаточно было одного касания, одной маленькой искры, чтобы разгорелось жаркое пламя. Теперь они были одни, никто не следил за ними ревностным взглядом, никто не говорил с ними язвительным, исполненным подозрений тоном. Ничто не мешало им, кроме самой малости — какого-то хрупкого «честного слова».

Дрожащими от волнения руками она поставила на плитку кастрюлю с кроличьим бульоном. Надо заняться ужином и ни о чем не думать. Но не думать о Ричарде, который был так близко, совсем рядом, было невозможно. Она видела, как он меряет шагами гостиную, зажав в зубах пустую курительную трубку. Все, все против него! Даже табака не осталось. Во всей хижине ни одной сигаретки.

Он все ходил и ходил из угла в угол — брови нахмурены, руки сцеплены за спиной. Вот же она, там, его девочка, в кухне, готовит ужин. Прогнала его прочь… Господи, как ему хотелось сжать ее в объятиях и зарыться губами в ее пушистые кудряшки!

Он попытался заставить себя подумать о жене. У бедной Мэдж аппендицит. Ее сейчас везут по морозу в Форт-Юкон, везут в снежную бурю, и, может, она не доедет туда живой. А ведь она его жена. Когда-то он любил ее. Любил ее бледное, аристократическое лицо — теперь такое измученное и напряженное. Любил целовать ее чудесные светлые волосы — совсем не похожие на коротко стриженные завитки Джоанны. Да, они такие разные — две его женщины. Одна — типичное порождение большого города — бесчувственная стерва. Другая же — истинное дитя Севера — смелая, по-мужски решительная и вместе с тем по-женски чуткая и умеющая любить. В любви и страсти она щедра так же, как и во всем остальном.

Разве можно поставить рядом с ней Мэдж? Мэдж только и смогла, что убить в нем любовь. Разрушить все его мечты о будущем. Она не принесла ему ни любви, ни детей. И ради нее он должен теперь отказываться от Джоанны, которая вернула ему вкус к жизни, рядом с которой он снова почувствовал себя мужчиной?

Он прикрыл глаза ладонью. Боже, до чего же хочется подойти к ней, дотронуться до нее! Как манят ее губы!

Когда она внесла в гостиную ужин, — молча, словно бестелесный призрак, проскользнув мимо него, — он лишь искоса взглянул на нее и сразу отвернулся. Джоанна тоже стрельнула в него глазами и тут же потупилась. Поставив на стол суп, села напротив.

Ужин трудно было бы назвать веселым. Они уже не могли, как прежде, по-дружески болтать — страсть поглотила их и теперь комом вставала в горле. Ели молча и напряженно. Стоявшая между ними Мэдж словно присутствовала здесь, в комнате, непрошеным гостем и говорила своим издевательским голосом: «Ну что — дали мне слово? Теперь только попробуйте его нарушить!»

Первой заговорила Джоанна.

— Снег пошел, — сказала она. — Слышишь, как шуршит за окном?

— Слышу… — ответил он. — Очередная буря.

— Еще одна буря на нашем с тобой счету, — заметила Джоанна.

— Да уж… — У него вырвался смешок. Резко отодвинув стул, он снова принялся ходить из угла в угол. — Только на этот раз у нас полно еды. По крайней мере, точно хватит до установления погоды.

— Вот и хорошо, — сказала Джоанна.

— Куда уж лучше! Сидеть тут взаперти вдвоем и чтобы этавсе время так и стояла между нами! — сорвался он. — Кошмар!

— Понимаю, — Джоанна опустила голову. — Но надо… надо попытаться…

— Вот-вот. Я всю жизнь только и делал, что заставлял себя делать то, чего мне вовсе не хотелось, — да, думаю, и ты тоже. Ах, Анна, милая моя крошка Анна, мне столько пришлось всего пережить… А ты? Ты ведь тоже почти не знала счастья. И теперь, когда мы наконец нашли друг друга… Теперь мы не можем просто быть счастливы… Это ужасно.

Она закрыла лицо руками.

— Да, это ужасно, Ричард. Но ведь ей тоже сейчас нелегко… Представь себе — ехать неизвестно куда, все болит… да еще и мы остались тут вдвоем — она ведь так ревнует…

— Жалеешь ее? Да какое мне, собственно, дело до этой ее глупой ревности? — взорвался он. — Там, дома, она, видите ли, не хотела меня. Потешалась надо мной — что это, мол, я так прыгаю и порхаю вокруг семейного гнездышка… Еще и ребенка мне подавай… Любовную страсть она считала чем-то отвратительным и грязным, а искренние отношения — проявлением дурного тона. И вот теперь, спустя шесть лет, она вдруг поняла, что теряет меня, и решила вот что бы то ни стало вернуть! Назло — но вернуть! Какая тут может быть жалость.

— Но она же больна.

— Печально. Анна, ты очень добра — даже слишком добра к ней.

Джоанна подняла на него взгляд.

— Просто я люблю тебя. И мне правда жаль ту, другую, которая по глупости тебя потеряла.

— Она бы не потеряла меня, Анна, если бы вела себя со мной порядочно — просто порядочно.

— Конечно, — согласилась Джоанна. — Но, ты знаешь — хоть это и нехорошо с моей стороны, — я рада, что ты полюбил меня.

— Ну что об этом говорить? — с досадой сказал он, облокотившись о край стола напротив нее и вперив в нее пристальный взгляд. На его смуглом худом лице, у рта, она заметила глубокие горестные складки — вероятно, следы долгих лет, проведенных с Мэдж.

— Надо об этом говорить, — сказала она. — Только… только не давай мне поблажки. Я так стараюсь держаться.

Ричард отвернулся.

— Анна, ты истязаешь мою плоть и кровь… — хрипло сказал он.

Джоанна поднялась.

— Давай будем просто друзьями — хорошими друзьями. Я же свой парень — а, Ричард? Пойдем, поможешь мне помыть посуду? Что и говорить — это занятие для настоящих мужчин… — Она попыталась свести все к шутке.

Он покорно пошел следом за ней на кухню.

— Ты, как всегда, неподражаема, — сказал он. — Ну ничем тебя не проймешь.

Перебрасываясь шутками, они стали мыть посуду.

Но уже через час, когда пришло время ложиться спать, все началось снова — они просто умирали от взаимного вожделения. И все-таки невидимый призрак Мэдж удерживал их от рокового шага, напоминая о данном обещании.

Честь! Честь! Честь! Это слово билось в мозгу Ричарда, как пойманная в сеть рыба.

К ночи снежная буря усилилась. Впрочем, в хижине было уютно и тепло. В полутьме мерцал огонек лампы. И только ветер так страшно завывал за окном, что, казалось, все демоны покинули преисподнюю и собрались здесь попировать. Не уставая, вокруг хижины плясали снежные вихри. А временами, в минуты затишья, издалека доносился заунывный волчий вой.

Джоанна все больше и больше опасалась за свою выдержку. Ей так хотелось броситься к Ричарду и спрятаться в его объятиях! Ну хотя бы на минуточку… Как бы это было здорово! Даже здесь, в одинокой хижине, среди снегов, это показалось бы ей раем…

Но она и подходить к нему боялась, даже случайно дотронуться до него — ведь тогда их страсть сразу же вспыхнет и разгорится, и это стойкое пламя уже не погасить. И ничего уже не вернешь — останется лишь горькое сожаление о том, что они сами дали человеку честное слово и сами же его нарушили.

Перед тем как пойти в свою спальню и оставить Ричарда спать на кушетке, которую раньше занимала Мэдж, Джоанна помедлила и протянула руку для прощания.

— Спокойной ночи, — сказала она, но тут же спохватилась и убрала протянутую руку — видимо, побоявшись, что он схватит ее и не отпустит.

Тогда он, как солдат, отдал ей честь.

— Спокойной ночи, крошка Анна.

— Послушай, как бы нам ночью не снесло крышу, а? Вон как ветер-то разгулялся…

— Да уж, не сносить нам тогда головы, — вымученно пошутил Ричард.

На том они расстались. Едва закрыв за собой дверь спальни, Джоанна бросилась на кровать и зарылась лицом в подушку, чтобы Ричард не слышал, что она плачет.