– Конечно, любимая! – согласился Джон. – Ты должна поехать. Просто я эгоист.

– А почему бы тебе не поехать со мной? – предложила Дженни, и лицо Джона, который никогда не умел скрывать своих чувств, озарилось улыбкой.

– А вот возьму и поеду! Правда, сейчас это не удастся, но я мог бы приехать немного позже. В пятницу сесть на пароход, идущий из Риеки, и вернуться во вторник…

– Зелен в сентябре, – блаженно вздохнула Дженни. – Подумать только! Вода еще теплая, а солнце греет так же, как всегда. Спелые фрукты, сбор винограда, молодое вино, фиги… Давай сейчас же позвоним в агентство и закажем мне билет!

В следующий же вечер леди Дейвенгем отвезла ее в Хитроу и тепло обняла на прощание. Вскоре она уже летела над Францией, а в два часа утра прибыла в Риеку. После недолгого отдыха в припортовой гостинице Дженни села на пароход, идущий в Модиц. Всю дорогу она крепко спала и проснулась с первыми лучами солнца. Взглянув в иллюминатор, она увидела знакомые рыночные лотки на набережной.

Ее взгляд невольно упал на kafana, куда ее отвел Глен в то памятное утро, когда ее задел злосчастный подъемный кран. Вся эта сцена живо всплыла в ее памяти, но вдруг в толпе встречающих она заметила Клэр, и при виде бледного, осунувшегося лица сестры мысль о Глене Харни и всем, связанном с ним, моментально улетучилась. Произошло что-то серьезное!

– Что такое? – еле дыша, спросила она Клэр, едва успев сойти на землю. – Папа?…

Клэр кивнула.

– Слава богу, что ты приехала! Он спрашивал о тебе. Вчера ночью у него опять случился приступ… на этот раз довольно тяжелый. Сестра Тереза снова дежурит возле него, а доктор Синьёк всю ночь хлопотал над ним. Но не пугайся ты так, дорогая! – несколько неубедительно произнесла она. – Ты же знаешь, как быстро он поправляется. Утром я заглянула к нему. Ему значительно лучше. Но я не тороплюсь уезжать в Париж и не собираюсь оставлять тебя одну, – добавила она. – Несколько дней я еще побуду здесь, чтобы посмотреть, как у него пойдут дела.

Дженни казалось, будто подъем по горной дороге никогда не закончится. Подъехав к вилле, она немедленно выбежала из машины и устремилась по лестнице, чтобы самой убедиться, каково состояние отца.

Он радостно встретил ее. Вероятно, худшее позади. С таким сердцем, как у него, да еще в его возрасте, приступы неизбежны. А на Зелене в это сентябрьское утро уже стояла невыносимая жара, нередкая для южной осени. В прохладном климате Англии ему станет значительно лучше. Дженни обняла отца.

– Синьёк любит поднимать шум по мелочам. На самом деле ничего страшного со мной не произошло. Просто доктор воспылал страстью к нашей тихой маленькой сестре Терезе и ищет любой повод встретиться с ней!

Дженни, как положено, засмеялась, хотя шутка получилась не слишком удачной. Посмотрев на отца более внимательно, она заметила, что лицо его осунулось, а под глазами появились глубокие тени.

– Тебе не следовало начинать работать, – упрекнула она отца.

– Следовало, – без всякого раскаяния заявил он. – Ты знаешь, как я отношусь к сегодняшней ценности картин. Я подумал, что, если не подпишу свою картину с изображением собора, мне не удастся оградить ее от возможного мошенничества. Поэтому теперь, когда она закончена, я решил в нижнем правом углу написать небольшой автопортрет. По-моему, это очень удачная задумка! Я уверен, Харни одобрит.

– Он не одобрит, что ты опять заболел, – строгим голосом произнесла Дженни.

– Ты вернулась не затем, чтобы ругать меня, дорогая. Я так рад снова увидеть тебя! Принеси сюда свой кофе и булочки и все расскажи мне о Лондоне.

Дженни с удовольствием повиновалась. Когда она устроилась со своим подносом за маленьким столиком у постели, разговор потек рекой. Девушка старалась рассказать все, что происходило на Харли-стрит, но почему-то получалось неинтересно. Гораздо живее выглядели ее рассказы о визитах в дом на набережной Челси и чаепитиях с милейшей миссис Трейси.

– В твоей мастерской ничего не изменилось, – заверила она отца. – Все готово к твоему возвращению домой.

Отец неизбежно завел разговор о Глене Харни и о записанных телевизионных беседах.

– Я даже сказать тебе не могу, с какой готовностью он помогал мне, направляя разговор в нужное русло. Он невероятно тонко понимает и чувствует… меня, Зелен и мое отношение к этому острову. Глен завел со мной разговор так умно, что я вдруг обнаружил в себе красноречие, которого никогда не предполагал. Я вдруг заговорил так же легко, как пишу кистью! Никто, кроме Харни, не мог бы вызвать меня на откровенность! Странное испытываешь чувство, когда твои слова, твои мысли записываются и воспроизводятся на экране телевизора и сохраняются таким вот новым способом. Мне даже стало немного стыдно за свою лень, за то, что так и не собрался сесть за мемуары!

– А у тебя не было чувства, что все это рекламный трюк? – спросила Дженни.

– Это не реклама, а способ общения с миром, уверял меня Харни. Это будет моим обращением к будущим поколениям, – без всякой напыщенности продолжал Эдриэн. – Попыткой поделиться счастьем, которое я испытывал за свою долгую жизнь художника. И это будет вкладом в Зелен, мой остров. Если мне удастся хоть как-то сохранить дух этого прекрасного места, значит, моя картина с изображением собора писалась не напрасно, и слова, которые я сказал о ней, не пропадут впустую.

Он умолк, откинулся на подушки, и Дженни заметила на его лбу капельки пота.

– Ты слишком много говоришь, дорогой! – Она вытерла его лоб.

Он протянул руку, очень холодную, несмотря на жаркий день.

– Мне еще многое нужно сказать, а времени осталось так мало, – прошептал он.

Что он хотел этим сказать? Сердце Дженни дрогнуло.

Но день прошел благополучно. Позже Дженни нередко вспоминала его, потому что таких дней осталось не очень много.

Конец пришел мирно. Несколькими днями позже сестра Тереза рано утром разбудила Дженни и Клэр и сказала, что все кончено. Эдриэн Роумейн тихо умер во сне.

Смерть отца потрясла Дженни. Хотя она любила мать и они с ней хорошо ладили, она всегда в первую очередь была дочерью своего отца, его поздним ребенком, и он любил ее так, как не любил ни одного из своих детей. Первые дни сумятицы и мрака прошли для нее как во сне. Она немного утешилась, когда прилетели мать, Джон и Жак. На вилле шла печальная подготовка к похоронам. Эдриэн завещал похоронить себя здесь, на этом острове, который он любил.

После похорон осталось еще уладить дела на Зелене. Теперь виллу придется покинуть, а не просто закрыть на зиму. Каникул на Зелене больше не будет. Главным делом была подготовка картины к перевозке в лондонскую мастерскую. Нелегкое бремя забот легло в основном на плечи Карлы и Дженни. Для нее труд был спасением.

Наконец все было завершено, и наступило окончательное прощание с любимым островом. Женщины совершили последнее путешествие на знакомом белом пароходе, а в Риеке Карла и Дженни сели на самолет, направляющийся в Лондон. Туманным сентябрьским утром они приземлились в Хитроу, где их встречал Джон, несколько утомленный от совмещения работы в больнице и интенсивной учебы. Его мальчишеское обаяние начало потихоньку исчезать, черты лица стали более жесткими, и смотрел он на нее теперь страстно и вопросительно, но в его взгляде не было той уверенности, к которой она привыкла за годы их легкой юношеской дружбы. Молодой доктор Дейвенгем, соприкоснувшись с неумолимыми реалиями избранной профессии, взрослел не по дням, а по часам.

Дженни теперь не было необходимости гостить в особняке на Ридженси-Террас; она жила с матерью в доме на берегу реки. Пока они нуждались друг в друге, и перед ними стояла печальная задача привыкать жить без Эдриэна, которого они обе так любили. Однажды утром, вскоре после возвращения с Зелена, зашел разговор о предстоящей свадьбе. Она была назначена на октябрь, но смерть Эдриэна до некоторой степени спутала все карты.