— Так я только о тебе беспокоюсь, Эйлин. Поэтому так и говорю, — пояснил он.

— Я знаю, Джонни. И все равно это глупость. Инишбаун мой дом, единственное место, где мне хотелось бы находиться. Я просто не могу слышать, как ты пытаешься меня запугать всякими там колдовскими чарами острова и бог знает чем еще. Это ты просто сам подпал под впечатление от прогулки на старушке «Колин», от солнца и моря. А теперь давай-ка отправляйся домой, как хороший мальчик, и поужинай! — Она засмеялась, помахала ему рукой и пошла по своей тропинке.

В деревне почти во всех домах были настежь открыты двери. Если кто-то видел Эйлин, то непременно здоровался с ней, когда она проходила мимо. Но в части домов уже давно никто не жил, окна были заколочены, а крытые соломой крыши размокли от дождей и кое-где осели. Некогда белые стены сделались серыми, на них виднелись желтые разводы от воды. И только небольшие садики, неухоженные, буйно заросшие травой, все еще пестрели мальвами, которые упорно цвели и без всякой заботы со стороны человека.

Продолжая идти к своему дому, находящемуся в восточной части острова, Эйлин старалась не думать об этих брошенных жилищах и пустых ящиках для рыбы. Все это расстраивало ее. Не хотелось ей думать и о матери с отчимом, которых она оставила в Нью-Йорке. Причем перед своим отъездом Эйлин довольно грубо обошлась с ними обоими. Разумеется, жизнь в Нью-Йорке рядом с матерью была бы предпочтительнее для нее по многим причинам, но в эту жизнь никак не вписывался ее отчим Джадсон Росс — большой, лицемерный и богатый человек, единственный интерес которого заключался в жизни Уолл-стрит. «Магнат» — называл его дед Эйлин. И такое прозвище подходило Джадсону Россу как нельзя лучше. Когда Эйлин была еще совсем маленькой, то уже тогда страстно ненавидела его за черствость и нежелание найти с ней общий язык и с открытостью, свойственной ребенку, выражала свои чувства. Джадсон был уязвлен ее отношением и с тех пор так и не смог простить Эйлин, но все эти тонкости взаимоотношений решительно не играли никакой роли в жизни отчима и его приемной дочери, так как они встречались крайне редко. Мать нечасто приезжала в Европу и еще реже бывала на Инишбауне. По какой-то непонятной причине она не любила остров и свои воспоминания, связанные с одиноким детством в доме отца. Как только представилась возможность, она сразу же покинула остров, выйдя замуж за Пирса Кейта, отца Эйлин, сына знаменитого лондонского издателя. Девушка часто рисовала в своем воображении, как бы сложилась ее жизнь, если бы ее отец не погиб во время войны. В ту зиму она сама уже жила на Инишбауне в доме своего деда Марлоу, к которому ее отправили из соображений безопасности. Очень скоро после гибели мужа (и Эйлин считала это непростительным) мать снова обрела семейное счастье. Возможно, если бы они с матерью постоянно жили вместе и Эйлин имела возможность наблюдать весь период предварительного ухаживания жениха, то шок, вызванный замужеством матери, был бы не таким сильным. Но эта новость настигла Эйлин на острове, и она совершенно не была готова к такому повороту событий. Читая письмо матери, Эйлин увидела внизу подпись — миссис Джадсон Росс. «У нас уже никогда не будет одной фамилии», — подумала она тогда с ужасом. Это обстоятельство Эйлин восприняла как грязное пятно на памяти ее отца.

Мистер и миссис Джадсон Росс заехали в Ирландию во время своего длинного медового месяца. Мать и ее новый муж забрали Эйлин с собой в Дублин, несмотря на все ее протесты. Тот месяц, который они провели вместе, Эйлин не забудет никогда. Мать и отчим были слишком заняты собой, своей любовью, чтобы обращать внимание на нее и ее чувства. Или тогда ей все это казалось? И она слишком все преувеличивала?

— Ах, дети! — как-то раз Эйлин услышала реплику отчима, когда он разговаривал с матерью. — Они уже сами по себе проблема. Но ничего, ничего. В Штатах полно всяких летних лагерей, хороших пансионов, куда можно послать ребенка учиться. Как только малышка Эйлин приедет домой, мы сразу же отправим ее в какое-нибудь замечательное место. Ей сейчас просто необходима нормальная жизнь среди ее сверстников.

Той ночью она так и не заснула. Свернувшись клубком под одеялом, Эйлин с ужасом размышляла о возможной перспективе. Ей хотелось поскорее вернуться к деду, Энни и всем другим хорошим людям на острове. Ей хотелось к Джонни, который тогда уже начал учить ее управлять «Черной Колин». К утру у Эйлин поднялась температура. В объятиях матери девочка разрыдалась и рассказала ей о том, что ее беспокоило. Мать, помнится, тоже стала плакать, а вокруг них обеих кружил озадаченный Джадсон, пытаясь как-то их утешить. В конце концов Эйлин разрешили вернуться к деду, который ее очень любил, и решение проблемы было на некоторое время отложено. Так она и осталась жить здесь на Инишбауне, свободная, словно чайка в чистом голубом небе.

Образование, которое Эйлин получила в доме деда, было несколько поверхностным, но зато разносторонним. Сначала для нее из Европы выписали гувернантку, но та через несколько месяцев заточения на острове покинула свою воспитанницу, не вынеся одиночества. Таким образом, вопрос о гувернантках был закрыт. И тут на помощь Эйлин пришел учитель из местной школы, который стал давать ей уроки математики, географии и истории. Ее дед, неплохо знавший несколько языков и классическую литературу, тоже приложил руку к ее образованию. Он наполнил голову внучки греческими мифами и кельтскими легендами. Кроме того, девочка научилась ловко управляться с лодкой, сидеть в седле так, словно в нем родилась, подстригать овец, а потом превращать их шерсть в теплые, разноцветные свитера, которые сама и носила.

Такой была жизнь Эйлин на острове, и она любила эту жизнь. Карриг-Лодж стал ее настоящим домом, другого она себе и не представляла. Именно к нему девушка как раз подошла сейчас. Толкнула рукой слегка заржавевшие ворота, которые висели на двух увитых плющом столбах. К дому вела узкая дорожка, с двух сторон обсаженная сильно разросшимися кустами гортензии и вездесущей фуксии. Сам дом, одноэтажный, длинный и приземистый, был выстроен на небольшой торфянистой площадке, слегка поднимающейся над уровнем сада, но его, тем не менее, все равно не было видно из-за взбунтовавшихся зарослей клематиса, пурпурных роз и дикого винограда. Слева от ворот высокая стена закрывала небольшой огородик, справа находилась конюшня. Сзади дома располагались довольно просторная кухня, сараи и пристройка для прислуги, где жил старый садовник Тэди и его жена Энни — единственная служанка Мартина Марлоу и его внучки.

Поднявшись по ступенькам, Эйлин подошла к стеклянной оранжерее, которую надо было миновать, чтобы войти в дом. Там, за стеклом, в глаза сразу же бросались буйно цветущая герань, бархатистый пепельник и свешивающиеся из корзин с потолка огромные листья адиантума. Эйлин пошла по коридору налево. Там, в самом конце, открыла дверь и вошла в комнату. Вдоль стен тянулись полки с книгами, в камине горел огонь. В воздухе чувствовался легкий торфяной запах. Даже летом старый Мартин все время мерз, поэтому сидел в потертом кожаном кресле прямо около огня. В руках он держал газету и лупу. Услышав шаги, старик поднял голову — из-под кустистых белых бровей на Эйлин посмотрели удивительно молодые карие глаза.

— Ну что, удалось поймать разбойников из Бретани? — спросил старик.

Эйлин засмеялась и плюхнулась в кресло напротив деда.

— Только одного, — ответила она. — Просто негодяй. Я гналась за ним, собираясь протаранить его дурацкую посудину. Пытался удрать с нашей сайдой и палтусом.

Старик рассеянно посмотрел на внучку и покачал головой. Он неожиданно потерял интерес к этому происшествию, которого не видел. Это теперь не имело для него никакого значения. Лишь мечты и воспоминания наполняли теперь его мир, были для него значимыми и реальными. Далекое прошлое казалось старому Мартину гораздо более близким, чем события минувшей недели. И эта девочка с рыжей копной волос. Как она похожа на его Элеонору! Вот так же пятьдесят лет назад в эту комнату забегала его Элеонора. Но только она никогда не надевала на свое красивое белое тело такую отвратительную одежду, такие брючки и ужасный рыбацкий свитер. А сейчас Элеонора вот уже больше двадцати лет спит под каменной плитой на кладбище Килдары.