— Да, — согласилась Хилма. — У нее хватит денег на обоих.

— А как он проницательно заметил, что в твоем свадебном платье должно быть немножко голубого... — Миссис Арнолл задумалась Не многие мужчины обратили бы внимание на такую деталь... во всяком случае, не случайный знакомый.

— Полагаю, что нет, — согласилась Хилма. Она была рада, что от нее требовалось только соглашаться, слегка меняя слова и интонацию, чтобы поддерживать разговор, и она могла предаться размышлениям о завтрашней встрече и о том, что скажет Роджеру сегодня вечером по телефону.

У нее было слишком мало информации, и ей следовало быть крайне осторожной, чтобы не сказать лишнего. В одном ей не надо было притворяться: от долгого хождения по магазинам у нее действительно так разболелась голова, что сегодня вечером она никого не сможет видеть.

— Бедный ребенок! — сочувственно воскликнула мать, когда она пожаловалась па головную боль. — Право, мне кажется, что я переношу всю эту суету гораздо лучше, чем ты. Но, разумеется, тебя это больше волнует. Я ведь только даю советы. А окончательный выбор приходится делать тебе. Но, ей-богу, Хилма, дорогая, я думаю, что ты очень удачно выбрала материю для свадебного платья.

Хилма, улыбнувшись, согласилась, а в душе с грустью подумала: неужели всем девушкам делается так тошно при одной мысли о свадебном платье?

— Я пойду позвоню Роджеру на случай, если он собирается сегодня приехать к нам, — сказала Хилма. — Было бы лучше, если бы сегодня никто не приходил.

— Позвони, дорогая. Он поймет. Ведь и вчера с вечера вы приехали поздно. Тебе лучше пораньше лечь спать. — И мать тактично вышла из комнаты, когда Хилма начала звонить Роджеру.

Набирая номер и дожидаясь, пока Роджер возьмет трубку, Хилма как бы снова переживала ту тревогу, которая охватила ее вчера при мысли о том, что ее брачные планы разрушатся. Но если она так волновалась, значит, она очень дорожит этим браком.

Это и естественно. Стоило только вспомнить роскошный дом Элтонов, чтобы осознать, как много значило для нее это замужество. Она размышляла о том, испытывает ли Бак к своему родовому поместью те же чувства, что и она, когда думает о будущем. Наверное, испытывает, раз ради этого готов...

— Хилма, дорогая моя! Это ты?

По голосу Роджера, она сразу поняла, что он приготовился униженно и долго извиняться за свои несправедливые подозрения. Ей стало ужасно неловко не только от того, что Роджер так искренне раскаивается, но и потому, что понимала, что не заслуживает его высокого мнения о ней.

— Да, я позвонила, чтобы спросить, собираешься ли ты...

— Да, моя дорогая! Я собирался. И не могу тебе передать, как я сожалею обо всем, что наговорил тебе вчера ночью и в чем подозревал. Хилма, дорогая, наверное, просто было поздно и я устал, очевидно, поэтому был таким подозрительным...

— Нет, Роджер, ты иначе и не мог реагировать. Пожалуйста, не вини себя, — с жаром сказала Хилма.

— О, нет. Я виню себя. Безусловно, виню. — У нее появилась странная мысль, что Роджер получает удовольствие от самобичевания. — Конечно, Вэйн мне все объяснил. Сказал, что не может допустить, чтобы на тебе лежала тень подозрения из-за твоего великодушия. Но, дорогая моя, я прихожу в ужас при мысли, что тебе пришлось обратиться лично к такому негодяю.

На мгновение она подумала, что он имеет в виду Бака. Но тут же поняла, что разговор перешел на Чарльза Мартина.

— Ну, ведь больше ничего не оставалось. — Она надеялась, что это прозвучало правильно.

— Бедная беспутная девчонка!

«Это, конечно, о несуществующей Лени», — подумала Хилма. И с удовольствием, которое мог оценить и понять только Бак, добавила несколько живописных подробностей:

— Что поделаешь, Роджер, она еще очень молода, просто прелестный подросток. Было бы ужасно допустить, чтобы какой-то негодяй испортил ей жизнь.

Пока она все это говорила, у нее возникло странное чувство, будто речь идет не о мифической Лени, а о ней самой, той неосторожной и порывистой двадцатилетней...

— Это очень великодушно с твоей стороны, моя дорогая. Ты отнеслась к ней с большим пониманием, — Роджер говорил слегка нравоучительно, как всегда, когда употреблял такие выражения.

— В любом случае, все это уже в прошлом. Ты, конечно, никому не расскажешь об этом? Так ведь.

— Моя дорогая Хилма! Как я могу?!

Она поняла, что он сказал это абсолютно искренне. Роджер безумно боялся оказаться замешанным в какие-либо дела и никогда бы не позволил себе даже неосторожное замечание по поводу доверенной ему тайны.

Она благодарно вздохнула и, отбросив свободной рукой волосы со лба, почувствовала, что от всех этих волнений у нее и в самом деле разболелась голова.

— Роджер. Не знаю, собирался ли ты приехать сегодня вечером...

— Собирался. Я чувствую, что должен лично принести тебе свои извинения, — твердо сказал Роджер.

— Нет, дорогой, пожалуйста, не беспокойся.

— Хилма, в этом нет никакого беспокойства. Я считаю своим долгом сделать это, ведь я был так не прав.

Хилма взяла себя в руки и абсолютно спокойным голосом повторила:

— Нет, дорогой, я не хочу, чтобы ты снова винил себя. Кроме того, я очень устала и у меня болит голова. Приезжай, пожалуйста, завтра, а сегодня я лучше пораньше лягу спать.

— Что ж, если ты себя плохо чувствуешь... тогда конечно.

— Да, — твердо сказала Хилма.

— Может быть, ты хочешь увидеться завтра днем? Мы могли бы...

— Нет, Роджер, давай вечером.

— Я думал, мы с тобой прокатимся за город, если день будет хорошим, как сегодня.

Хилме хотелось закричать, но она сохранила выдержку.

— Мне ужасно жаль, Роджер, но днем я не смогу. В любом случае, я буду дома к шести часам.

— Хорошо. Но ты действительно в порядке... ну, из-за... из-за вчерашней неприятности? — Для Роджера было выше его эмоциональных возможностей спросить, простила она его или нет.

— Вполне, — успокоила его Хилма. — Только обещай мне больше не беспокоиться об этом.

С некоторой неохотой Роджер пообещал, и Хилма смогла наконец повесить трубку.

Когда она по пути наверх в свою спальню проходила через холл, из другой комнаты вышла мать:

— Что он сказал?

— О, он извиня... — Хилма поймала себя на полуслове, спохватившись. Мать естественно ничего не знала об этой истории. — О чем, мама? — проговорила она неопределенно.

— О материи на твое подвенечное платье, разумеется. О чем же еще ты могла с ним так долго разговаривать?

— Ах, это! — улыбнулась Хнлма. — Я не сказала ему. Разве ты не знаешь, что это плохая примета обсуждать свое свадебное платье с женихом?

— Глупый ты ребенок. Плохая примета, если он увидит тебя в нем до свадьбы, а рассказывать ему о платье ты можешь сколько угодно.

— Язавтра расскажу ему, — сказала Хилма. — Времени будет достаточно.

И она пошла к себе в спальню.

На следующее утро, еще не открыв глаза, Хилма поняла, что день будет чудесным. Совсем другое пробуждение, чем накануне.

Она села в постели, улыбаясь от удовольствия при виде зимнего солнца, при мысли, что все ее беды наконец закончились, что днем она встречается с Баком.

Эта встреча будет чем-то вроде салюта в честь их успеха, взаимная благодарность за то, что с помощью друг друга они преодолели все трудности и были на пороге достижения своих заветных целей. У них, несомненно, был повод поздравить друг друга.

Хилма не удивлялась, что на этот раз все шло гладко: никаких вопросов дома, не надо было изобретать какие-то объяснения для матери...

На эту встречу он пришел первым, и, когда Хилма приблизилась к воротам, она увидела стоявший у обочины маленький обтекаемый черный «ягуар».

Когда она поравнялась с машиной, он вышел из нее, и Хилма обратила внимание, что он тоже улыбается и тоже в хорошем настроении.

— Милая. — Он чуть церемонно взял ее за руку — по-моему, сегодня мы встречаемся на гребне волны.