— Пиво даже несвежее. А стакан!..

Она поставила стакан на стол так, что браслеты на правой руке зазвенели.

Жоржу пришлось перевести ее слова Герде, которую они позабавили.

— Уверяю вас, Жорж, ее интересуют только кладбища.

— Хоть итальянцы и идут в ногу со временем, они еще не додумались до того, чтобы устроить бар в семейном склепе!

— Вот увидите, Жорж. Мы уже один раз путешествовали вместе. Она коллекционирует кладбища, как другие коллекционируют романские церкви.

Играющие в карты посматривали время от времени в их сторону, но без особого любопытства, возможно слегка заинтригованные тем, что Жорж обращается к каждой из женщин на другом языке. Мари-Луиза сделала вид, что ее встревожило их поведение.

— Но тут нет никакой опасности! — сказала Герда.

— Передайте ей, что есть, во всяком случае, опасность подцепить паразитов.

Жорж перевел:

— Мадам Жоннар боится, что здесь могут быть целые колонии насекомых.

— Но ведь это не так?

— Конечно. Так что же вы решаете?

— Ладно, — сказала Герда. — В следующий раз на кладбище я обязательно подниму крик, что боюсь привидений.

Жорж тотчас же подозвал служанку, которая подошла к ним, покачивая бедрами — на манер модных манекенщиц, — делая это явно нарочно, чтобы подчеркнуть их с Жоржем веселое сообщничество. Расплачиваясь с ней, он чувствовал совсем рядом ее упругое и горячее тело, угадывал, что под блузкой у нее ничего не было надето.

— Легко догадаться, — бросила она, — с которой из них ты занимаешься или будешь заниматься любовью, красавчик!

— С которой же? — спросил Жорж.

— С брюнеткой.

Герда и Мари-Луиза уже направлялись к двери. В другом конце зала игроки, уткнувшись носом в карты, молчали.

— Желал бы я знать, почему ты так решила.

— Она захотела уйти, как только поняла, что я тебе нравлюсь.

— Вы идете? — окликнула с порога Мари-Луиза тоном, выражавшим легкое нетерпение.

— Вот видишь, идиот!

Вернувшись на яхту, Жорж нашел там письмо от Мадлен. Он сразу же спустился в каюту, чтобы спокойно его прочесть. Стояла удушающая жара. Даррас приказал задраить все иллюминаторы, опасаясь тех дерзких и ловких воров, которые с помощью крюков грабят даже самые охраняемые яхты. Дорогой Жорж, после того как мы с вами расстались, я сразу же вернулась домой и нашла маму больной.Ее мать, вышедшая на пенсию учительница, маленькая, грустная, изможденная женщина, страдала диабетом. Я была в таком состоянии духа, что, может быть, впервые не обратила внимания на ее жалобы и даже — не знаю, стоит ли мне в этом признаваться? — испытала некоторое раздражение, недовольство, оттого что меня отвлекают от моих мыслей. Однако, я думаю, она со своей стороны не заметила моей рассеянности. Я ходила из комнаты в кухню и обратно, подавала лекарства, говорила слова, которые должны были ее подбодрить, и в то же время все еще была на том самом углу, где мы с вами расстались.С соседнего танкера доносились глухие и равномерные удары молота; казалось, это от них дрожат пятна света на потолке, они врезались в мысли Жоржа, разбивали их на части, которые невозможно было собрать воедино. Жорж, меня пугает, что иногда вы можете быть таким нежным и внимательным со мной, что сердце мое переполняет радость, а затем можете вдруг отдалиться, растаять, исчезнуть сквозь стены забвения. Об этой вашей черте я думаю сейчас, когда пишу вам письмо. Надеюсь, оно застанет вас в Генуе. Мама в соседней комнате, наконец уснула. Сейчас далеко за полночь. Все вокруг тихо. В этом году уже в конце июля Париж опустел. Стол мой освещает лампа, а я нахожусь в плену воспоминаний о вас. Мне бывало достаточно провести с вами час, чтобы острее ощутить себя женщиной, чтобы у меня возникло желание быть красивой, нравиться, привлечь ваш взгляд, почувствовать на себе его теплоту и настойчивость; с тех пор как мы познакомились, я больше времени провожу перед зеркалом, с большей тщательностью подбираю оттенок помады и расцветку платьев и особенно интересуюсь широкими юбками, «как тюльпан», сказали вы, которые вроде бы мне идут.На танкере удары стали теперь раздаваться реже, но матросы громко кричали, готовясь к какому-то маневру, который, видимо, был невозможен без этих долгих криков, без этих предупреждений, одновременно гневных и тревожных. А знаете, у меня пропало желание бывать на людях; с тех пор как я знаю, что вы далеко, я ревностно стараюсь сохранить в памяти отдельные картины, звук вашего голоса, запах табака, который вы курите. Я ничего не читаю, но чаще слушаю диски Фишера-Дискау, которые в какой-то мере воскрешают во мне — господи, как мне это вам объяснить — ваше присутствие. Этой властью обладает еще и Моцарт, а также те романсы, которые вы мне подарили и в которых, мне кажется, отразилась ваша душа. Да, я одержима вами, и это не делает меня счастливой.На танкере шум возобновился, к нему еще присоединился далекий вой сирены какого-то грузового или буксирного судна, заставлявший острее почувствовать беспокойную жизнь порта среди этого пекла, пропитанного запахом гудрона и терпких плодов. Жорж продолжал читать письмо Мадлен. Несколькими строчками ниже шли следующие рассуждения: Скольких людей снедает честолюбие, жажда денег, стремление обладать силой или властью, а вы будто ищете что-то такое, что найти можете только вы один, без посторонней помощи, и что, впрочем, никто другой и не мог бы вам дать. И как же мне не страдать от того, что я чувствую себя бесполезной перед лицом этого непонятного требования? Как примириться с тем, что самая глубокая нежность ничем не может помочь вам в ваших терзаниях, что вам всегда протягиваешь пустые руки?В заключение она снова писала о его отсутствии, а Жорж подумал, что, напиши такое письмо другая женщина, это вызвало бы у него раздражение, поскольку ему трудно было узнать себя в созданном ею образе, так что порой казалось даже, что Мадлен говорит о ком-то другом, но его переполняла радость, когда он перечитывал иные ее строчки. Почему она говорит, что протягивает ему пустые руки? К чему эта скромность? Жаль, что она не получила вовремя его письмо из Канн. Он аккуратно сложил листки, спрятал их в бумажник и поднялся на палубу. Увидев его, Сантелли и Жос, разговаривавшие на кормовой части палубы, слегка понизили голос, вовсе не для того, чтобы дать ему это почувствовать, а, пожалуй, чуть смущенно, но он заметил это, хотя все мысли его были заняты Мадлен. Вскоре на такси подъехали Хартман и Жоннар и с тяжелыми портфелями в руках поднялись по трапу. Они специально велели остановиться в этом порту из-за какой-то важной деловой встречи. Теперь дела были закончены. И они предпочитали сняться с якоря, чтобы провести вечер в Рапалло.

Жорж знал, что рано или поздно сможет преодолеть сдержанность команды по отношению к себе, он верил в свою способность вызывать у людей симпатию, которая его не раз выручала. Но сейчас ему нужно было как можно скорее покончить с конвертом, данным ему Хартманом. Взамен суммы, взятой у него в казино Сан-Ремо, Эрих Хартман вручил ему в кают-компании конверт с пачкой лир. Жорж подсчитал: по курсу это соответствовало приблизительно семидесяти пяти тысячам франков, тогда как он одолжил всего лишь шестьдесят тысяч. Тут была явная ошибка. Хартман уже успел переодеться в своей каюте, на нем теперь была трикотажная рубашка, цветной шейный платок, белые шорты, открывавшие крепкие, покрытые рыжим пушком ноги. На столе стояла фотография юноши, снятого вместе с большим датским догом.

— Да, мсье Море, это действительно ошибка. Но это не имеет значения!..

Хартман стоял спиной к Жоржу и разговаривал с ним, глядя на него в зеркало, перед которым расчесывал щеткой волосы. Жорж тоже видел на заднем плане свое отражение — удлиненное, чуть лошадиное лицо, темные глаза.

— Не имеет значения? Что вы хотите этим сказать?

Хартман фыркнул, как кот:

— Пфф… оставьте разницу себе, прошу вас!

Пьянящее веселье, которое, видимо, разделял и дог на фотографии, охватило Жоржа.